— Хорошо. — Он отступил на шаг, боясь дотронуться до нее, боясь потерять над собой власть. — Раздевайтесь.

У нее перехватило дыхание, щеки порозовели, но руки с готовностью принялись расшнуровывать корсет. Когда она, вытянув стройную ногу, стала медленно стаскивать с нее чулок, Кэр подумал, что Темперанс дразнит его. Она подняла руку, вынула из волос шпильки, распушив волосы, и села на его постель совершенно голая, с обнаженной высокой грудью. Темперанс сидела, поджав под себя одну ногу, и ждала его дальнейших указаний.

Боже! Она хотела этого. Она этого просила. Не дав себе подумать, он быстро подошел к комоду. В одном из ящиков лежала стопка аккуратно сложенных шейных платков. Он схватил несколько и вернулся к кровати.

— Ложитесь, — с хрипотцой в голосе сказал он.

Темперанс подчинилась, сама, без его подсказки подняв к изголовью кровати свои руки. Он связал их, стараясь не смотреть на ее высоко поднятые груди и на раскрытые губы.

— Раздвиньте ноги.

Она развела в стороны бедра и широко раздвинула ноги, и он привязал каждую лодыжку к столбику балдахина. Потом выпрямился, приготовив последний шейный платок. Темперанс была просто пиршеством богов. Он смотрел на ее бело-розовое тело на фоне зелено-коричневого покрывала, на ее длинные шелковистые волосы, рассыпанные по подушке.

В ее глазах не было страха. Он подошел к изголовью кровати, разглаживая пальцами шейный платок.

— А теперь я завяжу вам глаза.

Темперанс смотрела, как Кэр наклоняется к ней с платком в руках. Его лицо было сурово, чувственные губы сжаты, а бирюзовые глаза стали почти черными. Наверное, стоило испугаться, а она чувствовала лишь предвкушение.

Утонченное предвкушение. Он приложил мягкое, сложенное в несколько слоев полотно к ее глазам, и наступила темнота. Темперанс слышала свое дыхание и чувствовала, как плотно он завязывает платок на ее глазах. Кэр убрал руки, и она насторожилась, прислушиваясь к его движениям. Она нервно ощупывала резьбу на спинке кровати. Что он делает? Чего он ждет?

— Вы так прекрасны, — раздался слева его звучный голос, и Темперанс вздрогнула.

— Тсс, — тихо прошипел он, и она что-то почувствовала — кончик пальца? — на левом плече. Прикосновение было таким легким, что она засомневалась, не показалось ли это ей.

— Ваша кожа, словно шелковистый бархат, — сказал он ей на ухо. А кончик его пальца соскользнул на грудь и медленно начал поглаживать ее. — Как розовый перламутр, такая чудесная, такая очаровательная.

Он убрал палец, и некоторое время не дотрагивался до нее.

Ее соска коснулось что-то влажное. Это было так неожиданно. Он обвел сосок языком и, взяв его в рот, втянул его. Темперанс невольно поежилась, но связанные руки и ноги не позволяли ей двигаться. Она должна просто ждать и покоряться ему. Покоряться тому, что он хотел делать дальше.

Кэр вдруг оставил ее сосок, и она почувствовала на своей влажной коже веяние холодного воздуха.

— Какая сладость, — прошептал Кэр, и Темперанс почувствовала его дыхание на своем животе.

Постель прогнулась, и она догадалась, что Лазарус, должно быть, сел или лег где-то внизу. С минуту стояла тишина, Темперанс представила, как он просто смотрит на ее распятое тело и ждет.

У нее перехватило дыхание, он не спеша, осторожно, провел рукой по ее бедру.

— Мне попробовать вас на вкус? — спокойно спросил он. Она прикусила губу, но не попыталась шевельнуться.

— Темперанс? — повторил он. — Попробовать? Боже, если бы у нее уже не были завязаны глаза, она бы спрятала свое лицо. Он хотел, чтобы она попросила.

— Может быть, здесь? — прошептал он, касаясь внутренней стороны ее бедер. — Или, может быть, здесь?

— Пожалуйста, — выдохнула она.

— Простите? — вежливо осведомился он, не убирая пальца. — Вы что-то сказали?

— Пожалуйста, попробуйте меня на вкус.

— Обязательно. Как только пожелаете.

Она почувствовала его язык, его уверенные сильные движения. Темперанс уже не владела собой. Она извивалась в своих путах, задыхаясь и бормоча бог знает что, чувствуя, как внутри нарастает жар, потом он превратился в жидкость и побежал по ее жилам. Она изогнулась, бесстыдно прижимаясь к лицу Кэра, требуя чего-то большего, и он давал ей это.

