– Потому что я недооценил ее, само собой!

– А! Так ты полагал, что сможешь преподать ей урок? Только не пытайся уверить меня, что рассчитывал на ее вскрикивания и падения в обмороки от страха!

– Что бы я там ни думал, страх она преодолела, а к скорости отнеслась с презрением. Боже! Да девчонка способна отнестись с презрением и к самой луне в небесах! На кой черт мне такие качества в любовнице?

– Когда вспыхивает пожар, – мягко подсказала Мег, – то свечки, хоть и теплой, более недостаточно. Не говори больше ничего, Дав. Просто поцелуй меня, и покончим с этим.

Она сделала шаг вперед. Знакомые губы открылись навстречу ему. Ее поцелуй, сладостный и терпкий, манил его. Пахнущее медом и воспоминаниями теплое тело прижалось к нему. Если он не уведет ее сейчас в спальню, то ночь ему придется провести одному. С прозорливостью всех проклятых он понимал, что обречен – впервые с тех пор, как стал взрослым, – провести еще много ночей в одиночестве.

Мег права: «Сознаешь ли ты, что уже желаешь своего таинственного нового секретаря?»

Каменная Афродита – свидетельница того, как завертелся колесом его мир и ускользнул из-под его контроля, и, надо думать, богиня ликовала, видя, что его душу высосала через рот женщина, которую он не понимал и которой не доверял, но она влекла его к себе так, как мотылька влечет огонь. Для него такое влечение стало новым и отнюдь не желанным ощущением.

Он оторвался от губ Мег, поцеловал еще раз ее пальцы и, отвешивая поклон, сделал шаг назад.

– Я слишком привязан к тебе, Мег. Полагаю, наша судьба – оставаться друзьями?

Она засмеялась.

– Да! Будь ты проклят! – сказала она прерывающимся от волнения голосом и пошла к своему дому.

Но все проклятия, все богохульства, известные ему, все грубости, которые он беззвучно шептал себе под нос, не могли уже вернуть уходящую ночь обратно.

Звон разбившихся сосулек отвлек его. Дав резко повернулся. Проказливая ирония ворвалась в оледенелый сад. Его «секретарь» стояла с совершенно белым лицом возле солнечных часов.

– Я проявил наблюдательность в неподходящий момент? – заговорила «Джордж». – Я всего лишь...

– ...желал лицезреть образчик галантного поведения, дабы поучиться искусству ухаживания за дамами?

– У эксперта, – она насмешливо. – Вероятно, леди Грэнхем предпочла бы несколько менее благородное самоотречение.

– Допустим, что сейчас я ощущаю себя столь же благородным, что и ничтожнейший из подлецов. То, что ты стал свидетелем происшедшего, как-то спланировано?

– Я-то полагал, что планированием на празднике занимались исключительно вы, мистер Давенби. Особенно планированием столь волнующей сцены с вашей любовницей.

– Как много ты услышал?

– Ничего. Как образцовые любовники вы переговаривались только шепотом. Но желания очевидны, и вы пускали слюни, глядя на нее, как сущий сатир. Какого черта вы не отправились с ней в спальню?

Если бы она на самом деле была мужчиной, он бы ударил ее. Он заговорил голосом, который обжигал не хуже хлыста:

– Вы, мистер Уайт, с чрезвычайной ловкостью умеете попадать впросак. Вы мой секретарь, а не мой друг. И находитесь не в том положении, чтобы позволять себе высказывать свои незрелые мнения...

– Ваш тон, сэр, определенно мог бы оскорбить и деревяшку. Но мне казалось, что никогда не следует отказывать даме, готовой гостеприимно предоставить свою теплую постель. – Она с вызовом вздернула подбородок, хотя в глазах ее блестели слезы, а лицо заливала слабая краска, подобно облачку, набегающему на луну. – Вы же сказали, что желаете, чтобы я проявлял наблюдательность.

Он подошел к ней так близко, что она невольно отступила на шаг и едва не повалилась, наступив на скрытую под снегом клумбу.

– Ты не имеешь ни малейшего представления о том, чему только что оказался свидетелем, и, кроме того, не лезь не в свое дело. Ты забываешь: хотя мне и довелось сегодня целоваться с женщинами в лабиринтах, но домой я возвращаюсь один и один должен лечь в свою кошмарно целомудренную постель...

– Так же как и я.

– Тогда будь любезен, попридержи язык, пока мы туда возвращаемся.

Новая порция сосулек свалилась с циферблата солнечных часов.

– Приношу свои извинения, сэр, если я заговорил некстати. Должно быть, ваша цыганская музыка повлияла на мою способность верно оценивать ситуацию.

– В самом деле? А я-то думал, что тебя расстроили санные гонки.

