— Я его не выдумала, я чувствую его запах, — возразила я вслух и очнулась.


Специально для Пола я решила приготовить "геркулесовую" запеканку с яблоками. Как истинный англичанин, он должен был и здесь сохранить свое трепетное отношение к овсянке.

"А он — истинный англичанин? — усомнилась я. — Что мне о нем известно?"

Поставив форму в микроволновую печь, я подкралась к бывшей репетиционной и услышала, как там на два голоса декламируют какую-то английскую считалку. Я заглянула одним глазом и увидела, что девочка сидит у Пола на здоровом колене, и он слегка подкидывает ее. Незнакомые слова Алена повторяла так уверенно, будто английский был ее вторым языком.

Наконец Пол заметил меня, но не остановился, а только подмигнул и указал глазами на диван: садись с нами. Я заметила, что он то и дело переходит с "вы" на "ты", и удивлялась, как Пол вообще усвоил разницу между этими местоимениями. Ведь в его языке, насколько мне известно, ее не существует.

— У вас отлично получается! — похвалила я. — Вы много общались с детьми?

— В Лондоне я работал в школе. Я учил не таких маленьких детей. Старше.

Я не это рассчитывала услышать, но Пол то ли действительно не понял истинного смысла вопроса, то ли ловко уклонился от ответа. Как бы там ни было, расспрашивать дальше я не решилась.

И тогда он сказал:

— Я люблю детей. У меня нет. Никогда не было. Очень плохо.

— Вы не были женаты? — осмелилась я.

Продолжая улыбаться Алене, он ответил, пожалуй, чересчур отстраненно:

— Я почти женился. Но она погибла.

— Это было давно?

— Очень давно. Она была такая же девочка. Нет, не такая, — спохватился он и перевел взгляд с Алены на меня. — Такая, как вы.

— Мистер Бартон, говорите мне "ты". Все равно ведь называете девочкой. Я ничего не имею против.

— Ты. О'кей.

Это избитое выражение Пол произносил с таким пронизанным иронией придыханием, что оно приобретало оттенок изысканности. Позднее он признался, что в тот, первый, день его, как никогда, мучило плохое знание русского языка, заставлявшее изъясняться примитивными фразами. А ему так хотелось поговорить по-человечески… Но человечество давным-давно настроило языковых барьеров, чтобы себя же и помучить. И мы оказались по разные стороны…

Когда я принесла всем троим ужин прямо в комнату, Пол быстро задергал своим округлым носом, протянул: "Овсянка!", и вдруг залился смехом. Успокоившись, он сказал:

— Меня зовут в гости, и все кормят овсянкой. Русские думают, что я могу есть только это.

— Извините, — сконфуженно пробормотала я. — Стереотип сработал.

— Ничего. Я не… типичный англичанин. Вот вы и ошиблись. Но я буду есть это с удовольствием.

Мне хотелось покормить его еще раз, но теперь он проделал это самостоятельно. Мы с Аленой уселись за стол, и она так горделиво выпрямила спинку, поглядывая на Пола, что мне невольно пришлось сделать то же самое, чтобы не выглядеть скрюченной старушкой.

— С яблоками вкусно, — похвалил Пол. — Так я не ел. А когда мы будем пить виски?

— Мистер Бартон, вы — алкоголик?

— О! Нет-нет! Я хочу пить с вами на брудершафт.

Это было произнесено им так естественно и в то же время звучало столь откровенно, как если бы Пол напрямую сказал: "Я хочу вас поцеловать", заранее зная, что я соглашусь. Я много слышала предложений разного рода, но от этих слов меня почему-то бросило в жар.

В его легком смехе послышалась радость:

— Ваше лицо… Оно стало красным.

— Мистер Бартон, прекратите, пожалуйста, — взмолилась я. — Здесь ведь ребенок!

Он удивился так искренне, что я подумала: "Может, мы опять неправильно поняли друг друга?"

— Я сказал плохое?

— Нет… Нет. Хотите добавки?

— До… бавки?

— Ну… Еще кусочек хотите?

— О! Да. Очень вкусно.

Взяв блюдо с остатками запеканки, я подошла к нему, а когда наклонилась, Пол вдруг поднял глаза и, пока я накладывала, смотрел не отрываясь. Он, вроде бы, не делал ничего особенного и при этом заставлял меня волноваться. Наверное, так и ведут себя стареющие Дон-Жуаны, легко затмевая молодых соперников.

