Но вдруг Элай вошел на кухню, нагло уставившись на обнаженное, порозовевшее от теплой воды тело Бонни.

– Тебе следовало бы запирать двери на ночь.

Онемев от изумления, Бонни смотрела на него и не верила своим глазам. Придя в себя, она потянулась за халатом, но Элай предупредил ее и отодвинул стул. Потом сел на стул верхом и прижал к себе халат. Бонни глубже погрузилась в воду и прикрыла руками груди.

– Убирайся, – решительно сказала она и закрыла глаза, надеясь, что он уйдет.

– Прекрасная мечтательница, – насмешливо проговорил Элай, – ты действительно думаешь, что я уйду?

– Я надеюсь, что ты собираешься уйти. Ты непристойно ведешь себя, ворвался сюда и…

– Гм… Гм.

Услышав эти нечленораздельные звуки, Бонни открыла глаза. Вода остывала, и Бонни казалось, что сердце ее вот-вот остановится, хотя кровь горячо пульсировала у нее в висках.

– Да есть ли у тебя совесть? Что подумают Кэтти и Розмари?

Элай улыбнулся.

– Тебе давно пора понять, что совести у меня нет, а Кэтти и Розмари ничего не подумают, поскольку их здесь нет. Я только что видел их у Джиноа.

Бонни сдерживалась изо всех сил. Элай явно старался разозлить ее, но он будет разочарован, если она сохранит спокойствие.

– Если уж ты можешь вести себя, как джентльмен, дай мне хотя бы халат. Я замерзла.

– Тебе холодно? – с притворным участием спросил он.

Элай встал, отодвинув при этом стул еще дальше. Взяв с плиты чайники, он наполнил их и поставил на огонь. Пока Бонни наблюдала за ним, ее бывший муж вернулся, снова уселся на стул верхом и ухватился руками за спинку.

– Скоро будет много горячей воды, дорогая.

Бонни думала об одном: хоть бы этой теплой воды хватило для того, чтобы утопиться. Ей не приходило в голову ничего, кроме того, чтобы выскочить из лохани и в чем мать родила убежать в спальню.

– Зачем ты все это делаешь? – жалобно спросила она.

Элай словно не слышал ее вопроса: он вздохнул, глядя куда-то отсутствующим взглядом. Тишину нарушали лишь клокотание закипающей воды и оживление на улице: люди расходились по домам после спектакля в театре «Помпеи».

– Помнишь тот вечер, когда слуги разошлись… шел дождь и мы…

Бонни вспомнила и, покраснев, переместилась в лохани. Она села, скрестив ноги, но все еще прикрывала груди руками. Ее бросило в жар при воспоминании о том наслаждении, которое она испытала в тот вечер.

– Элай Мак Катчен, ты негодяй! Я знаю, к чему ты клонишь, и требую, чтобы ты немедленно оставил меня в покое!

Элай тихо рассмеялся, его глаза, казалось, были устремлены в далекое прошлое, подбородок упирался в ладонь.

– Ах да, там было очень тепло, в каждой зале по камину и медвежьи шкуры на полу.

Бонни бросило в жар. Нащупав в воде губку, она запустила ею в Элая, уже не помня себя от ярости и отчаяния. Однако она промахнулась, и это вызвало смех у ее мучителя.

Бонни во всем винила себя. Почему, войдя в дом, она не заперла дверь? Почему позволила себе забыть, как искусно умеет Элай возбуждать ее? С первой ночи после их свадьбы он пробуждал в ней самые пылкие желания одним жестом, даже, одним словом. Хотя бы он не напомнил ей о том эпизоде в экипаже, когда они возвращались с обеда у Асторов.

Увы! Бонни вспомнила об этом сама. Ее тело трепетало, груди тяжело вздымались: она безумно хотела Элая.

– О Боже! – воскликнула она, уткнувшись подбородком в колени.

Элай возился у плиты, проверяя, закипела ли вода в чайниках.

– Готово! – провозгласил он и, взяв чайник, понес его к лохани. – Подвинься, – сказал он, – я не хочу ошпарить тебя.

Бонни подвинулась, и над лоханью поднялось облако пара.

– Элай, пожалуйста, если ты сейчас же…

– Еще воды? Голову… э… бедра вверх!

Струи горячей воды словно ласкали Бонни. До боли страстное желание охватило ее.

Элай, причинявший ей такие муки, чувствовал себя хозяином положения. Он нагнулся, поднял губку и выжал ее прямо над полом, словно не заметив того, как тщательно он вымыт. Потом приблизился к Бонни.

Он медлил, неторопливо засучивая рукава, и Бонни поняла, что сражение проиграно. Единственный в мире мужчина, способный склонить Бонни к греху и пользующийся этим при каждом удобном случае, стоял сейчас возле лохани с губкой в руках.

