На его звонок явился лакей. Дав стал отдавать ему приказания, слишком тихо, чтобы она могла расслышать. Она разобрала только несколько слов и среди них слово «ванна». Боже, неужели он и правда собрался принимать ванну! Сильвия с трудом сдержала улыбку. Ну конечно, он же считает, что она мальчик!

Она наблюдала за тем, как он идет через всю комнату к столу с несессером для письменных принадлежностей, снова и снова ероша пальцами волосы. Темные пряди легли на высокий воротник, закрыли уши. Похоже, ему нравилось состояние полуодетости, нравилось сознавать, что ничто не лежит между его кожей и все еще дымным воздухом, кроме единственного слоя полотна.

Глубоко внутри ее затеплилось незваное, но знакомое чувство – броситься прямо в его крепкие мужские объятия, как ей доводилось не раз...

– Как ваше имя? – спросил он.

– Джордж. – Она не обманывала. – Джордж Уайт.

– Имеется ли у вас опыт обращения с женщинами, Джордж?

– Вне всякого сомнения, не такой, как у вас, сэр, хотя я полагаю себя достаточно искушенным в ритуалах ухаживания.

Он обернулся и посмотрел на нее, приподняв брови.

– Право же, для такого юнца вы очень уж уверенно похваляетесь!

– Те, кому я служил прежде, не раз требовали от меня выполнения услуг в подобной области...

– Ну, если вы такой уж эксперт, то посоветуйте, что мне следует написать Мег.

Она постаралась придать своему лицу сокрушенное выражение.

– С вашего позволения, сэр, я мог бы написать письмо за вас. У меня великолепный почерк.

Он засмеялся; зацепив одной обутой в сапог ногой стул, подтянул его к себе, затем очинил перо несколькими быстрыми движениями перочинного ножа.

– И у меня тоже, – сообщил он.

Она смотрела, как его перо быстро бежало по бумаге.

– Позвольте прочесть вслух мое письмо к бывшей любовнице, – предложил он. – интересно узнать ваше мнение.

Сильвия смотрела на него, пытаясь не обращать внимания на ноющую боль в руках.

– Ну разумеется, с удовольствием.

– «Моя дорогая, несравненная Мег, – начал он читать. – Полагаю, мы только что вошли в историю или по крайней мере дали обильную пищу сплетникам, хотя могу сообщить тебе забавную новость: мой человек только что разыскал несколько избежавших сожжения рубашек, равно как и пару-другую чулок, недавно вернувшихся от моей прачки...»

– Так ваши потери не столь велики, как вы пытались внушить мне? – перебила его Сильвия.

– Позвольте, я продолжу: «Также до моего сведения дошло, что вы оставили мне четыре камзола и пять жилетов, поскольку упомянутую одежду еще прежде отнесли вниз для тщательной обработки щеткой, в том числе ваш любимый жилет опалового шелка. Несколько пар башмаков и сапог также избегли гибели посредством военной хитрости: в нужное время подверглись чистке. До чего безнравственная обувь – надо же, так надуть даму!» – Он приостановился и опустил письмо. – Как вам пока, нравится?

– Очень мило, – ответила Сильвия.

– Нет, – юмор притаился в уголках его губ. – Она обрадуется. Мег гораздо великодушнее тебя, Джордж. Разумеется, по-настоящему имеет значение следующая часть письма...

– В которой вы даете торжественную клятву отомстить?

– В которой я сообщаю ей правду. – Он вновь принялся читать: – «Возможно, ты отвергнешь мое следующее признание как кокетство шалопая, но я действительно люблю тебя, моя дорогая Мег, и очень сильно. Мне жаль, что все кончено. Надеюсь, мы сумеем в следующий раз встретиться как друзья, способные найти в себе силы посмеяться над нашей обоюдной катастрофой. Право, я не могу не признать, хотя и заслужу тем твои насмешки: сделанное тобой великолепно. Прими мое восхищение, мои сожаления и мои глубочайшие извинения. Разумеется, я верну шпагу и прочие твои дары, которыми ты осыпала своего недостойного любовника. Мой конюх доставит Абдиэля в твои конюшни на рассвете. Остаюсь ваш, ваше сиятельство, покорнейший и преданнейший слуга», ну и так далее. – Он поднял глаза от письма. – Господи, Джордж, тебе худо?

С первой же фразы второго абзаца у нее началось ужасное головокружение, словно вся ясность вытекла из ее головы и осталось одно ошеломление.

«Мне жаль, что все кончено... я действительно люблю тебя, моя дорогая Мег, и очень сильно...»