Пока я мыла посуду, он сыграл с Аленой в шашки. Она обучила его премудростям игры в "Чапаева". Когда я вернулась, она как раз пыталась объяснить Полу, кто такой Чапаев.

— Я ничего не понял, — пожаловался он. — Это герой или бандит?

— Спросите сотню человек, и все ответят по-разному. Наши историки еще не пришли к единому мнению.

— Ваша история очень… путанная. У нас все просто.

"Мы и сами посложнее будем", — подумала я с невольной гордостью, которая всегда охватывает русского человека, если речь заходит о его душе. Кроме этого нераскрытого тайника, нам ведь и гордиться нечем.

Пол производил впечатление вполне надежной няньки, и я решилась оставить их вдвоем, чтобы выгулять Сару до того, как мы все-таки начнем пить виски. Собака вынесла меня во двор со скоростью ракеты средней дальности, видимо рассчитывая в два прыжка добраться до бора. Но я уже дала себе слово, что ноги моей там не будет до тех пор, пока не уберутся проклятые лесорубы. Повиснув на поводке и упираясь обеими ногами, я сопротивлялась мощному направленному движению Сары и орала на нее. Но она никогда не обращала на слова ни малейшего внимания, потому что Юра до сих пор не удосужился обучить ее ни одной команде. Пришлось пнуть ее на лету по крепкому черному заду. Смешно вскинув задние лапы и поджав хвост, Сара присела и озадаченно уставилась на меня.

— Гуляем здесь, — категорично заявила я, глядя в ее вечно воспаленные, слезящиеся глаза. — У меня мало времени. Давай, делай свои дела.

Собака послушно пристроилась возле куста и укоризненно посмотрела на меня. Выдерживать подобные собачьи взгляды гораздо труднее, чем человеческие, ведь чувство вины за то, что приходится надевать намордник и цеплять поводок существу со всеми человеческими достоинствами без человеческих недостатков, как считал Байрон, и так не оставляет в покое. Особенно болезненно я переживала это, когда выводила добермана из крайнего подъезда. Пса звали Рэем, и на прогулках я не однажды рассказывала ему о тезке по фамилии Брэдбери, которым зачитывалась в школе. Рэй слушал меня так внимательно, как не умел никто из моих знакомых, и с такой готовностью понять ловил каждое слово, что иногда я не выдерживала и упрекала его:

— Что ж ты не отвечаешь? Ведь ты же все понимаешь, правда?

Он склонял на бок красивую блестящую голову, и в темно-карих открытых глазах явно читалось: "А ты думала!" Чтобы черная шкура еще больше отливала на солнце, я протирала его лопухом, а потом вдыхала травяной запах лета, прижимаясь щекой к горячей мускулистой спине. Из всех моих подопечных, которые периодически менялись, Рэй был единственным, кого я выкупила бы за любые деньги. Но и денег у меня не было, и хозяева не согласились бы его продать. Они любили пса, но оба занимались бизнесом, и у них просто не хватало на него времени.


Как ни старались мы с Сарой побыстрее справить свои нужды, и все же едва не попались. Мы уже направлялись к подъезду, когда из-за угла показался красный нос машины, что принадлежала Алениным родителям.

— Вперед! — гаркнула я, и мы понеслись с нею на четвертый этаж.

Затолкав собаку в квартиру, я бросилась к себе и захлопнула дверь, уже расслышав поднимающиеся шаги. Я сползла по стене и, сидя на корточках, попыталась отдышаться. На какой-то миг я даже закрыла глаза, а открыв их, увидела перед собой Пола.

— Это вы? — недоверчиво спросил он. — Что случилось? Звонок не позволил мне ответить. Я махнула Полу: "Спрячьтесь!", однако он и не подумал слушаться. Аленина мать даже приоткрыла пунцовый рот, увидев его.

— Привет, — без смущения сказал Пол через "ы". — Меня зовут Пол Бартон. Я ваш новый сосед.

Я опять задохнулась от такой наглости, хотя в его словах не было ни малейшего преувеличения. Выскочившая на голос матери Алена, захлебываясь словами, затараторила:

— Мамочка, это Пол! Он приехал из Лондона. Он такой смешной!

Пол сделал удивленное движение головой, но возражать не стал. Только сказал:

— Очень рад был познакомиться. Извините, моя нога очень болит.

Когда он скрылся, соседка спросила тоном, в котором перемешались восхищение и зависть:

— И где вы только берете этих иностранцев?! Француженка, англичанин…

Глава 4

Внезапно воздух стал настолько густым, что пришлось пробиваться сквозь его невидимую плоть, и когда я добралась до Пола, то уже совсем обессилела. А он решил еще нагрузить меня.

