Эш не сводил глаз с ее губ, пока она жевала, его плоть твердела, пока он размышлял, не наклониться ли через стол и поцеловать ли ее снова, заключить в объятия и уложить на постель, закончив начатое ими сегодня. Черт возьми, начатое ими, когда они обменивались оскорблениями в Сент-Джайлзе.

Она абсолютно свела его с ума. За короткое время, что он ее знает, она забралась ему под кожу.

Вероятно, это была игра в кошки-мышки. Охота была для него внове. Он не привык, чтобы женщина ему отказывала.

Даже во времена, когда Эш околачивался на улице, борясь за выживание, у него были любовницы. Некоторое время так он и выживал. Многие одинокие вдовы со звонкой монетой, бывало, зазывали его в их затемненные экипажи для совершения набега им под юбки. Он видел уродливую, неприглядную сторону жизни. Может, даже забыл, что существует и другая. Это, как он понял, и было тем, о чем говорил Джек. То, что сделало его недостойным любой мало-мальски приличной женщины. К счастью для него, Маргарит не была впечатлительной девицей. Наверное, они вполне подходили друг другу.

— Я насмотрелась на свою часть снега, — начала она. — Однако тебе не до его красоты, когда холодно и хочется есть.

Он поднял голову, уставившись на нее жестким взглядом, пытаясь заглянуть вглубь утонченных линий и ямочек ее лица.

— Когда же это дочь Джека Хадли голодала?

— Моя фамилия Лоран. Меня не растили как дочь Джека Хадли. Мой отец не признал меня, не дал своего имени.

Эш медленно кивнул.

— Как же тогда Маргарит Лоран довелось узнать муки голода и холода?

— После смерти моей матери Джек отправил кого-то за мной. — Она пожала плечами, помедлила, словно ей нужно было перевести дух перед тем, как продолжить. — Слуга забрал меня и отвез в Пенвичскую школу для добродетельных девочек. Может, Джек был слишком занят, чтобы заняться этим самому. Не знаю. Я не знаю его.

И по тону голоса Эш сообразил, что и желания его узнать у Маргарит нет.

Она продолжила, но так тихо, что ему пришлось наклониться чуть ближе.

— Можно просто сказать, что Пенвич не та школа, куда отец отправил бы дочь, которую любит… не после ее первого письма домой, не после того, как он первый раз навестит ее и увидит, насколько истощенной и апатичной стала его дочка. Йоркширские зимы трудно пережить, даже если у тебя теплая одежда и еда в животе. Без этого же…

— И Джек никогда не навещал, — предположил Эш.

— Нет, никогда.

Он хмуро кивнул, представив Маргарит маленькой девочкой без одежды и еды, чтобы пережить Йоркширскую зиму. Будь проклят Джек!

Его пальцы сжались в кулак под столом. Он почти желал никогда не знать этой истории. Желал не знать, что у него с Маргарит было что-то общее, что она также познала страдания и лишения, как и он.

Он поднял стакан с кларетом, протягивая ей для тоста.

Девушка перевела взгляд со стакана на его лицо. Выгнув свою темную бровь, она подняла свой стакан. Каждое ее движение производило впечатление, будто оно делалось с неохотой. Она все еще боролась, боролась с ним. Она никогда бы не позволила себе даже задуматься о моменте согласия между ними.

— За лучшее будущее, — пробормотал он.

Ее лицо побледнело, все краски схлынули с оливковой кожи. Она поставила стакан обратно, не сделав ни глотка.

Можно было подумать, что он произнес тост за упокой ее души.

— Не можешь выпить за будущее? — произнес он со злостью. — Ты такая упрямая? Так сильно настроена ненавидеть меня? Я не сказал, что оно будет связано со мной.

Она покачала головой.

— Ты не понимаешь.

— Так объясни.

— Моего будущего не… — ее голос затих.

Девушка перевела с него взгляд.

Он схватил ее стакан и протянул ей.

— Черт возьми. Пей, — прошипел он. — Если я не буду частью твоего будущего, ты должна с радостью выпить за него, верно?

Маргарит перевела взгляд на его лицо. Ее глаза светились, сияли как солнечный свет, струящийся сквозь витражное стекло.

— И с кем же твое будущее? — продолжал он презрительной усмешкой, в то время как внутри горел страшный гнев. — С твоим утонченным джентльменом в Сити?

— Нет, — прошептала она, ее глаза напоминали глаза раненого животного. — Мое будущее ни с кем.