Бонни закрыла глаза и прижалась затылком к краю лохани, ее сильные руки безвольно опустились в горячую воду. Она почувствовала, как его рука спустилась по ее бедру.

Губка заскользила по левой груди Бонни, медленно приближаясь к соску. У Бонни перехватило дыхание, когда губка коснулась соска.

– Никогда прежде мне не приходилось мыть мэра, – заметил Элай, намыливая правую грудь Бонни, – скажи, пожалуйста, как тебя избрали?

Бонни открыла глаза и собралась, было вылезать, когда рука Элая, скользнула в воду, раздвинула ее ноги, и ловкие сильные пальцы оказались между ними. Вместо протеста у Бонни вырвался протяжный стон.

Элай засмеялся и продолжал работать пальцами даже тогда, когда другой рукой обмакнул губку и выжал ее, смывая мыло с груди.

– Ты что-то сказала? – насмешливо спросил он.

Колени подогнулись и широко раздвинулись, хотя она и пыталась держать их сжатыми.

– О-о-о.! – вырвалось у нее.

– Можешь рассказать, как тебя избирали, потом, – уступил Элай, – сейчас ты страстно желаешь удовлетворения.

Бонни и в самом деле желала этого, ибо была здоровой молодой женщиной, два года не знавшей мужчину. Поэтому ее желание было исступленным: для Бонни уже не существовало ни приличий, ни доводов рассудка. Почувствовав на груди дыхание Элая она изогнулась, невнятно повторяя:

– Да… о… да…

Ее мокрые руки вцепились в плечи Элая, потом обхватили голову, а когда его губы приникли к соску, слегка покусывая его, она содрогнулась.

Его пальцы продолжали ласкать ее между бедрами, все больше распаляя ее. Бонни бесстыдно поднимала и опускала бедра, отзываясь на ласки его пальцев, проникших внутрь. Потом Элай покрывал поцелуями ее грудь, шею, уши. Вода выплескивалась фонтаном через край лохани. Вдруг Бонни пронзительно вскрикнула, приподнялась, затем со вздохом облегчения погрузилась в воду. Она дрожала, когда Элай вынул ее из воды и взял на руки. Бонни склонила голову ему на плечо, как делала прежде.

Он, казалось, не замечал, что его брюки и рубашка промокли насквозь, и только шепотом спросил:

– Кровать, Бонни? Где кровать?

Все еще слабая от пережитого наслаждения, Бонни сказала, куда идти.

Он очень мягко положил ее поперек кровати и, сняв полотенце, висящее над комодом, стал нежно вытирать Бонни. Он быстро сбросил с себя одежду и стал на колени.

Он ласкал ее груди, стройную талию и атласный живот так, словно видел все это впервые, а не занимался любовью с нею тысячу раз в самых неожиданных, порой совсем не подходящих, местах.

– О Бонни, – вырвалось у него, когда он раздвинул ее колени и, положив руки на поясницу, подвинул ее немного вперед, подготавливая к новому наслаждению, – как ты была нужна мне! Как я хотел тебя!

Бонни дрожала, когда Элай развел влажные завитушки у нее между ногами и стал ласкать то, что открылось его взгляду.

– Сладкая ты моя, – сказал он, его голос, гортанный и хрипловатый, словно взывал к той Бонни, которая принадлежала только ему, и которую он мог любить или бросать, когда захочет. Услышав всхлипывания Бонни, он пустил в ход свои чары.

– Помнишь ресторан в Ньюпорте? – спросил он, – у нас был отдельный кабинет и я целовал тебя… так, нет, вот так…

Бонни затрепетала от поцелуя, ее пальцы неистово вцепились в волосы Элая, и из горла вырвался низкий вопль, казалось, не менявшийся с самого сотворения Евы. Он сильными руками схватил ее груди, лаская и теребя соски, пока их розовые кончики не набухли.

Несмотря на страстность и опытность Элая, оргазм у Бонни наступал медленно, пока в любовную игру не вовлекался каждый нерв, каждая частица ее тела. Когда же наконец, пришло удовлетворение, Бонни почувствовала и пресыщение.

Тогда Элай лег рядом, и она гладила его широкую грудь, ожидая, когда восстановится его дыхание и расслабится низ живота. Несмотря на дважды пережитую кульминацию, Бонни все еще чувствовала себя неудовлетворенной. Она хотела вновь испытать экстаз, хотела, чтобы Элай вновь овладел ею. Бонни прошептала слова, которые, как она думала, никогда уже не сорвутся с ее губ:

– Я хочу тебя, Элай. Возьми меня…

Бонни почувствовала, как его грудь затряслась от смеха.

– Ты всегда была настойчивой, – сказал он, но к ее удивлению, сел рядом вместо того, чтобы лечь на нее.

