— У тебя совсем мало морщин, — сказала я, надеясь, что ему будет приятно. — Если б ты не поседел так рано, то вполне сошел бы за…

— Двадцать лет, — вставил Пол и залился смехом.

Я щелкнула по загорелому носу:

— Ну, это уж слишком! Хочешь быть моложе меня?

— Я хочу быть совсем маленьким. Чтобы ты дала мне грудь.

— Пол, у тебя одно на уме! — возмутилась я. — Ты можешь думать о чем-нибудь, кроме секса?

Он серьезно возразил:

— Это не секс.

— А что же это?!

— Любовь. Секс — это… с чужой женщиной.

Я не сдержала смеха:

— Интересно! Значит, в детстве я неправильно уяснила эти понятия. И полтора года в медицинском — коту под хвост.

— Куда? — Пол опять затрясся от смеха.

— Именно туда.

— О! Леди так не говорят, — он с притворной укоризной зацокал языком.

Я с гордостью напомнила:

— Ты сам говорил… Я не леди. Я — звезда.

И тут же вспомнила Режиссера.

— Пол, как ты думаешь, из меня вышла бы артистка?

— Нет, — не колеблясь, ответил он.

Я обескураженно переспросила:

— Нет? Почему ты так уверен?

— Ты… как это? Открытая. Ты не умеешь лгать. Играть. Артистка должна уметь.

— Разве этому нельзя научиться?

— Зачем? Ты будешь хуже.

Я забросила еще один пробный камень:

— Зато я стану знаменитой. Разве ты не хочешь иметь знаменитую жену?

Меня саму обожгло последнее слово. Я почему-то все время забывала, что Пол так и не сделал мне предложение. И, вместе с тем, все время думала об этом.

— Не знаю, — безразлично ответил Пол, не заметив моей оплошности. — Я хочу тебя. Без денег и призов…

Он сел и сам растер себе виски, недовольно выпятив губы. У него была такая привычка — выпячивать губы, одновременно ухитряясь их растягивать, отчего рот сразу становился на поллица.

— Голова такая… — пожаловался он.

— Тяжелая?

— Да. Тяжелая.

— Ничего, на воздухе все пройдет. Ты, наверное, понервничал?

Он посмотрел на меня со странной тревогой и ничего не ответил. Я встала и протянула ему руки:

— Пойдем, Пол. Ты сядешь на берегу и будешь смотреть на воду. Знаешь, как это успокаивает!

— А ты?

— Я буду хранительницей очага. Хотя нет, очаг — это в доме.

— У тебя будет очаг, — как бы между прочим пообещал Пол.

Может, он ждал, что я сама заговорю о свадьбе? Но разве я могла диктовать условия человеку, который был вдвое старше меня? Хотя когда он переоделся в джинсы, белую майку и надел бейсболку, то стал совсем молодым.


Мы добрались до Каменного сердца, как прозвали в народе этот остров, когда день уже оседал на воду едва заметной дымкой. Пока мы переходили по понтонному мосту, Пол держал меня за руку, словно опасался, что я проскользну между едва скрепленными перекладинами.

"Он все время страхует меня, — думала я, сжимая его теплую ладонь. — А Режиссер заставил бы пробежать бегом или пропрыгать на одной ножке, чтобы я перестала бояться…"

Ни на берегу, ни на острове не было ни души, но в тишине камни так громко захрустели под нашими ногами, что я невольно огляделась — нас было слышно за тридевять земель. Мы перешли заросшую ивами тенистую середину острова, где даже в самый солнцепек было прохладно. На узких листьях зависли тягучие пенистые выделения, похожие на слюну. Капля упала на руку Пола, и он весь передернулся от брезгливости.

— Отвратительно, — с трудом выговорил он, вытираясь платком.

— Это природа, Пол. Она не может быть отвратительной.

Он задумчиво посмотрел на меня и возразил:

— Может. Человек может быть… таким.

Мы вышли к острому мысу. Пол сразу положил пакет с провизией и, не говоря ни слова, пошел к воде. По привычке приподняв лицо, он стоял и смотрел на незаметно опускавшееся солнце, и я вспомнила, что как раз в той стороне находится его милая Англия.

— Ты скучаешь по дому? — спросила я, прижавшись к его плечу.

— Я не могу говорить… здесь. Я как немой. Я ничего не могу тебе сказать.

— Пол, ты все говоришь руками.

Он скосил на меня серый глаз и горделиво усмехнулся:

— Это я умею, да?

— Лучше всех.

— О нет! Я не лучше всех. Я… не очень хороший.