— Тамара, пожалуйста… Виски в чемодане.

Совсем забыв, как мне хотелось сунуть нос в это кожаное хранилище тайн, я торопливо щелкнула замками и рывком отбросила крышку. Как я и предполагала, вещи Пола были аккуратно уложены, и ничего интересного не обнаружилось. Запустив руку внутрь, я попыталась найти бутылку, но вместо нее извлекла видеокассету. Потом еще одну. Всего их оказалось четыре, и ни одна не была подписана.

"Вот они — главные тайны его жизни", — подумалось мне. Не испытывая никаких сомнений, я тут же решила, что просмотрю кассеты при первом же удобном случае.

Я положила их на дно чемодана и сразу нащупала бутылку. Ее теплое прикосновение обожгло меня, потому что руки были ледяными, и на миг отступившее беспокойство мелко задрожало внутри: "Я хочу пить с вами на брудершафт".

Прижав к груди виски, как спасательный круг, который в случае чего вытянет на поверхность, я пошла к Полу. Никогда еще моя квартира не казалась такой огромной. Я шла бесконечно долго. Так долго, что успела состариться. И когда наконец добралась до той комнаты, где ждал Пол, мы уже были на равных.

На этот раз он устроился в кресле, немного развалившись. Но в позе его не чувствовалось расслабленности, потому что здоровая нога его ходила ходуном. Он что-то говорил мне, по привычке слегка запрокидывая голову, но я не разбирала слов. Кажется, он рассказывал о разновидностях виски. Я протянула ему бутылку и достала рюмки. Пол вдруг замолчал и, наполнив их, вопросительно посмотрел на меня снизу. Потом решительно сказал:

— Я хочу встать.

Я протянула руку, но Пол упрямо мотнул головой и поднялся сам. Он был ненамного выше меня, но настолько крупнее, что я чувствовала себя Дюймовочкой.

— На брудершафт? — спросил он почти шепотом и слегка вытянул руку.

Я обвила ее своей, и мы молча выпили, глядя друг другу в глаза. Пол первым поставил рюмку и сжал горячими ладонями мое лицо. Первый раз он едва коснулся губами моей щеки, потом вдруг застонал и принялся целовать меня с такой жадностью, будто не делал этого с того самого дня, когда погибла его невеста. Его страсть захлестнула меня с головой. Я захлебнулась и разом утратила все чувства. Лишь в самой сердцевине моего тела пронзительно нарастало желание.

— Нет, Пол, нет! Положено только три раза!

Я даже не поняла, кто выкрикнул эти глупые слова. Мне стало так холодно, что я передернулась — это Пол убрал руки.

— Нет? — сипло повторил он и с трудом перевел дыхание.

Затем тяжело осел в кресло и налил себе виски. Выпив, сказал уже прежним тоном:

— Простите. Я… я.

Он вдруг перешел на английский, повторяя то же местоимение, и это прозвучало, как всхлип: "Ай… ай… ай…" Я не узнала, что же Пол пытался сказать, потому что фраза так и не далась ему.

— Сейчас, — сказал он и, откинувшись, закрыл глаза.

Я посмотрела на его губы, которые еще чувствовала на своем лице. Они побледнели и слегка подергивались. Сдвинув рюмки, я наполнила их и, прихватив свою, села на диван. В комнате стало совсем темно и казалось, что воздух колышется, переполненный нашим желанием.

— Мы перешли на "ты", Пол, — напомнила я, не представляя, что еще можно сказать.

— Да, — он открыл глаза и повернул ко мне голову. — Я помню. Ты сердишься?

— Нет.

— Нет?

— Мне было приятно.

— Да? — изумился Пол. — Но… но… почему — нет?

— Я не умею так… Я должна любить человека.

Он понимающе протянул:

— Ага… Конечно. У тебя есть… друг?

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Ты очень красивая.

— Да нет, не очень. Мы уже говорили об этом. Я — обыкновенная.

— Ты — не… обыкновенная.

— Потому что я сказала: "Нет"?

— Нет?

— Нет.

— Я не хочу тебя обманывать, Пол. Во мне нет ничего особенного. Просто я моложе на двадцать пять лет. Вот тебе и показалось.

Он обиженно воскликнул:

— О! Я знаю, как у вас говорят. "Седина в бороду, бес в ребро". Но это не так. Это не бес.