— Где же сам счастливый жених?

— Виконт де Мальмер приедет немного позже. Он прислал записку с извинениями, важные дела задерживают его при дворе. — И мне, злым шепотом: — Не молчи, Мари-Маргарита!

— Прекрасный вечер, — сказала я, чтобы мачеха отстала.

Она наградила меня ненавидящим взглядом и отвернулась.

Все это было мне знакомо до тошноты. Сейчас гости наговорятся, обменяются свежими сплетнями и решат, что неплохо бы потанцевать. Пока одни станут скользить по паркету, другие будут пить. Через два часа здесь не останется ни трезвых, ни чистых: все пропахнут вином и потом, начнут хихикать и говорить глупости. Кавалеры распустят руки, дамы станут хлопать по развязным ладоням веерами и делать вид, что ни на что не согласны. Музыканты закатают рукава и начнут фальшивить. Закуски поблекнут, зато взгляды заблестят.

Я с удовольствием провела бы эти несколько часов в своей комнате или в библиотеке; самый неприятный запах, что мне там грозит, — запах отсыревших обложек и пыли.

Ничего, сказала я себе. Еще немного потерпеть. Еще немного.

— Мадемуазель де Солари! Позвольте пригласить вас на танец!

Кажется, я знала этого человека. Густые усы, неровная кожа, мешки под глазами. Никак не могла вспомнить, как его зовут, а впрочем, разве это важно?

— Конечно.

Я пошла следом за ним, даже не понимая, что играют, и стараясь лишь, чтобы на моем лице не читалась откровенная скука.

Что я за человек такой? Почему мне не нравится это общество, которое у многих вызывает восторг, отчего я не трепещу при первых тактах музыки, не принимаю танец как откровение или хотя бы как веселье? Или все дело в мутной игле, засевшей в сердце, в неотвязных мыслях, в грядущих переменах, за которые ответственна я и только я? Иногда — вспышками — мне хотелось бы стать менее целеустремленной, выбросить все мысли из головы, отдать их шаловливому ветру и позволить ему взъерошить мои юбки. Кокетничать с мужчинами, хохотать, показывая зубы, томиться над записками, целовать краешек надушенной бумаги. Позволить этому легкомысленному миру, где никто ни за что не отвечает, взять меня в плен. Только я знаю, что обману себя ненадолго, а расплата за обман последует незамедлительно.

Кавалер оказался неплох, а меня учили хорошо, учили, как я рассказывала отцу де Шато, навсегда, до смерти; значит, я должна танцевать, и иногда улыбаться, и временами — говорить. Я все это проделывала, стараясь не вдыхать запах жареного мяса, который шел от моего случайного ухажера: прежде чем отправляться кружить девушек в танце, он основательно подзаправился. Разило от него знатно, хотя мы редко касались друг друга. И правильно, и ничего в этом предосудительного нет, настоящий мужчина, не поужинав, на паркет не выйдет. Я невольно улыбнулась, а кавалер принял на свой счет и приосанился. Да пусть его.

Танец закончился, мужчина повел меня обратно; рядом с мачехой, пристально смотревшей на меня, за время моего отсутствия вырос черный столб. Отец Реми. И я пошла быстрее.

Священник вернулся за общий стол только сегодня утром. Я больше не ходила к нему, отвары посылала с мадам Ботэн, и экономка, поджав губы, передавала мне освященные благодарности. Никакой пользы не было в этих «спасибо», никакого скрытого послания, и к себе отец Реми меня не звал, а я почти не ждала, что позовет. Кажется, он услышал от меня то, что хотел, и понял: учить меня чему-то бесполезно, пока сама не пожелаю. Смирения я не пожелаю никогда. Как неглупый человек, он предпочел не тратить на меня время.

Я шла к нему и пыталась понять, права ли была, углядев тогда в его лице, тонущем в сумраке маленькой кельи, отблеск внутренней красоты, вдруг мне почудилось, и эта иллюзия — одна из тех, с которыми быстро расстаешься? За завтраком мы не смотрели друг на друга, сейчас же ничего дурного нет в том, чтобы заглянуть в глаза святому отцу. Хорошему священнику случайные взгляды говорят больше, чем слова, и способствуют выпасу овечек Господних.

— Отец Реми, — сказала я, с удовольствием высвобождая ладонь из скользких пальцев кавалера, тут же канувшего в толпу, — вы почтили своим присутствием бал?

— Это бал столь любезен, что не портится от моего присутствия, — сказал он, растягивая губы в улыбке, столь же искусственной, как моя. — Вы прелестно выглядите, дочь моя Мари-Маргарита.

— Чудесный вечер, не правда ли? — пропела мачеха.

