В начале осени Валя несколько раз заезжал к родителям и в последний визит торжественно объявил им о том, что имеет серьёзные намерения по отношению к одной молодой женщине, рассказав про Лену Окладникову. Отец удивился и обрадовался, а мать сказала:

— Я ещё весной заметила, что у тебя новая женщина появилась. Только уж очень молодая она у тебя. Смотри, сынок, с молодыми тяжело.

— Зато дети здоровые вырастут, — оптимистично поддержал Валю отец.

— Ну а жениться-то будешь? Или так настроились жить? — с сомнением спросила мама.

— Буду. Сейчас вот соберусь с духом и пойду сдаваться, — радостно смеясь, ответил Валентин, — а там, глядишь, и внуки у вас появятся.

— Что, уже?

— Нет пока ещё. Но планируются.

Слово «внуки», случайно оброненное Валей, магическим образом подействовало на родителей.

Отец расправил плечи и объявил: «Ремонт будем делать, если внуки. Чтобы всё новое, чтобы всё с нуля».

— Неужто доживём? — воскликнула мама. — Вот счастье-то! В общем, — повернулась она к отцу, — готовь, старик, коляску.

— Подождите, рано ещё, — приняв серьёзный вид, ответил Валя. — Рано коляску. Я скажу, когда пора будет.

— Ну а когда познакомишь нас со своей невестой?

— Скоро. Уже скоро.

Отец, прощаясь в прихожей, взял Валентина за руку и сказал вполголоса, чтобы мать не слышала: «Валюша, мне в юности приходилось обращаться к мужскому врачу, как раз по поводу детей. Ну, ты понимаешь. Ты до свадьбы тоже бы сходил. Сдай анализы, убедись, что всё в порядке. А то, знаешь, стрессы, экология, алкоголь».

Валентин пообещал, но легкомысленно и невнятно. Он думал совсем о другом. Отец с улыбкой покачал головой, потом неожиданно потянулся к Вале и поцеловал его в щёку, кольнув седой щетиной. Шажкова обдало тёплой волной, и он на миг будто провалился в детство. Отец предстал перед ним сильным, добрым великаном, и Валя почувствовал себя счастливым мальчишкой, защищённым от всего плохого, что может случиться.

А сложности в его жизни вскоре появились, да не с той стороны, откуда можно было их ожидать. В один осенний пасмурный день жизнь Шажкова изменилась — он почувствовал ревность. Случилось это так.

2

В начале ноября Лена (неожиданно, как потом показалось Валентину), засобиралась в Боровичи проведать заболевшую маму и помочь ей в текущих делах. Валентин, сам сблизившийся в это время со своими родителями, с сочувствием отнёсся к ситуации и шутливо попросил передать маме привет от него.

Пока Лены не было, Валя решил (в качестве сюрприза) доставить её «эрмитажное» зеркало, ставшее с памятной пасхальной ночи как бы символом их молодой семьи, из Лениной квартиры на Ваську и заказал для этого грузовую «Газель» с шофёром. В оговорённый день с изрядным запасом времени он приехал организовывать доставку, опорожнил Ленин почтовый ящик, переполненный бесплатными газетами и рекламой, и, поднявшись в квартиру, стал разбирать корреспонденцию, как вдруг из вороха бумаг одно за другим выскользнули и упали на пол два худеньких письмеца, адресованных Лене и надписанных одним и тем же нервным почерком с большим наклоном. Шажков не обратил бы на эти письма никакого внимания, если бы на конверты не были наклеены стикеры с неоригинальной надписью «I Love You». Именно эта неоригинальность и привлекла внимание Валентина. От писем пахнуло искренностью, с одной стороны, и рутинностью — с другой. Кто-то действительно любил Лену и состоял с ней в старомодной переписке. Этот «кто-то» подписывался Стрепетовым Д.А.