— Теперь у тебя приступ самобичевания? Ты — неврастеник, Пол, как и я.

— Ты? — удивился он. — А… Но это было давно.

— Ты же знаешь, ничто не проходит бесследно. Рецидив всегда возможен… Но ты ведь убережешь меня от сильных потрясений?

Пол вдруг отшатнулся и посмотрел на меня с ужасом:

— Я… я.

Договорить он не успел, потому что в отдалении послышался разнобой шагов. Пол рванулся ко мне, обнял и простонал:

— О нет! Я не подумал.

— Что, Пол? Что?

Он отстранил меня и закрыл собой. Мне даже не удалось как следует разглядеть тех троих, что уже подошли к нам вплотную. Стоило мне чуть высунуться из-за плеча Пола, как он тотчас задвигал меня назад.

— Загораете? — раздался сиплый голос, и я, вытянув шею, увидела крупную бритую макушку.

— Отдыхаем, — невозмутимо ответил Пол, но майка на его спине прилипла от пота.

— А мы тоже хотим, — сказал другой. — Подвинешься?

У Пола дернулось плечо:

— Остров большой.

— Ты — американец? — сиплый явно заинтересовался, но это еще ни о чем не говорило. У нас принято бить даже тех, кого любишь.

— Англичанин.

— Ух ты! Фунты есть?

— Я не взял бумажник.

— Зря. Зато девочку взял. Сколько ей платишь?

Пол высокомерно ответил:

— Это моя жена.

— Ну ясное дело! А вчера чьей была?

Я успела схватить его сзади за локти, потому что он весь так и рванулся вперед.

— Что вы хотите? — Пол все еще владел голосом, но я-то слышала, что он — на пределе.

— Да так, — неопределенно отозвался бритый.

Другой уточнил:

— Скучно. Поразвлечься б малость…

— Как? — спросил Пол.

— А ты как предлагаешь?

Повернув голову, Пол спокойно сказал:

— Иди домой.

— Пол! Я никуда не уйду! Даже не думай.

— Иди, пожалуйста. И не надо… Стресса не надо. Все хорошо.

Бритый подхватил:

— It's all right, baby!

— О! — непроизвольно вырвалось у Пола.

В тот же миг сиплый ударил его так, что Пол от неожиданности упал. Сухая галька так хрустнула, будто у него надломились все кости.

— Пол! — взвизгнула я и бросилась к нему, но меня отшвырнули.

— Бумажник не взял, говоришь? — заорал третий, самый худосочный из них. — Будешь брать!

Пол попробовал встать, но его пнули в живот, и он опять повалился. Меня все время отбрасывали то один, то другой, как я не пыталась прорваться. Солнце металось перед глазами ослепляя, а мне хотелось, чтобы ослепли эти трое и потеряли Пола. Они пинали его и орали что-то, но слов я не разбирала, только видела оскаленный от боли любимый рот, зажмуренные глаза… Пол закрывал руками голову, но даже не пытался увернуться от ударов. И ни разу не закричал.

И вдруг они оставили его в покое. Так же, как напали без малейшей на то причины. Как будто им просто наскучило очередное развлечение, и они продолжили поиски. Все это продолжалось не более двух минут.

Я упала на колени рядом с Полом и приподняла его голову. Лицо почти не пострадало, только из носа шла кровь. Я так и взвыла от жалости.

— Бедный мой, любимый, — бормотала я, промакивая кровь краем своей рубашки. — Сейчас все пройдет, сейчас… Как же это?.. Лежи, лежи! Приди в себя.

Он с трудом выговорил:

— Тебе стыдно?

— Ды что ты?! — поразилась я. — О, мой милый… Нет, нет, нет! Ты мне веришь?

— Да, — выдохнул Пол.

— Мне за свою страну стыдно, — с отчаянием призналась я. — Ты ее так любил…

— Эти… не Россия.

— А кто же? И они, и я, и мои родители, и твои ученики — все это Россия. Просто она разной бывает… Как и человек.

— Да, — повторил он и громко сглотнул кровь. — Как человек.

Пол часто задышал, наверное, что-то заболело у него внутри, потом шепнул:

— Я хочу домой.

— Сейчас мы пойдем! Ты полежи чуть-чуть. Они уже ушли, не бойся.

— Я не боюсь.

— Нет, конечно. Я имела в виду — не волнуйся. Я ведь знаю, что ты больше за меня волновался. А я почему-то даже не испугалась.

— Нет? — Пол недоверчиво приподнял брови. Одна из них была испачкана кровью, но не разбита. Послюнив палец, я отерла ее.