Она получила достаточно, она была удовлетворена, но он не отклонился от нее, продолжая губами и языком ласкать ее, пока она не застонала, сдаваясь, и тело не содрогнулось от взрывов наслаждения.

Ослабевшая и разгоряченная, она все еще была привязана и готова к исполнению его желаний.

— Полагаю, — с хрипотцой в голосе, тихо сказал он, — полагаю, вы готовы принять меня.

Он приподнялся, и она почувствовала на своих бедрах грубую ткань его бриджей, тяжесть его тела. По обе стороны от ее плеч прогнулся матрац, как будто Кэр поддерживал свое тело на руках. Он овладевал ею неторопливо, как будто его время ничем не было ограничено. Как будто она была его личной игрушкой и он мог забавляться ею в любое время, когда бы ни пожелал.

Его замедленные, неторопливые, но непрерывные движения сводили ее с ума. Она хотела вырваться, но путы не пускали ее.

— Пожалуйста, — взмолилась она.

— Что такое? — прошептал он ей на ухо, как какой-то дьявол.

— Пожалуйста.

— Скажите же. — Он поцеловал ее ухо.

— Сильнее.

Не прошло и доли секунды, как он тихо выругался и набросился на нее, потеряв всякую власть над собой. Быстро, с силой, как она и просила, и это было настоящее блаженство. Яркий свет блеснул за закрытыми веками, горячий и ослепляющий, и она бы вскрикнула, если бы Кэр поцелуем не зажал ей рот. Он целовал ее страстно, наслаждаясь беспомощным телом.

И когда по его телу пробежала судорога и он перестал целовать ее, Темперанс поняла, что он тоже испытывает наслаждение. Он тяжело опустился на нее. Потом Кэр снял повязку с ее глаз. Темперанс заморгала, глядя в его сапфировые глаза.

— А теперь расскажите, что произошло? — попросил он.

То, что произошло между ним и Темперанс, казалось сном, превратившимся в явь. Но чего-то в нем не хватало. Чего-то очень незначительного, и как только Лазарус снял повязку с ее лица, он понял, что это: глаза Темперанс. Ему все это время хотелось видеть золотые звезды в ее глазах. И еще ему хотелось, чтобы она видела его глаза.

А сейчас эти необыкновенные золотистые глаза избегали его взгляда.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Ему бы следовало рассердиться за эту неискренность, но он чувствовал только нежность. Он отвел волосы от ее лица.

— Не надо, Темперанс. Расскажите. Она протянула ему связанные запястья.

— Развяжите меня.

Он погладил ее по щеке.

— Не развяжу, пока вы не расскажете мне. Она закрыла глаза и прошептала:

— Мэри Хоуп, ребенок, которого я принесла в тот вечер, когда мы с вами познакомились, умирает.

Он почувствовал, как камень упал с его сердца. Она рассказала ему, чуть приоткрыла дверь в свою душу.

— Мне очень жаль.

— Она такая маленькая, такая слабая. Я и не надеялась, что она выживет. Но потом она немного оправилась, и я…

Он молчал, принимая на себя ее боль. Темперанс зарыдала и покачала головой.

— Она умирает там, в приюте. Я не вынесла бы этого, не смогла бы смотреть, как она задыхается, поэтому я оставила ее с Нелл.

— Все хорошо. — Он поднял голову и посмотрел на Темперанс. — Вы и так переносите слишком много.

— Нет. — Она поморщилась, словно от боли. — Сегодня утром свалился с ног Уинтер. Боюсь, приют убивает его. Мне не следовало уходить оттуда. И не следовало приходить сюда.

— Да, вероятно, вам не следовало уходить, но каждому требуется отдых. Не изводите себя так.

Она лишь покачала головой.

Он поцеловал ее в лоб и задумался. В его груди нарастало какое-то тревожное чувство, которое Кэр не мог определить.

— Этот приют для вас словно тюрьма. Темперанс изумилась:

— Что?

Он развязал ее запястья.

— Я все думал, почему вам так хочется работать там? Вам там нравится? Вы получаете удовольствие от вашей работы?

— Дети…

— Эта работа, без сомнения, вызывает восхищение, — сказал он. — Но доставляет ли она удовольствие вам?

Она не ответила, и он взглянул на нее. Видимо, ему удалось так удивить ее, что она замолчала.

