Алексей Чурбанов - Грешники

— Физкультурой мало занимаются, — не оборачиваясь, ответил священник.

— Нет, а серьёзно?

— Я и говорю серьёзно. Новое поколение священников поспортивнее будет. Требования к физической форме у нас ужесточились, но всё-таки это не главное, согласитесь.

Отец Владимир остановился и, с улыбкой поглядев на Валентина, спросил:

— Можете представить себе священника-супермена?

— Нет.

— И я нет. Хотя форму физическую, конечно, нужно поддерживать. Как элемент общей культуры.

— А то мой друг предлагает специальную диету для священников разработать.

— Только после врачей, — засмеялся отец Владимир.

— Я ему передам.

— Не надо, Валентин Иванович. Обидится, неровен час. Передайте — пусть готовит диету. Я согласен испытать на себе.

— Вам не нужно.

— Ладно, найду кого-нибудь более подходящего для эксперимента.

— Хорошо, передам.

В строительном магазинчике, разместившемся в полуподвале торгового центра, священник осмотрел отложенные для него обрезки фанеры, длинными полосами сложенные вдоль стены, потом они с Шажковым связали их по краям нейлоновой бечёвкой и вынесли по крутым ступеням наружу.

— Стены внутри обшиваю, — подавая Валентину пару тонких тканевых перчаток, объяснил отец Владимир. — А то голый брус кое-где остался — занозит. По-хорошему, вагонкой надо бы, но уж ладно. Пока так, а там посмотрим.

— Хозяйство всё на вас? — прислушиваясь к нахальному воробьиному чириканью, спросил Валентин.

— А как же? Заместителя по хозяйственной части нет. Да я от этого удовольствие получаю. Строитель всё-таки, — он подмигнул Валентину и сказал с улыбкой:

— Ну, взяли.

— Взяли, — ответил Валя, и они одновременно за два конца подняли на плечи связку фанерных полос и, стараясь шагать в ногу, понесли её к церкви.

— К Успению колокола навесим, — не оборачиваясь, крикнул Вале отец Владимир, шедший впереди. — Хотели к Пасхе, но, как водится, не поспели. С колоколами-то совсем благодать будет.

— Это точно, — крикнул ему в ответ Шажков.

Они сделали ещё три ходки. Валентин покинул церковь лишь к вечеру, когда закончили обшивку внутренних стен и попили чаю с душистой травой, приготовленного разговорчивой старушкой из приходского актива.

После Пасхи отношения Шажкова с Окладниковой, казалось, окончательно обрели гармонию. Лена стремительно возрождалась. К ней вернулся юмор и способность беззаботно смеяться, в её глазах опять читался интерес к жизни.

Валентину стало казаться, что он твёрдо взял в руки штурвал семейной жизни и держит верный курс. Он даже начал верить в то, что основные испытания позади, что жизнь даёт передышку, которую они с Леной — он был уверен — заслужили.

Поэтому, когда во время будничного ужина на кухне из комнаты послышался звонок Лениного мобильника и Валя вдруг почувствовал в связи с этим беспокойство, это удивило его.

Лена вернулась на кухню бледная и задумчивая.

— Что-то случилось с Димой Стрепетовым, — сказала она, — мама звонила.

— Что с ним случилось? Он в Москве?

— Да, но с ним что-то плохое произошло. Сейчас я успокоюсь, — Лена присела на табуретку, несколько раз глубоко вздохнула и подняла на Валю сосредоточенный взгляд.

Валентин подсел к ней и обнял за плечи.

— Что тебе сказала мама?

— Сказала, что он попал в аварию и что она перезвонит позже.

— Может быть, всё не так плохо?

— Я чувствую, что плохо. Мама готовит меня к самому плохому.

— Не говори, пока не знаешь наверняка.

— Не буду. Я могла бы сейчас Диминым родителям позвонить, но что я им скажу?

— Не надо никому звонить. Они не звонят, и ты не звони. Дождёмся, что скажет мама. Она у тебя человек мудрый.

— Да, — Лена поцеловала Валентина, встала и стала разжигать конфорку на плите.

У Валентина чуть сжало с левой стороны. Он сразу понял, что всё серьёзно и что дело нужно брать в свои руки. Шажков встал и быстро пошёл в комнату. Не зажигая свет, достал свой мобильный телефон, нашёл Ленин домашний номер в Боровичах и нажал кнопку набора номера. Через несколько секунд он услышал женский голос, так похожий на Ленин, что у Валентина застучало сердце: «Слушаю вас».