– Нет. – дрожь пробежала по ее позвоночнику. – Гонки прошли довольно забавно.

– Забавно! По-твоему, забавно?

– Ну да, – сердито пнула она ногой снег. – А вы бы как назвали?

Он рассмеялся, и гнев его исчез.

– Я бы назвал их дьявольски глупой затеей, – ответил он.

Она сумела заставить себя ни разу не оглянуться назад, когда уходила от него. Она шла мимо похожих на привидения статуй, проходила под арками тисовой живой изгороди. Зимний пейзаж расплывался в ее глазах из-за подступающих слез.

Сильвия остановилась возле края верхней террасы, сейчас почти совершенно пустой, так как все парочки разошлись по более укромным уголкам. Несколько мужчин, оставшихся без пары, утешались выпивкой. Небрежно развалясь, они сидели на скамейках или же возле теплых жаровен. Не следует ли и ей присоединиться к ним и утопить свои печали? В сухом испанском вине?

Она только что наблюдала нежность, от которой сердце ее рвалось пополам. Что же он за мужчина, если проявляет такую нежность к женщине, которую, по его собственным словам, любил, и в то же время отказывает ей?

Она знала, что такое животное влечение, снисходительно-покровительственное отношение, слабость, мольбы, злоба. Она знала, что такое сила, пылкость. Но ни один мужчина никогда не проявлял к ней нежности.

Ившир обходился с ней мягко, по-доброму, но никогда до того безумного поцелуя Дава в лабиринте она не думала, что страсть, сила желания и нежная, почти болезненная чувственность способны сплавиться в единую восхитительную смесь...

– Песню, сэр? – ласково прозвучал свистящий шепот. – Желаете куплетик? Или узнать свою судьбу?

Цыган улыбался ей, прижимая скрипку подбородком. Прежде чем она успела ответить, он провел смычком по струнам и извлек из инструмента тихий и скорбный аккорд. Она узнала его. Она встретила цыгана возле конюшни Дава и хорошо запомнила его кротовый картуз.

– Не надо музыки, – остановила она его. – У меня неподходящее настроение как для еды, так и для любви.

– Тогда посеребрите-ка мне ладонь, и я расскажу вам вашу судьбу, сэр. – Коричневое лицо раскололось в улыбке. – Чего изволите узнать? Ваше будущее? Погадать молодому господину на богатство? Или на настоящую любовь? Предсказать смертный час? Рождение первенца? Или рассказать вам ваше подлинное прошлое? Кровь застыла в ее жилах.

– Мое прошлое? Что ты мелешь?

Цыган сыграл несколько тактов какой-то мелодии, ловко прижимая струны мозолистыми пальцами.

– Прошлое ли, будущее ли, молодой господин. Мне все равно. Я знаю истину что так, что эдак.

Она наклонилась и сорвала с туфли пряжку, пытаясь скрыть охватившую ее панику от карих проницательных глаз.

– Вот, – произнесла она. – Мое будущее. Прошлое мне известно.

Пряжка исчезла в кармане цыгана. Он пристроил свою скрипку на каменную скамью и взял ее правую руку. Коричневый длинный палец заскользил по линиям ее ладони.

– Я вижу долгую жизнь. Я вижу богатство. Я вижу маленькие печали и большие радости. Я вижу одну великую любовь, почти утраченную, но обретенную снова...

Она засмеялась.

– Все, что цыгане говорят каждому. А что моя ладонь говорит тебе о моих нуждах?

Проницательные глаза так и пригвоздили ее к месту.

– Я вижу утрату серых лошадей. Я вижу другую лошадь в вашем будущем. |

– Отлично, – кивнула Сильвия. – Надеюсь, другая лошадь появится скоро.

– Так скоро, как пожелаете, – ответил цыган. – Мои братья и я, мы торгуем лошадьми.

Она вырвала у него свою руку.

– Что ж, полагаю, такая низкопробная судьба – все, что можно предсказать за пряжку от туфли со стразами. Я не могу себе позволить купить лошадь, сэр, так же как и настоящее предсказание судьбы. Вы понапрасну теряете со мной время.

Он многозначительно коснулся пальцем своего носа и подмигнул.

– Время никогда не бывает потрачено напрасно. Моя бабушка предсказала, сколько мне его отмерено, когда я еще спал в колыбели.

И, подхватив свою скрипку и прижав ее подбородком, цыган зашагал прочь. Словно повинуясь зову музыки, из ледяного замка нетвердой походкой вышла дама в зеленых шелках. Поднимаясь по ступеням, она покачнулась, еле устояла и налетела прямо на Сильвию.

– О! – воскликнула дама, пристально вглядываясь в нее из-под отекших век. – Мистер Джордж Уайт!

– Леди Шарлотта! Я к вашим услугам, мадам.