И вот тут в Шажкове что-то произошло, внутри как будто запустили некую вредоносную программу, которая враз изменила его взгляд на окружающее. Мир сразу стал чёрно-белым, и в этой чёрно-белой гамме густым красным цветом выделялось то, что касалось Лены. При этом все её действия, вообще её существование в этом мире, теперь Шажковым рассматривались сквозь призму её реальных или мифических отношений с этим Стрепетовым Д.А., которого Валентин назвал про себя «хахаль».

То, что Лена могла нравиться другим мужчинам, Валентин, естественно, понимал и сам это неоднократно наблюдал. Понимал он и то, что до него у Лены были мужчины, и, кажется, неплохие. Его это не тревожило. Он любил Лену такой, какой она предстала перед ним. Убери, подчисти что-нибудь в её прошлом, и она вышла бы совсем другой, а он в страшном сне не мог и не хотел этого представить.

Но если это происходит сегодня? Сейчас?! От этого вопроса сердце Валентина дёрнулось к горлу, а кровь толкнулась в голову. Он встал, сделал несколько нервных шагов в комнату, потом повернулся в прихожую. Снова сел.

— Так, разберёмся, — думал он, — ну и что, несколько писем. I love you. Это о чём говорит? Да ни о чём это не говорит, так, детские шалости. Лене нечего скрывать от меня. Отдам ей письма, и вместе посмеёмся.

Валя медленно выдохнул и улыбнулся про себя: «Фу. Ну ты дал! Показал темперамент. Что ж так задело-то? Ведь всё это ерунда». Вернувшись к делам, Шажков почти забыл об этом случае, но заноза осталась.

Лена вернулась из Боровичей через неделю. Валентин обрадовался её приезду, как ребёнок, украсил дом цветами и угощал её обедом собственного приготовления. После обеда они смотрелись в «эрмитажное» зеркало — Шажков не скрывая радостного замешательства, а Окладникова — серьёзно, широко раскрыв прекрасные глаза.

Потом, соскучившись друг по другу, долго разговаривали на кухне. Перебивая один другого, обменивались новостями.

— Что ты рассказала маме про меня? — с интересом спросил Валентин.

— Просто сказала, что ты у меня есть. Привет передала. Что мне ещё сказать?

— А она что?

— Она тоже передаёт тебе привет.

— Спасибо.

Лена вдруг как-то по особому, наклонив голову, заглянула Шажкову в глаза и полушутливо, полусерьёзно спросила: «Валь, а я для тебя кто?»

— Ты — моя невеста, — не сомневаясь и ни секунды не раздумывая, произнёс Валентин.

— Неправда! Ты не приглашал меня замуж.

— Обязательно приглашу.

— Да? А что должно произойти, — бросив на Валентина пытливый взгляд, спросила Лена, — чтобы ты пригласил? Звезда с неба упасть?

— Звезда. Мне по голове.

— Нет, честно. Что?

— Да ничего. Я должен дозреть. Подожди ещё немножко. Хорошо?

— Хорошо. Я подожду, не волнуйся.

— Я волнуюсь. Я правда волнуюсь. А ты хочешь за меня замуж?

Лена лёгким движением встала из-за стола, на цыпочках подошла к Валентину, стоявшему у окна. Вплотную так, что он почувствовал свежий запах её волос, и прошептала ему в ухо: «Да! Да! Да, я хочу. Пойдём, я тебя приласкаю».

Провели некоторое время в постели, и Валентин незаметно уснул. Проснувшись через час, он увидел, что Лена спит рядом с ним, разметавшись в позе бегущего оленя. Валя поцеловал её в плечо (она улыбнулась, не раскрывая глаз), осторожно встал с дивана и вышел на кухню. На кухонном столе лежал Ленин мобильный телефон, и вдруг в голове у Шажкова ржаво звякнул колокол, и сердце забилось быстрее. Валя взял плоский аппаратик, хранивший тепло Лениных рук, и быстро открыл папочку принятых сообщений. У него враз потемнело в глазах. Вот они: раз, два, три. Валентин стал последовательно открывать их.