— Здравствуйте, Марина Мироновна, — сказал Шажков, — это Валентин Шажков. Выслушайте меня, пожалуйста.

Валя уже сталкивался с проницательностью Лениной мамы. Они с Леной хотели скрыть от неё происшествие в парке и его последствия, но не получилось. Она почувствовала неладное во время первого же звонка Лене (когда та была в больнице) и собралась немедленно ехать в Петербург, но Шажков, впервые выступив в роли посредника, отговорил её тогда, позвонив по телефону и убедив, что всё не очень серьёзно. Теперь он выступал в роли посредника ещё раз, только дело, как он ощущал, было серьёзнее.

Марина Мироновна, выслушав Валентина, не дала ему шанса на благополучный исход, хоть и не убила последовавшими словами, смягчив сказанное сдержанным достоинством и интеллигентской точностью. Она сказала Шажкову: «Дима Стрепетов погиб девятнадцатого апреля в Москве на Щёлковском шоссе под колёсами грузовика. Расследование показало, что это мог быть несчастный случай, равно как и самоубийство. Я не могу скрывать от вас это, но не могу и сказать прямо Леночке. Я прошу вас, помогите мне, Валечка, как лучше сказать?»

В её голосе не слышалось слёз и отчаяния, ощущалось только звенящее напряжение, смягчённое чувством вины, передавшееся и Шажкову, так как они оба понимали, сколь пагубными для Лены могло быть это известие и последующие события.

— Его похоронили? — спросил Валентин.

— Похороны завтра у нас в Боровичах. Задержка произошла из-за милицейских процедур и отправки тела. Девять дней было в пятницу. Тяжело всё это. Я скажу вам честно, не знаю, нужно ли, чтобы Леночка была на похоронах. Как вы думаете?

— Не готов ответить. Но мне кажется, что сказать нужно, как есть. Кто мы такие, чтобы скрывать? Да и вскроется всё это. Как сказать, вот в чём проблема. А нужно, не нужно, это решится само. Как будет, так и будет.

— Спасибо, Валечка. Я ждала, что вы так скажете. Помогите мне, пожалуйста, скажите Леночке, а я вас поддержу.

— Хорошо, я подумаю, как лучше сделать, — решительно произнёс Шажков, — я вам позвоню, не волнуйтесь, пожалуйста.

Валя отложил трубку и задумался. Он отвечал за Лену и не мог позволить, чтобы известие ударило её слишком сильно. Не мог он и скрыть трагической вести. Это её часть жизни, которую нужно довести до конца.

Шажков, ещё не решив, что делать, вышел на кухню и увидел Лену сидящей спиной к нему за кухонным столом с разделочным ножиком в руке, замершей, как птица в полёте, схваченная удачливым фотографом в неожиданном ракурсе.

— Ну что? — она обернулась и тревожно поглядела на Шажкова.

— Что? — спросил Валя.

— Мама не звонит. Я сейчас сама наберу.

— Подожди. У тебя очень нервный вид. Дать тебе успокойку?

— Я правда нервничаю. А что за успокойка?

— Валерьянка, что же ещё.

— Ты думаешь, нужно? — смиренно спросила Лена.

— Не помешает, — Валя достал пахучую склянку, прописавшуюся в кухонном шкафу ещё со времён их осенних домашних бурь, от души накапал в рюмку и добавил воды из чайника. Лена, не дрогнув, выпила, и Валя увидел, что она ждёт от него чего-то ещё.

— Я сейчас сам позвоню, — сказал Шажков и, не дожидаясь Лениного ответа, быстро ушёл в комнату, закрыв за собой дверь. Подождав несколько секунд и убедившись в том, что Лена не последовала за ним, Шажков присел на диван и задумался, сдвигая и раздвигая свой чёрный слайдер. В коридоре послышался шорох, дверь приоткрылась и в тёмную комнату тихо проскользнула Окладникова.

— Он умер? — спросила она с непонятной интонацией, невидимая в темноте.

Валентин кивнул и понял, что его кивок был замечен.

— Авария?

— Он попал под машину на Щёлковском шоссе. Спасти не смогли.

Наступила тишина. Тревожная тишина. Лена подошла в Валентину и села рядом.

— Когда похороны, мама сказала?

— Похороны завтра в Боровичах. Если ехать, то нужно сейчас собираться. Но я не хочу тебя отпускать.