— Ты говоришь бессмыслицу, — прорычал он.

Маргарит кивнула.

— Я знаю.

Она перевела взгляд снова на окно, сосредоточенно наблюдая за падающим снегом.

А Эш так же сосредоточенно смотрел на нее, размышляя, могла ли она быть немного не в себе — и удивляясь, почему он не делает ничего, чтобы остудить свою страсть к ней. Почему мысль вернуть ее в Сити и сказать до свидания заставляла его испытывать ноющую боль в груди.

После ужина Маргарит переодевалась за ширмой в углу, ругая себя за то, что чуть не рассказала Эшу всю правду. Должно быть, ее одурманили его поцелуи. Часть ее хотела, чтобы он знал, понимал. Только вот он не поверит. Она и сама-то едва могла в это поверить.

Вздыхая, девушка накинула через голову прохладную ткань, сердясь, что придется надеть один из пеньюаров, предоставленных Эшем. Особенно в его присутствии. Шелк мягко прошуршал по ее коже — едва ли подходящая защита от зимы на севере Англии. Очевидно, покупки он делал, не задумываясь о практичности. Одно дело спать в этом скудном облачении в одиночестве, и совсем другое — встретиться с ним лицом к лицу в этом одеянии.

У Маргарит вырвался судорожный вздох, и она медлила за ширмой, набираясь самообладания.

Раньше она думала, что, возможно, выйдет замуж. Думала просто о возможности. О браке со степенным, трудолюбивым, респектабельным человеком. С кем-то безопасным в его предсказуемости.

Волнующие мужчины приводили лишь к беспокойству. Мать научила ее этому. Фэллон и Эви были исключениями. Маргарит не была глупой. Не была и настолько самонадеянной, чтобы причислять к исключениям и себя.

Какой толк от беспутного, имеющего сомнительную репутацию владельца игорного притона, который существовал на самом краю общества, недалеко от ее отца-старьевщика.

Она провела рукой по тонкой ткани, облегающей бедра. Вот уж действительно, такой сценарий никогда ей в голову не приходил. Союз с дикарем, больше напоминающим мечту, чем реальность. Его искушающие глаза, поцелованные солнцем волосы и тело, созданное руками скульптора, были предметом любовных романов. Не реальностью жизни Маргарит Лоран.

Жадно глотнув воздух, она ринулась из-под защиты ширмы, напоминая себе, что сама творит свою жизнь. Сама выбирает свою судьбу.

Маргарит стремительно преодолела несколько шагов и нырнула под одеяло, натянув его до самого подбородка. Слишком поздно, конечно же. Она чувствовала отпечаток его взгляда на каждом сантиметре своего тела. Эш ничего не пропустил. Она проклинала надетый на нее пеньюар цвета шампанского. Она знала, что благодаря кружевным вставкам по бокам он сливался с кожей, из-за чего она казалась обнаженной.

Жар распространялся по лицу девушки. Сердце в груди билось в бешеном ритме. Она вспомнила то заснеженное поле — его губы, его руки, восхитительную тяжесть его тела на ней. Повтори они это свидание — на этот раз их ничто не остановило бы. Ни зовущие слуги. Ни причины останавливаться. До тех пор, пока она не даст ему эту причину. Сможет ли она? Сможет ли она быть настолько твердой, когда ее тело действовало по своему собственному желанию?

Неясный шепот прозвучал в ее мыслях: Как сильно ты хочешь жить?

Даже под одеялом она задрожала, тоскуя по привычному белому хлопку ночных рубашек, оставленных ею в номере гостиницы, ожидающих вместе с другими вещами поднятия на борт корабля, отправляющегося в Испанию.

Привычное исчезло. Теперь ничего не будет, как прежде.

Украдкой выглядывая из-под края одеяла, она смотрела, как Эш в свете камина снимал свою одежду. Он двигался со смелым изяществом, не обращая внимания на себя, свою силу, свою притягательность. Он обладал животной красотой, напоминая Маргарит леопарда из джунглей, за которым она однажды наблюдала на зоологической выставке в Лондоне. Та же неукротимая мощь, готовая вырваться в любое мгновение.

Когда он направился к кровати дикой походкой хищника, воздух в легких Маргарит застыл и она задумалась, сможет ли она это сделать. Стоила ли она того? Жизнь, наполненная страстью, в противоположность безопасной, скучной жизни. Это был ведь один из способов смерти, не правда ли?