Первое: «Ты уехала, и я тоскую. Что делать, скажи?»

Второе: «Простить тебя? Легко».

Третье: «Я скоро буду. Жди».

Последнее пришло три часа назад. «Ну-ка, а каков ответ?» Валентин быстро открыл папочку отправленных сообщений, выбрал последнее и прочёл:

«Сейчас не время. Не обижайся, позвони мне».

Шажкову стало жарко, и он бессильно опустился на табуретку: «Вот и ответ. Вот истина. Измена!»

Валентин, как пружина, вскочил и стал ходить по кухне, ничего не видя вокруг. Он был похож на вздыбленную лошадь, которую ударили плёткой по глазам. Ходил и считал про себя: «Раз, два три, поворот. Раз, два три, поворот». Не заметил, как из комнаты вышла Лена и застыла на пороге при виде его посеревшего сосредоточенного лица. Сквозь адский ритм, бивший в голове в такт взбесившемуся пульсу, Шажков еле различил слабый шелестящий звук: «Аля!.. Аля!.. Валя!.. Валя!..». Шелест постепенно усилился, как будто на полную мощность выкручивали звук, и постепенно перешёл в крик. Шажков дёрнул головой, стряхивая пелену с глаз. Перед ним возникло встревоженное Ленино лицо, он увидел её сцепленные ломкие руки у груди с побелевшими костяшками длинных пальцев и услышал голос, волновавший и одновременно ранивший своим прямым, как нож, проникновением в душу: «Валя! Валя!»

— Что случилось? Что с тобой, Валя? — наконец дошёл до него вопрос.

Шажков остановился и, протянув Лене её мобильный телефон, выдавил из себя: «Это что?» Потом, толкнув её в дверях, стремительно вышел из кухни и тут же вернулся с двумя почтовыми конвертами, которые он бросил на стол перед ней: «Это что?»

Лена, не взглянув на конверты, подошла к Валентину и обняла его за шею. Он решительно разжал её объятия, повернулся и вышел вон. В комнате включил телевизор и уставился в него, не выбирая и не разбирая, что показывают. Сразу ли или через некоторое время пришла Лена и присела рядом на краешек дивана. Долго сидели молча. Шажков не мог прийти в себя, да и Лена по-прежнему дышала быстро и не подымала глаз. Потом вздохнула, решительным движением положила руку Вале на колено и произнесла: «Ты не так подумал. Я прошу, чтобы ты меня выслушал. Если можешь».

— Нет, давай так, — в свою очередь жёстко предложил Шажков, — я тебе задаю вопросы, а ты отвечаешь только: да или нет.

— Хорошо.

— Он был твоим любовником?

— Да.

— Первым мужчиной?

(После паузы.)

— Да.

— Ну и как?

— Я не хочу говорить… Ничего плохого не скажу.

— Это правильно. Тогда и про меня потом ничего плохого не скажешь. Ты его любила?

(После паузы)

— Была влюблена.

— А сейчас?

— Нет.

— Ты мне изменяешь?

(После паузы.)

— Нет.

— А честно? Как перед Богом?

— Нет.

— Ты меня любишь?

— Да.

Шажков обнял Лену и, ощущая её нешуточное сопротивление, прижал к себе. Разлившееся было в воздухе напряжение постепенно стало спадать. Лена медленно высвободилась из Валиных объятий.

— Это очень мучительно, Валя, — сказала она, — то, что ты со мной сделал. Я никому такого не пожелаю.

— Извини.

— Я знаю, что я виновата перед тобой, перед всеми. Но не надо так больше.

— В чём ты виновата?

— Я знаю, в чём. Но не в том, что ты мог подумать. Точнее, это самое малое, в чём я виновата. Не спрашивай меня сейчас. Я тебе потом расскажу.