Выражение тревоги в глазах Бонни еще больше развеселило Элая.

– Не беспокойся, любимая, – сказал он. – Я очень хочу тебя. Но если я сейчас лягу на тебя, то, вероятно, никогда уже не встану. – Элай помолчал и, полюбовавшись на Бонни, восхищенно кивнул головой. – Иди сюда, – позвал он.

Она подвинулась, чтобы встать перед ним, и он снова начал ласкать ее. Наконец Элай посадил Бонни к себе на колени, широко раздвинул ее ноги, и вошел в нее с той нежностью, которая всегда отличала его любовные игры. До каких бы пределов не доходила их страсть, он никогда не делал ей больно.

Их крики слились, когда Бонни стала приподниматься и опускаться на коленях Элая, подчиняясь движениям его рук и бедер. Он целовал ее груди, губы, лаская лицо, плечи и живот. Она резко задвигалась, стремясь к кульминации, и удовлетворение было таким полным, что Бонни упала в изнеможении.

Они отдыхали и любили друг друга. И снова отдыхали, пока не наступила глубокая ночь. Тогда Бонни заснула, прижавшись к Элаю, обессиленная и счастливая.

Светало, но Элай не спал. В окно он видел звезды, мерцающие, как серебряные огоньки. Постепенно они потускнели, и Элай провел ладонью по глазам, стыдясь своих слез, хотя Бонни спала и не могла видеть их.

Он не должен был приезжать в Нортридж, даже из-за Розмари и этого проклятого завода. После этой ночи он, возможно, никогда не сможет относиться к Бонни по-джентельменски.

Она прижалась к нему во сне, нежная и душистая, и его передернуло от боли, когда он подумал, что Бонни – одна из женщин Даррента, торгующих собой. Элай не верил, что в «Медном Ястребе» она только танцует, хотя, видит Бог, он больше всего хотел верить в это.

Слезы все лились из его глаз. Элай осторожно встал с кровати, нашел свои вещи и медленно оделся. Он долго смотрел на Бонни с горечью в душе, в лунном свете Элай отчетливо видел контуры ее фигуры, блестящие волосы, длинные ресницы. Боль, которую испытывал Элай, была несравнима ни с чем, что он переживал прежде.

Он вспомнил, кем прежде была Бонни. Она отдалась ему так же, как отдалась бы любому, кто заплатил бы ей. Ее неистовое сопротивление – обычный прием, часть ремесла, как и возгласы счастья, мольба и умение удовлетворять любые его капризы. Она никогда не вела себя так во время замужества, да он и не просил об этом. Так, где же Бонни научилась этому?

Эта загадка потрясла Элая до глубины души.

Внезапно решившись, он вытащил из бумажника крупную банкноту, положил ее на ночной столик и вышел из спальни.

Бонни просыпалась медленно, потягиваясь сладко, как кошка. Она поняла, что Элая уже нет в постели, но не придала этому значения, так как знала, что он встает рано. Возможно, он куда-то спешил.

Привычные утренние звуки доносились из кухни: позвякивание крышек, плеск воды. Бонни села на кровати, зевнула, прикрыв рот рукой, и улыбнулась, услышав, как Кэтти поет «Возьми меня домой к маме». Розмари, маленькая, пухлая, вбежала в спальню с радостным криком, забралась в кровать и примостилась возле Бонни. Наконец-то наступили те драгоценные минуты, когда Бонни Мак Катчен чувствовала себя счастливой. Ночь она провела с самым дорогим для нее мужчиной, который с неистовой страстью любил ее. Сейчас, этим ярким солнечным утром, она могла поиграть с дочуркой. О, как легко быть доверчивой, когда жизнь, до краев наполненная любовью, кажется такой приятной.

Аромат свежесваренного кофе наполнил комнату, и Бонни, увидев свой халат, брошенный возле кровати, потянулась за ним. Она улыбалась, завязывая пояс, но улыбка мгновенно исчезла, когда она заметила под лампой свернутую банкноту.

Сначала Бонни не могла понять, что это значит. Элай был щедр, часто оставлял Бонни чек, уходя на работу.

Она села на край кровати и опустила руки на колени, сердце защемило от дурного предчувствия. Она взяла банкноту дрожащими пальцами: пятьдесят долларов!

Почувствовав дурноту, Бонни закрыла глаза и судорожно вздохнула. Элай был не из тех мужей, которые оставляют по утрам наличные своим избалованным женам на безделушки или билеты в театр. Ей вдруг открылась страшная правда: Элай теперь чужой, и пятьдесят долларов – плата за услуги.

Банкнота, выскользнув из пальцев, упала на пол. Бонни поднялась с кровати, пересекла комнату и закрыла дверь, чтобы заглушить смех Роз и пение Кэтти.