— Вам нравится эта работа? — мягко спросил он.

— Нравится или не нравится, это не имеет к делу никакого отношения.

— Разве?

— Приют — это благотворительность. И никто не обязан получать удовольствие от благотворительности.

Он не сдержал улыбки.

— Тогда не стыдитесь признать, что она вам не нравится.

— Я никогда не задумывалась об этом. Я люблю детей и иногда испытываю удовлетворение, если мы находим для ребенка хорошее место. Я была бы чудовищем, если бы не испытывала удовлетворения. — Темперанс обратилась к нему, как будто не могла сама ответить на эти вопросы.

Он пожал плечами.

— Это не столь важно, — как вы относитесь к приюту и работе в нем, вот и все.

— Ну, тогда я, конечно…

— Нет, — строго произнес он. — Расскажите мне без вранья.

— Я не вру!

Он ласково улыбнулся:

— О, моя маленькая мученица, вы лжете каждый день. Боюсь, чаще всего вы лжете самой себе.

— Я не понимаю вас, — прошептала она.

— Не понимаете? Вы не позволяете себе полюбить Мэри Уитсон или даже крошку Мэри Хоуп. Я видел, как вы отказались дотронуться до ребенка. Вы сдерживаете себя, лишаете себя удовольствия. Вы взяли на себя безнадежный труд, это убивает вас, и все это ради нелепого чувства собственного ничтожества. Вы — самая святая женщина из всех, кого я знаю, и вы считаете себя грешницей.

Вокруг ее рта неожиданно появились резкие складки.

— Не смейте… — Ей было трудно дышать. — Не смейте говорить мне, что я святая. Что я не знаю, что такое грех.

Она действительно рассердилась, он видел это. Она раздраженно дернула связанными руками.

— Объясните, — потребовал он.

— Отпустите меня! — Нет!

— Вы меня не знаете! — воскликнула она, и на глазах показались слезы. — Я не хорошая, я не святая. Мне необходимо работать в приюте.

— Почему? — Он прижался носом к ее щеке.

— Потому что это хорошее и доброе дело. И не имеет никакого значения, что я при этом чувствую.

— Вы искупаете свою вину? — шепотом сказал он. Она покраснела, по ее спутанным волосам струились слезы.

— Я не заслуживаю…

Он наклонился и взял в ладони ее лицо.

— Расскажите.

Она тяжело вздохнула и закрыла глаза.

— Когда умер мой муж… когда умер Бенджамин…

Он терпеливо ждал, когда прекратятся ее рыдания. Она не любила своего мужа? Может быть, даже желала ему смерти? Он был готов услышать даже такое признание, но только не то, которое сделала Темперанс.

— Я была с другим мужчиной. От удивления Кэр отпустил ее.

— Это правда?

Она отрывисто кивнула.

— Он был… Ну, не важно, кем он был, но я позволила ему соблазнить меня. Я была в его доме, я вступила с ним в близкие отношения в тот самый момент, когда Бенджамина задавила телега пивовара. Я вернулась домой, решая, как сохранить в тайне от мужа свое прегрешение, а он уже был мертв. — Ее глаза вдруг широко распахнулись. — Он был мертв.

Он смотрел на нее и в его голове начало возникать ужасное предположение. Он резко поднялся, подошел к письменному столу и нашел на нем перочинный ножик.

— И долго у вас был этот любовник? — спросил Кэр, разрезая платок на ее лодыжках.

— Что? — Темперанс растерянно подняла бровь. — Не долго. В тот день я была с ним единственный раз. Какое это имеет значение?

Он коротко рассмеялся, но смех получился невеселым.

— Ирония судьбы, полагаю. Не успели вы согрешить, как уже были жестоко наказаны.

Кэр освободил ее руки.

— Как вы не понимаете? Это не был просто плохой поступок. Я не объелась сладостями и не позавидовала другой женщине с красивой шляпкой. Я спала с мужчиной, который не был мне мужем. Я совершила прелюбодеяние.

Он вздохнул с неожиданной усталостью.

— И вы ожидаете от меня осуждения за эту человеческую ошибку.

— Это была не ошибка. — Темперанс села и прикрылась покрывалом. Она была прекрасна, прекраснее всех женщин, которых он когда-либо знал. — Я предала своего мужа.

— И себя, — тихо добавил он.

— Да, и себя тоже.

— Это было вашим падением, — сказал он. — Связь с мужчиной, который не был вашим мужем, была самым страшным поступком, совершенным за всю вашу жизнь.

— Да, — прошептала она.