— Когда?

— Сейчас вот успокоюсь и расскажу.

Этот мучительный день, показавшийся Шажкову годом, постепенно перешёл в вечер, а потом в ночь. Валентин устал физически и душевно так, как будто вагоны разгружал для ненавистного врага. Лена тоже была измотана. Её голос, такой любимый, потерял окраску и казался теперь бесцветным. Лицо стало совсем бесстрастным, а вся она представлялась Валентину ракушкой, захлопнувшейся в страхе, отчаянии и стыде.

Шажков видел, как Лена, не читая, разорвала письма и бросила обрывки в мусорное ведро. Пощёлкала мобильным телефоном, наверное, удаляя сообщения. Потом поставила чайник. Валентин ничего не говорил и не торопил её, но всем видом показывал, что рассказывать ей придётся сегодня.

Ленина история показалась Шажкову бесхитростной и по-деревенски грубоватой, но в то же время в ней была своя правда жизни, которую Валентин понимал и которой сам не боялся. Учился с ней в одном классе мальчишка по имени Дима Стрепетов, который был влюблён в Лену, сколько она себя помнила. Лена сначала просто принимала его любовь, а когда он из мальчишки превратился в худого, высокого романтичного юношу, сама оказалась очарована им, и у них начались «отношения». Два раза Дима сильно поддержал её: когда из Лениной семьи ушёл отец и когда Лена вдруг по-детски увлеклась взрослым мужчиной, который числился в друзьях у отца и упорно, вплоть до применения силы, пытался уложить её — не готовую и не желавшую этого — в постель. Дима тогда повёл себя очень смело, даже отчаянно, учитывая, что в участниках обоих случаев ходили взрослые мужчины, и в то же время достаточно умно, чтобы не встать впрямую поперёк чужой семьи и не дискредитировать Лену в глазах друзей и одноклассников. Лена была благодарна ему и готова по девчоночьему максимализму хоть в постель, хоть замуж. Первое довольно быстро произошло: они стали любовниками, ценили друг друга в этом качестве и продолжали оставаться любовниками, даже когда Лена уехала учиться в Питер. Что же касается замужества, то Лена до поры до времени всерьёз думала об этом, но её пугал складывавшийся Димин характер — резкий и непредсказуемый. Он бывал, как ребёнок, капризен и слаб и по-взрослому циничен и груб. Главное же, он бывал ревнив и мстителен. И ещё, если ему что-то не нравилось, угрожал покончить с собой. Предел наступил, когда Дима Стрепетов стал распускать руки. Первый раз ударил, вроде, за дело и несильно, и Лена стерпела, да ещё попыталась загладить вину ласками. Но потом он стал делать это регулярно, и Лена, хоть и благодарная ему за поддержку в юности и по-прежнему чувствовавшая к нему ностальгическую женскую симпатию, всё чаше скатывавшуюся в простую жалость (она ни разу не произнесла по отношению к Диме Стрепетову слова «любовь», за что Шажков был ей внутренне благодарен), тем не менее решила освободиться от отношений, становившихся обузой и приносивших всё больше душевных огорчений. Но не тут-то было. Дима Стрепетов угрожал убить её, или себя, или обоих вместе, примеривал к собственной шее верёвку. При этом стал особенно упорен в обхаживании Лены, готовился к некоей карьере, учил английский язык, собирался ехать в Москву, где у его родственников был какой-то мелкий бизнес, и обещал через год забрать Лену в столицу и бросить к ногам возлюбленной всё честным и безумным трудом нажитое скромное богатство. А пока, когда Лена приезжала на побывку домой, из ночи в ночь вывешивал на иве перед окнами Окладниковых воздушные шарики, которые к утру почти всегда лопались и трепались на ветру серыми тряпочками. Лене было неловко от всего этого, но она жалела его («да и привыкла уже», — с пониманием думал, слушая Лену, Шажков).