– Так вы до сих пор влюблены в нее? – Голос ее прозвучал глухо.

– Влюблен? – Горячий сургуч падал розовыми лепестками, и вот он наконец запечатал письмо. – Какая же романтическая душа таится в твоей худенькой груди, Джордж! По-моему, ты утверждал, что имеешь опыт общения с женщинами.

– Я спросил, просто чтобы прикинуть, насколько сурово вы желаете наказать меня.

– Я не испытываю никакого желания наказывать тебя, – проговорил он. – Я хочу только взыскать с тебя то, что ты мне должен. – Он подошел к ней и двумя ударами ножа разрезал ее узы. – И если вы, сэр, намерены честно выполнить ваши обязательства, то будьте любезны присесть пока в кресло возле камина.

Она посмотрела ему в глаза – переменчивые карие глубины, то светлые, то темные, почти скрытые под густыми черными ресницами. Его взгляд, полный тайны, одновременно и притягивал, и страшил ее, бросая вызов: вот тебе шанс уйти, если желаешь. Сильвия немедленно отвела глаза. С отчаянно колотящимся сердцем она села в указанное им кресло и вытянула ноги.

Его шпага лежала на столе. Он разоружился специально, демонстрируя свою уверенность настолько, что рискнул освободить ее, хотя она могла оказаться врагом.

– Что касается Мег, – он, – то мне очень жаль, что я не сумел любить ее так, как она того заслуживает, но если бы ты хоть сколько-нибудь понимал в обычаях лондонского света, то тебе стало бы ясно, что после случившегося на улице обратного пути нет.

– Так, значит, все дело в гордости?

Он стянул рубашку через голову. Отблески слабого света заиграли на его обнаженной спине, на мышцах живота и груди. Во рту у нее пересохло.

– Для мужчины, Джордж, ты чрезмерно нервничаешь. Мег блистательна. И я чертовски огорчен, что потерял ее, а заодно и ее покровительство в лондонском свете. – В дверь постучали, и Дав открыл ее.

Вошли лакеи, тащившие ванну и бадьи с горячей водой.

Разложили полотенца, выложили мыло в мыльнице с золочеными краями. Сапоги он наконец благополучно стянул, и их унесли вместе с душераздирающим письмом, адресованным леди Грэнхем.

Сильвия вспомнила слова его письма:

«Разумеется, я верну шпагу и прочие твои дары, которыми ты осыпала своего недостойного любовника. Мой конюх доставит Абдиэля в твои конюшни на рассвете».

Берта, стул которой стоял возле окна, подробно описывала ей все происходящее внизу. Ей очень импонировало, с какой безумной отвагой Дав заставил своего молодого жеребца подойти к самому костру и с какой блистательной находчивостью он принял участие в сожжении собственной одежды.

– Великолепно! – восклицалаторничная Берта, приходя в восторг от лошади и всадника.

Сейчас он поднялся на ноги и с той же непринужденностью стянул с себя чулки, короткие штаны и подштанники.

Сильвия едва не задохнулась.

Отражаясь в зеркале и полированных металлических поверхностях, он зашагал к ванне. Тени метались по недвусмысленно выпирающим мышцам, неотступно следовали за длинной линией икры, жилистым бедром, поясницей и спиной, детородные же органы, угнездившиеся среди завитков жестких черных волос, выделялись более чем рельефно.

Плеснула вода, и он откинулся на бортик ванны, задрав подбородок. Слуга принялся брить его, в то время как руки хозяина покоились, расслабленные, на металлическом краю ванны.

Сильвия заставила себя дышать ровнее, хотя в столь комичной ситуации впору задохнуться от смеха. Он думает, что она мальчик! Он думает, что она не заметит! Но она еще как заметила. Безумное желание пустило свои сладко-горькие корни, проникнув до самого мозга костей.

Он долго-долго лежал в горячей воде, не говоря ни слова. Слуги уже давно ушли, и на улице совсем стало темно. Сильвия смотрела на его смеженные веки, на непроницаемоелицо, а кровь сильно и тяжело пульсировала в ее жилах.

Она сожалела, что не может ему открыться.

Но если бы она стала его любовницей, то, вполне возможно, ни разу не попала бы никуда, кроме его спальни. И, вероятно, связь их стала бы непродолжительной. Чтобы проникнуть в его жизнь, в его тайны, узнать, что он скрывает от мира, ей придется влиться в ряды его домочадцев, стать в доме своим и незаменимым человеком. И незаметным. Просто юнец, который задолжал хозяину и, не имея средств рассчитаться иным образом, отрабатывает свой долг.