Сильвия сделала попытку отступить, однако пьяная крепко схватила ее за обе руки. Лицо ее белело в лунном свете, зрачки казались огромными.

– Один раз вы уже сбежали от меня, мистер Уайт. На сей раз я вас не отпущу. Вы мой пленник, сэр. – Тут леди Шарлотта хихикнула. – И цена вашей свободы – поцелуй!

– Миледи, я в восторге! Однако слишком высоко ценю...

– Всего один! – Руки женщины вцепились в нее с ужасной силой. – Я одинока и брошена. Вы не можете проявить жестокость, сэр. Вы ведь почти мальчик. Один поцелуй!

Сильвия отвернулась, стараясь скрыть обуревавшее ее веселье, равно как и тревогу. Боже!

– Право, мадам, – вдруг раздался мужской голос совсем рядом. – Стоитли требовать объятий от мальчика, когда мои в вашем полном распоряжении?

Руки леди Шарлотты соскользнули с рукавов Сильвии, и она пьяно улыбнулась вновь пришедшему:

– Мистер Давенби!

И повалилась всем телом вперед. Дав подхватил ее. На долю секунды глаза его встретились с глазами Сильвии. Они не выражали ничего, кроме веселья.

Зашуршал шелк – леди Шарлотта обхватила нового кавалера за талию.

– Тогда я требую, чтобы вы поцеловали меня вместо него, мистер Давенби.

– Зачем же требовать, миледи, то, что я вам могу подарить?

Леди Шарлотта улыбнулась. Едва он начал целовать ее, глаза ее закрылись.

Сильвия понимала, что ей следовало уйти. Но со странной решимостью она скрестила руки на груди и заставила себя смотреть. Дав длил поцелуй, поддерживая леди Шарлотту одной рукой, в то время как его длинные пальцы поглаживали мочку ее уха.

Краска бросилась Сильвии в лицо.

Она закусила губу и опустила глаза, пытаясь делать вид, что сжигавшей ее вспышки чувственности просто нет.

Дав подмигнул Сильвии и осторожно опустил леди Шарлотту на скамью. Обмякшая, податливая женщина склонила голову к холодному камню. Она мечтательно улыбнулась и вздохнула. Не прошло и нескольких секунд, как она погрузилась в сон. Дав снял свой камзол и укрыл им обнаженные плечи спящей.

– Три, – констатировала Сильвия, стараясь, чтобы голос ее звучал обыденно. – По крайней мере три дамы, заплутавшие в лабиринтах.

– Ты, Джордж, знаешь только о трех. Я же усыплял поцелуями дам весь вечер напролет.

К ее великому удивлению, ее стал распирать смех, рвавшийся наружу, как вода сквозь плотину.

– И с совершенно... излишним... усердием, без сомнения!

– И много ли, черт возьми, ты можешь знать о том, как целовать женщин, Джордж?

Она только хваталась за бока.

– Очевидно, недостаточно! Вы точно так же целовали ее после карточной партии в доме номер восемнадцать? Усыпили ее?

– А ты полагаешь, что нашлось бы время для блуда между бубнами и трефами?

И почему ей все казалось так смешно? Сильвия повалилась на скамью рядом с леди Шарлоттой, которая уже тихонько похрапывала, пригревшись под шелковым камзолом Дава, и попыталась подавить обуревавшее ее веселье.

– Отчего же нет? Право! Сколько же на поцелуй требуется времени?

– Так, чтобы доставлять удовольствие, Джордж, нужно много времени и терпения. Есть только одна ситуация, в которой я никогда не спешу, – когда я с женщиной.

Его профиль выделялся ясно и отчетливо при луне. Сердце ее все еще отчаянно билось, и она постаралась скрыть под внешней веселостью какое-то неясное смущение.

– Вы хотели дать мне еще урок, сэр?

– Боже, нет! Я просто решил спасти тебя. Я все неправильно понял? Неужели я некстати вмешался как раз тогда, когда ты замыслил впервые предаться разгулу в обществе дамы старше тебя?

– Нет. – Ей пришлось опустить глаза, потому что она испугалась: вдруг он заметит в них желание. – Нет. Я благодарен вам, сэр. Спасибо.

– Не за что, – ответил он с плутовским видом, – я получил удовольствие. Сплошные поцелуи. Пошли же, Джордж! Пора нам, невинным маленьким мальчикам, в наши девственные кроватки.

Карета, заново выложенная нагретыми кирпичами, отвезла их обратно в Лондон. При тусклом свете каретных фонарей Дав изучал черты ее лица. «Джордж» свернулась калачиком в противоположном углу кареты, уютно завернулась в меховую полость и уснула. Расслабленная, смягчившаяся, ее верхняя губа приподнялась, открывая блестящие белые зубы.