Интересно, сколько раз она уже это произнесла?

— Совершенно очаровательный, — серьезно согласился отец Реми. — Такое изысканное общество.

— Вам, наверное, не хватало этого в горах, — сказала я, упираясь взглядом в янтарные четки в его руках.

Да что же он их с собой таскает все время? Что-то не так в этих четках, такому священнику нужно бы перебирать деревянные шарики, но никак не загадочный янтарь.

— И не говорите, дочь моя, и не говорите. Общество овец не всегда приносит удовлетворение.

— Конечно, вряд ли овцы умеют столь изящно танцевать и говорить, комплименты.

— Ни в коем случае. Кстати, это напомнило мне…

Мачеха дернула меня за рукав.

— Виконт прибыл. Постарайся вести себя прилично.

— Вы говорите так, как будто я только и делаю, что обнажаюсь перед достопочтенной публикой, — не выдержала я.

Мачеха залилась краской.

— Мари!!!

— Я буду хорошей девочкой, — буркнула я, — обещаю.

И надела улыбку, предназначенную исключительно для виконта. Отец Реми рядом со мной шевельнулся, отступая назад, словно не желал мешать.

Мой жених, виконт Бенуа де Мальмер, еще не стар, но. уже в летах: совсем недавно ему исполнилось сорок семь. Весьма почтенный возраст, хотя и недостаточно большой, чтобы можно было позабыть о женщинах и посвятить себя всецело несварению желудка. Когда-то он был женат, но недолго: супруга его скончалась от лихорадки, и с тех пор виконт не стремился связывать себя новыми узами, пока ему не встретилась я. Конечно, блистать на балах, будучи вдовцом, куда предпочтительней, особенно если внешность благообразная. К тому же виконт не пренебрегает физическими упражнениями, ловко управляется со шпагой и ездит верхом, потому лишен чрезмерного жира на боках и животе. В уголках карих глаз прячется лукавая тайна; каштановые волосы от природы вьются; в чертах лица — никакой порочности, никакого вызова миру, только умиротворение. Вот кому бы идеально подошла сутана, вот кто бы мог стать добрым пастырем. Весь его вид свидетельствует о любви к ближнему и чрезвычайном довольстве жизнью. Ах, какая завидная партия, говорят мне. Я не спорю: очень повезло.

И потому я склонила голову и постаралась зарумяниться; жаль, не оставалось времени ущипнуть себя за щеки. Стукнули каблуки, виконт остановился рядом.

— Как я счастлив вновь посетить ваш гостеприимный дом, чудесная госпожа де Солари! — он поцеловал руку мачехе, потом повернулся ко мне: — И как же я рад снова лицезреть вас, мадемуазель де Солари!

— Большая честь для нас, виконт, — сказала мачеха.

— Я так ждала этой встречи, — сказала я.

А отец Реми ничего не сказал.

— Как прошла ваша поездка? — поинтересовалась мачеха.

— Успешно, весьма успешно. — Тут я посмотрела на виконта (уже можно было) и поймала предназначавшийся мне взгляд. — Хотя я все время скучал по моей прелестной невесте. Признайтесь, мадемуазель, и вы ведь скучали по мне?

— Конечно. Я даже плохо спала по ночам.

— Это правда, Мари неважно спит, — пожаловалась мачеха. — Она непрестанно молилась за вас.

— Верно, — сказал за моею спиной отец Реми, — она только и делала, что молила Господа о вашем скором и благополучном возвращении.

Потом, вспоминая произошедшее, перекатывая в памяти мгновения, словно сахарные шарики в ладони, я пойму: именно тогда я начала ему верить. Начала верить, потому что он солгал, хладнокровно и спокойно, стоя за моей спиной. Только он и я знали в тот миг, что он записывает меня в сообщники, только ему и мне была известна истина: ни черта я не молилась. Во всяком случае, отец Реми этого точно не видел, не слышал и знать не мог.

Он оказался таким прекрасным лжецом, святой отец Реми. Тогда я подумала, что он искусен во лжи, как обычно бывают священники, старающиеся себе во благо, и не догадывалась, что я его недооцениваю.

— И денно, и нощно, — добавил он — тут я перевела взгляд с лица виконта на его лицо — и блаженно улыбнулся. — Господь же всегда слышит тех, кто усиленно к нему взывает.

— А вы?.. — мой жених вопросительно прищурился.

Мачеха бросилась спасать положение.

— Позвольте представить вам святого отца Реми де Шато. С недавнего времени он живет при нашем доме, взамен отца Августина, и исполняет обязанности моего духовника. А также священника при нашей семье.

— Большая честь, — виконт кивнул, — большая. Что же, вы столичный житель, отец де Шато?