Она согласилась бы на такие условия. Как можно было предполагать, что кровь у нее зазвенит от жаркого, незваного чувства в его присутствии?

Один из лакеев вновь вошел в комнату. Хотя шаги обутого в туфли слуги казались совершенно бесшумными, Роберт Давенби немедленно протянул руку. Вода побежала с руки, прилизывая черные волоски. Маленький серебристый ручеек сбежал с локтя на ковер.

– Ответ?

– Да, сэр. – Слуга вложил запечатанную бумагу в протянутую руку хозяина. – От леди Грэнхем.

Никаких чувств не отразилось на его худом лице, пока он читал письмо. Наконец он погрузил бумагу в воду и потом швырнул в камин. Мокрая бумага зашипела, затем начала обугливаться. Дав щелкнул пальцами, и слуга подал ему полотенце. Он встал – вода лилась с него струями – и закутался в простыню белого полотна.

– Ты есть хочешь, Джордж?

– Я едва-едва начал снова чувствовать свои руки, – ответила Сильвия. – Но я действительно просто изнемогаю от голода.

– Прежде чем мы перейдем к трапезе, может, ты тоже искупаешься? – спросил умопомрачительный мужчина, ради погибели которого она и прибыла в Лондон.

Она встала и поправила дешевые манжеты. Глаза ее сверкали, как дельфтский фарфор, яркие, как два синих цветка горечавки, под сенью темно-медовых ресниц.

Однако никто никогда бы не догадался, что она на самом деле не мальчик, увидев ее в подобном костюме. Манеры ее отличались мальчишеской резкостью, осанка подчеркнуто прямая, сложение хорошее, кисти рук сильные. Мужской камзол словно специально создавали для того, чтобы скрыть предательский изгиб бедра. Ее нежное горло исчезло за воротником мужской рубашки и пышным галстуком. Она даже подбородок выпячивала точно как мальчишка-подросток – гордо и с намеком на надменность.

С такой женщиной не просто будет бороться!

– Не вижу никакой необходимости, сэр, – ответила она Даву на предложение принять ванну. – Я не имею привычки лезть по чужой указке в огонь ли, в воду ли – не полезу и в горячую воду.

– Однако в мой дом ты залез! – рассмеялся Дав. – Впрочем, мои люди все равно уже приготовили для тебя ванну в другой комнате. Так как тебе все равно придется побыть там, пока нам накроют к обеду, ты вполне мог бы заодно смыть с себя и свою малоприятную хмурость.

– Но я не желаю... – отнекивалась она.

– Если ты до сих пор не понял, Джордж, здесь твои желания совершенно несущественны. Мне нужно заняться кое-чем. Ты пока подождешь и делай что хочешь, по своему усмотрению.

Он взял ее за локти и подвел кдвери. В коридоре лакей так и подскочил, повинуясь его взгляду, и открыл другую дверь. Без всяких церемоний он втолкнул ее в соседнюю комнату и повернул ключ в замке. Постояв у двери некоторое время, не уверенный, что она не станет колотить в нее кулаками или кричать, Дав успокоился. Она не стала поднимать шум. Он услышал, как ее сапоги шлепают куда-то прочь от двери. Затем каблуки щелкнули один раз. Затем наступила тишина.

Дав в задумчивости возвращался в свою комнату. Он вел себя в присутствии женщины настолько вызывающе, насколько у него хватило фантазии, не раз предоставляя ей возможность спастись бегством или запротестовать.

Атак называемый Джордж и взгляда-то ни разу не отвел! Хотя предательская краска неоднократно, подобно утренней заре, заливала ее лицо, она не выдала себя ни единым жестом. Подобное поведение женщины заставляло предположить восхитительно-высокую степень знакомства с мужской наготой.

Но непонятно, какого черта ей вздумалось переодеться юношей и зачем она на самом деле проникла в его дом.

Что же нужно предпринять, чтобы по-настоящему шокировать ее?

Его лакей выложил чистое белье из числа спасшегося у прачки. Дав натянул рубашку и подштанники, выбрал чулки, туфли, широкий белый галстук, опаловый шелковый жилет и штаны.

Он оглядел себя в зеркало, прежде чем натянуть парик, под которым его черные волосы скрылись в угоду неумолимой моде и совершенно изменили его лицо. Завершив свой туалет, он подошел к камину и пристально посмотрел на полуобугленный ком влажной бумаги, который лежал возле самого края каминной решетки.