Девушка поглубже зарылась в мягкую перину. Даже несмотря на потрескивающий огонь, в комнате было холодно. Ветер завывал за оконными стеклами, пытаясь пробраться внутрь.

Она стиснула челюсти. Она не будет трусихой. Она не будет съеживаться, как стала бы старая Маргарит.

Он не будет ее насиловать. Такая дикость не в его натуре. В течение всего проведенного вместе времени Эш мог совершить сколько угодно подлых и безнравственных поступков по отношению к ней, но не стал. Нет уж, если она жаждала близости, придется ей самой сообщить ему об этом.

Эш погасил лампу. Кровать прогнулась, когда он скользнул под одеяло. Сжимаясь от страха, она вцепилась в край одеяла, поворачиваясь на бок, чтобы уставиться в окно, образ его бронзового тела надолго врезался в память. Очертания его плеч и бицепсов. Дорожка мускулов на животе.

Глубоко внутри нее зародилось трепетание. Она прижала колени к груди, закусив губу от нахлынувших чувств.

Его голос преодолел незначительное расстояние между ними, задевая расшатанные нервы, заставляя подниматься волоски на затылке.

— Наутро мы повернем в Сити.

Если она не скажет. Если она не осмелится сказать, что искушает ее в мыслях.

Между ними повисла тишина. Маргарит смотрела, как безупречными большими хлопьями падает снег и подумала, что, вероятно, это Рождество будет для нее последним. Оно наступит через несколько дней, это особенное время, которое для нее никогда чрезвычайно особенным не было. Очевидно, уже и не будет.

При мысли об этом у Маргарит сдавило грудь. При мысли обо всех рождественских праздниках, проведенных ею в одиночестве, в уговорах, что следующее Рождество будет лучше. Что на следующее Рождество она не будет чувствовать себя ужасно одинокой.

Даже навещая Фэллон или Эви, она всегда была лишь гостьей, наблюдательницей. Это чувство стало еще больше после того, как они вышли замуж. Неважно как гостеприимно и доброжелательно они ее принимали, она все равно была гостьей. Не членом семьи.

Всю свою жизнь Маргарит чувствовала себя отделенной от мира и от людей в нем. Одинокой. Отделенной. Даже когда мать была жива, она не обращала внимания на Маргарит, проводя время, уставившись в пространство в мечтах о Джеке. Особенно в рождественские праздники. Ее мать провела много вечеров, проливая слезы из-за возлюбленного, который забыл прислать подарок.

Цепляясь за край кровати, Маргарит представила, как чувствует дыхание Эша на своей шее, и вздрогнула. Если она останется, если примет предложение Эша, то не будет встречать это Рождество в одиночестве. Она будет с ним. Каким бы странным это не казалось, это Рождество может стать самым лучшим. Она уж точно не будет задумываться об одиночестве.

Его рука легла на изгиб ее бедра, и Маргарит подпрыгнула. Теплые пальцы скользили по телу, следуя к впадинке живота.

— Я представлял тебя в этом наряде. Всю в золотом…

Ее дыхание участилось.

Его намерения были ясны. Она их прекрасно понимала. И чувствовала то же самое. Чувствовала себя живой, страстно желая близости. Ей нужна была близость. Нужен был он.

Девушка судорожно вздохнула, борясь со своим желанием лежащего рядом мужчины… даже если это заведет ее дальше по тропинке, которой она пытается избежать любыми путями.

Он потянул ее, пытаясь перевернуть на спину. Она сопротивлялась, с силой вцепившись пальцами за край кровати, не будучи пока готовой.

Эш ослаблял хватку на ее бедре до тех пор, пока его сильные пальцы не соскользнули с тела Маргарит. Она лежала, наполовину чувствуя облегчение и наполовину сожаление, что он ее отпустил. Девушка отпустила край кровати, позволив руке свеситься.

Спустя некоторое время он вздохнул. Этот звук сотряс все ее существо.

— Чего ты так боишься, Маргарит?

В панике она сделала вдох, встревожившись, что он может так легко ее читать.

— Кто сказал, что я чего-то боюсь? Я не боюсь.

— Может я и поверил бы в это, — ответил Эш, и от его голоса по спине Маргарит будто провели перышком. — Если бы я не целовал тебя ранее. Если бы я не прижимал тебя к себе, не чувствовал, как твое тело отвечает мне…

— Перестань, — выкрикнула она, зажмурив глаза, словно могла остановить его слова, остановить поток тепла, который они разжигали, желание, которое притягивало ее к нему. — Ты не должен так говорить.