— Нет, — сказал отец Реми, — нет, конечно же. А вы, виконт де Мальмер?

— Наполовину. У меня замок в Пикардии, неподалеку от Амьена, и обширные владения в Бургундии, — все это он произнес непринужденно, как будто богатство казалось ему маловажной вещью. Великодушие и только великодушие. — Ну, и еще кое-какие земли в Эльзасе. Правда, там по ним постоянно топчутся чьи-нибудь войска.

— Тогда забот у вас много.

— Наверняка не больше, чем у вас, отец де Шато. Я забочусь о землях, а вы — о душах человеческих.

— Все в руках Господних: и земли, и люди, и всякие букашки, включая гусениц и пауков, — педантично отметил отец Реми. — Даже ядовитых тварей любит Господь. У вас там в Бургундии не встречаются ядовитые твари?

— Не видал ни одной. Может, и есть гадюки, да только в моем доме они не ползают.

Отец Реми кивнул и почему-то промолчал, хотя я ожидала, что обмен фразами продолжится, и только тут обнаружила, что все это время словно смотрела на поединок. Мачеха же и вовсе не пыталась скрыть удивление.

— Вы, наверное, проголодались, виконт! — воскликнула она. — Позвольте проводить вас к столу.

— Вы так гостеприимны, госпожа де Солари!

— Ах, ну что вы! — кокетничала мачеха, пряча зубы. — Обещаю, через несколько минут вам подадут любимый паштет!

— Такое внимание к моим вкусам!

Нежная невеста, то бишь я, благоразумно молчала. Отец Реми после речи о любви к различным тварям с любопытством разглядывал виконта, его коричневый с золотом камзол, украшенную драгоценными камнями перевязь. Наверное, прикидывал, сколько этот человек мог бы пожертвовать его маленькому сельскому приходу — если бы удосужился развязать тесемки кошелька.

— Пока почетный гость вкушает земную пищу, — сказал отец Теми, — я припомню мадемуазель де Солари одно опрометчиво данное мне обещание и приглашу на танец. Если, разумеется, вы не возражаете, виконт.

— О, ну что вы, — Мальмеру исполнилось слишком много лет, чтобы возражать. — Танцуйте, конечно же. Я могу быть спокоен за свою невесту, пока она пребывает в обществе священника.

— А вы танцуете, отец Реми?

Мачеха розовела гораздо лучше, чем я. Да ведь духовник ей нравится, ахнула я про себя. Вот чертовка. Рассказать, что ли, отцу?

— Совсем немного. Достаточно, чтобы не опозориться.

— Ну, идите, идите, — она легонько подтолкнула меня в спину, я брезгливо дернулась, словно к коже приложили лягушку.

Отец Реми подал мне руку. Пришлось его коснуться — сутана оказалась шелковой, а я и не заметила поначалу, — и идти рядом.

— Хочу заказать у музыкантов танец. Прогуляйтесь со мной.

— А я вот вам не доверяю, — прошептала я. — Зачем вы сказали, что я за него молилась?

— Вы же наверняка упоминали жениха в молитвах, так или иначе. Разве это неправда? Впрочем, мелочи, не будем о них. Я вам тоже не очень-то верил, когда вы варили мне спорынью, и все ждал — отравите или нет. Почему не отравили?

— Это выглядело бы подозрительно.

— А. Ну конечно.

— Зачем вы так с ним говорили?

— Дочь моя Мари-Маргарита, я полагал, вы умнее. Виконт богат и влиятелен. Служить у него — большая честь, но вряд ли ему нужны слуги-идиоты, слабо лепечущие восхваления. Конечно же, я рассчитываю, что вы порекомендуете меня семье де Мальмер, и однажды я переселюсь в ваш новый дом, где стану пристально следить, когда вы молитесь, как и о чем.

Мне казалось, что мое лицо каменеет от пристального взгляда искоса, на профиль отца Реми.

— Вы же не всерьез.

— Всерьез. Зачем святые отцы вроде меня стремятся в Париж? В Провансе у меня не было ни гроша за душой. Все мое имущество — имущество церкви. Я верю, что Господь вознаградит меня за труды, и достаточно дальновиден, чтобы понять Его подсказки. Но вот мы и пришли. Подождите меня вот здесь.

Он оставил меня на краю пустого паркетного поля — музыканты устроили перерыв, и публика толпилась у столов с закусками — и отошел, а я теребила развязавшуюся ленту на рукаве, пытаясь в ее атласной простоте отыскать ответы. Так вот зачем он приехал. Ну конечно, я это предполагала. Только не думала, что отец Реми, с его речами о пламени камня и свободе, хочет только положения в обществе и денег.