— Мне стыдно, но я не поеду, — чуть слышно произнесла Лена, — я не знаю, кто я ему и кем я буду на похоронах. Знаю, что это плохо, но не могу. Поеду позже.

Валя обнял Лену за плечи, и она благодарно прижалась к нему. Так сидели долго, потом откинулись на диван и ещё лежали в обнимку. Через какое-то время Лена приподнялась, поцеловала Валентина и встала.

— Ты куда? — почти спросонья спросил Шажков.

— Спи, не волнуйся. Я приду к тебе.

С конца апреля и почти всю первую декаду мая лил холодный дождь, иногда вперемешку со снегом. Всё в городской природе замерло в ожидании: листья, выстрелившие из почек, полураскрытые бутоны на вишнёвых деревцах, крапивные и лопуховые побеги в глубине газонов. Потеплело и распогодилось только на день Победы, и за две следующих недели стремительно, сменяя друг друга, ярко отцвели вишни и яблони, пахуче — черёмуха, а им вослед быстро набухали гроздья сирени и вздымались вверх каштановые стрелы. Парки зазеленели, зашумели дубравно и зазвенели птичьими голосами. Началась любимая Валина пора. Только у него не было спокойно на сердце.

Лена съездила в Боровичи, пробыла там три дня и вернулась погруженной в себя, как будто на пороге важного решения. Рассказала подробности смерти Димы Стрепетова. Димины родители были убеждены, что произошёл несчастный случай, милиция же склонялась к версии самоубийства. Версия милиции была выгодна и водителю грузовика, приехавшего в Боровичи с покаянием и небольшой суммой денег. Обычный мужик, не алкаш, женат, двое детей, посеревший лицом от свалившейся напасти, он не вызвал ненависти у Диминых родных, хоть не вызвал и сочувствия. Его покормили, от денег отказались, выслушали покаянные и соболезнующие слова и распрощались. Версию самоубийства принять категорически отказались, но не стали возражать против того, что Дима оказался на дороге неожиданно и в том месте, где переход был запрещён и вообще вряд ли возможен ввиду непрерывного транспортного потока. Все свидетели это подтверждали. Водитель уехал ободрённый, а Димины родители вздохнули и остались вдвоём переживать свалившееся на них горе и замаливать собственную невнятную вину.

Марина Мироновна, Ленина мама, чувствовала себя неважно, и в первых числах мая её положили на обследование в местную больницу.

— Скажи маме, пусть к нам приезжает, — предложил Лене Валентин, — жить есть где, и у меня есть знакомство в 122-й медсанчасти.

— Я предлагала, но отец хочет её в Москву отправить через свои связи. Только не поедет она, если не совсем крайний случай.

Лена получила выговор от своего научного руководителя, профессора Мазина, за задержку представления плана диссертации и намёток первой главы. Профессор Мазин появился на кафедре недавно. Бывший чиновник, несколько лет работавший заместителем председателя одного из комитетов городской администрации. Ходили слухи, что диссертацию ему писал коллектив под руководством профессора Климова, а сам он пришёл на кафедру, чтобы отсидеться до следующего чиновного назначения. Шажков Мазина знал плохо, но против него, в принципе, ничего не имел. Когда же Лена рассказала ему про случившийся неприятный разговор, Валентин взялся было помочь, но встретил неожиданное возражение с её стороны.

— Нельзя оставлять неразрешённый конфликт, — убеждал Валентин Лену, — я поговорю с Мазиным, объясню, что ты болела. А потом мы быстренько сделаем то, что он просит. Он ведь прав, да и для нас это совершенно не проблема.

Лена отмалчивалась, и Шажкову казалось, что она просто устала и не оправилась ещё после психологического стресса последних месяцев, хотя в глубине души он чувствовал, что всё может быть серьёзнее. Эту мысль Шажков заталкивал поглубже, но не мог от неё освободиться.

Прошло немного времени, и Лена сама начала разговор, из которого следовало, что она не может продолжать учиться в аспирантуре и хочет вернуться домой в Боровичи. Ни больше ни меньше.

«Боровичи, Боровичи, — пропел про себя Шажков, услышав эту новость, — где вы, мои Боровичи?»

— А у нас с тобой что, всё кончено? — только и смог спросить он.

— Я думаю, ещё и не началось по-настоящему.

— По-настоящему всё должно снова начинаться рождением героев, да? Как в «Дне сурка». Только я — на тринадцать лет раньше, чем ты.