— Нет, только разозлилась… Вот странно! Я ведь такая трусиха.

— Ты храбрая, — сказал он, как в тот, первый, день, когда я бросилась ему на помощь. — Очень храбрая.

Пол начал подниматься, хватаясь за меня, и все пытался продохнуть, а у него никак не получалось. Я встревожилась, что Полу могли сломать ребро, и тогда ему еще долго будет больно. А ведь у него до сих пор ныла нога. Сколько я его знала, он все время жил в состоянии боли и относился к этому так стоически, словно к другому и не привык.

Распрямившись, Пол с каким-то изумлением огляделся, будто опять попал в другой мир, и мне показалось, что он думает: "Каким ветром занесло меня сюда? И как же теперь выбраться?"

— Жаль, что ты не умеешь летать, как ваша Мэри Поппинс, — сказала я. — Ты мог умчаться от них вместе с ветром и уже был бы в Англии. Он дует с востока.

Пол удивленно посмотрел на меня и оскорбленным тоном ответил:

— Ты думаешь, я могу улететь один? Нет.

— Нет?

— Нет.

Я не спросила: почему. Но Пол ответил:

— Потому что я не хочу жить, если тебя не будет.

Глава 13

(из дневника Пола Бартона)


Что же я делаю?! Как озверевший охотник я расставляю все новые ловушки, и она безоглядно попадается, и каждый раз ведет себя точно так, как я и надеялся. Вернее, я ни на что не надеюсь, но когда наблюдаю за ней, то понимаю, что достойнее, чем она, вести себя уже невозможно.

Я же веду себя недостойно до крайности. Я нанял этих отвратительных уголовников, чтобы они избили меня у нее на глазах. Я заплатил им и назвал время и место. И все с одной лишь целью — взглянуть в ее глаза в тот момент, когда я буду унижен.

И я взглянул. И увидел только ужас и боль. Даже намека на презрение не было в их кричащей синеве. Но, когда те типы ушли, я все же спросил: "Тебе стыдно?" Мои слова обожгли ее. Она вся передернулась и стала исступленно целовать меня ошеломленная, страдающая моей болью.

Сколько же я буду мучить ее?! Мы знакомы всего-ничего, а я уже довел ее до того, что она вскрикивает ночами. А ведь Режиссер еще и не начал действовать, все это прелюдия. Когда она невзначай напомнила о своих психических срывах, я по-настоящему испугался и хотел было увести ее с острова до прихода тех парней. Но я опоздал. Они появились в тот же миг и выдали мне сполна. Физическая боль даже радует меня — это хоть какое-то наказание за мою дьявольскую жестокость.

Но она переживает мою боль мучительно. Дотащив меня до дома (ей то и дело приходится подставлять мне плечо, ей, тоненькой и слабой, мне — тяжелому, но такому же слабому!), она позвонила отцу и попросила приехать. Я твердил, что это излишнее беспокойство и ничего серьезного у меня нет. Я ведь заранее договорился со своими мучителями, чтобы они контролировали свои действия и ни в коем случае не трогали лицо. Я намекнул, что их услуги могут понадобиться мне и в будущем, а поскольку заплатил я хорошо, они все выполнили как надо. Только на носу у меня осталась небольшая царапина, которую она все время целует.

Не знаю, что она сказала своему отцу. Наверное, что я дрался, как лев, защищая ее честь… Потому что он разговаривал со мной совсем иначе, чем в первый и даже во второй раз. Мне все еще трудно примириться с мыслью, что этот человек, мой ровесник, — ее отец. Я называю ее девочкой, но это только слово, которое не отражает моего отношения к ней. Иногда она кажется взрослее меня… Уж по крайней мере, мудрее. Ей никогда не пришло бы в голову проверять мою любовь такими изуверскими способами.

Я немного завидую теплоте ее отношений с родителями — у меня такого никогда не было. Они так открыты друг другу, что ее отец даже не постеснялся показать ту злополучную открытку в форме сердца. Мне показалось это излишним, но потом я подумал, что, может, в хорошей семье все и должно быть общим. И радость, и боль, и позор… Ее мать поглядывает на меня с хитрецой, и я против воли смущаюсь, будто ей известно обо мне что-то неприличное. Но как раз то, о чем она знает, — самое лучшее во мне и в моей жизни.

Ее отец осмотрел меня и установил то, что и должен был установить: ребра целы, никаких видимых последствий. Но он опасался внутренних повреждений и так горячо настаивал, чтобы я прошел обследование, что мне показалось, будто он наконец поверил, как я дорог его дочери. Осталось только мне поверить в то же самое.