Алана Инош

Гроза

Глава 1. Лера плюс Маша

Звонкий субботний полдень блестел на глянцевой вишнёвой листве, мельтешил весёлой оравой солнечных зайчиков, и казалось, что лету не будет конца. Миновала тополиная метель, и на кустах смородины висели грозди зелёных ягодок. Подставляя бронзово-смуглые плечи покалывающему теплу лучей, Лера развалилась в плетёном кресле. Её закинутые на столик ноги шелковисто лоснились гладкой кожей, на большой палец села бабочка. Наблюдая за ней из-под надвинутой на глаза панамки, Лера млела до прохладных мурашек… Внезапная зябкость пробегала порой по телу посреди дневного пекла – верный симптом близкого перегрева. Белый топик на тонких бретельках и бежевые шорты ещё пахли свежестью и отдушкой стирального порошка. Этим сумасшедшим летом приходилось переодеваться по несколько раз на дню, так как одежда моментально пропитывалась влагой. Скоро и этот топик полетит в корзину для грязного белья: Лера была, пожалуй, преувеличенно чистоплотной и терпеть не могла даже малейшего запаха. Свою обычную каскадную стрижку она из-за жары сильно укоротила, сняв длину над шеей и на висках.

Послышалось ленивое шарканье шлёпанцев: на веранду вышла Маша в бирюзовом купальнике на завязочках.

– Нет, этот ад меня доконает, – сказала она, со стуком поставив на столик запотевший графин воды со льдом и начальственно-родительским, властным жестом столкнув ноги Леры. – Что за манера так сидеть…

Её льняное каре скаталось от зноя в пряди-сосульки, обгоревшая кожа на плечах ярко розовела, и Маша накинула висевшую на спинке соседнего кресла клетчатую рубашку. Потянувшись, она лениво поплелась по дорожке к матрасу, расстеленному в тени виноградной лозы. Её тугое, налитое жизненными соками тело обнаруживало первые признаки полноты в талии, но ноги оставались стройными и тонкими в щиколотках – классический «яблочный» тип фигуры. Будучи светлокожей натуральной блондинкой, она плохо загорала, а точнее, просто обгорала, а потому всегда стремилась в тень. Темноволосая и худощавая Лера жару переносила легче. Она любила лето, а зимой вечно мёрзла даже при двадцати трёх градусах в квартире.

– Окунуться, что ли? – пробормотала себе под нос Маша.

Решительно поднявшись с матраса и оставив на нём рубашку, она устремилась к надувному бассейну под двумя яблонями и с наслаждением залезла в него. Лере было видно, как она там устраивается поудобнее, вытянув свободно ноги и раскинув руки по мягкому бортику, будто по спинке дивана.

– Блин, вода уже нагрелась, – недовольно проворчала Маша через мгновение. Её капризный голос грудным, ленивым контральто требовательно раздавался через весь участок. – Лежава, принеси холодненького, а? И шляпу мою захвати, печёт.

Эта её привычка называть Леру по фамилии тянулась со дня их знакомства. Звук слетал с её губ светлой змейкой, чувственно, по-летнему, а удлинённой формы глаза с кокетливо загнутыми кверху ресницами хитровато-иронично щурились… Шесть лет назад сердце Леры попало в золотисто-щекотный прищур этих пушистых щёточек; тогда Машина талия была тоньше, без намёка на «яблочность», а щёки не успели округлиться.

– На. – Лера протянула стакан воды со льдом, и Маша жадно схватила его, коснувшись её руки мокрыми пальцами.

«Гроза будет, – подумалось Лере отчего-то. – Душно».

*

Аккуратно подстриженная травка, оранжевые чашечки ноготков и белые мелкие звёздочки ромашек, малинник, смородиновые кусты, вишня, яблони… Уютный, тенистый сад с окружённым рябинами домиком, одурелый треск кузнечиков, сонный шелест листвы, лимонно-прохладный запах мелиссы – чего ещё желать для хорошего, душевного отдыха? Лера уже второе лето подряд снимала эту дачу и ездила на работу в город, а домой забегала раз в неделю, чтобы проверить квартиру и закинуть в стиральную машину накопившуюся кучу белья и одежды. Домик, отделанный снаружи вагонкой, состоял из двух комнат и кухни и был подключен к электричеству и газу; насос качал ледяную воду из глубокой скважины – хватало и на бытовые нужды, и на полив. Снимать дачу через агентство Лере показалось дороговато: слишком большие накрутки, и она рискнула открыть газету с частными объявлениями. Всё обошлось без накладок и жульничества; супружеская чета пенсионеров – чистеньких, интеллигентных старичков – сдала Лере домик с участком в восемь соток за вполне приемлемую плату на пять месяцев, с мая по сентябрь включительно.

– Старые уж стали, не потянем сад, – объяснила Лидия Васильевна, в своих льдисто блестящих очках и белой ажурной шали с брошкой похожая на школьную учительницу. – Спину гнуть на грядках уж ни сил, ни здоровья нет, продать жалко, а так – хоть прибавка к пенсии.

Лера понимающе кивала, с интересом осматриваясь на участке. Ей нравилось здесь: забор высотой в человеческий рост создавал впечатление уединённости, деревья отбрасывали скользящую, шелковисто-прохладную тень, а лёгкий весенний беспорядок не казался большим недостатком. Листья – сгрести и сжечь, сорняки – выдергать, траву на лужайке – подстричь, вот и все дела.

– Можете что-нибудь посадить, если хотите, – сказала хозяйка. – Теплица имеется, место под грядки… Пользуйтесь по своему усмотрению. Если что – подскажу, семян дам.

Обязательным условием было соблюдение приличий и нравственности.

– Если будете водить мужчин – соседка Нина Антоновна мне доложит. Разврата на своём участке я не потерплю, так и знайте. – Голос старушки прозвучал по-учительски сурово, с металлическими нотками.

– Ну что вы, Лидия Васильевна, какие мужчины? Я круглыми сутками работаю, мне не до этих глупостей, – заверила Лера.

Видимо, это прозвучало убедительно. Хозяйка проговорила, смягчаясь:

– Пожалуй, с виду вы приличная девушка. А кем вы работаете?

К своим тридцати трём годам Лера дослужилась до финансового директора строительной фирмы. Загруженность была большой, но Лера любила и умела работать. На кончиках её пальцев словно скапливалось электричество, потрескивая искорками, а мозг гудел, как трансформаторная будка, и всё вокруг вертелось и функционировало. Лера увлечённо глотала разнообразные БАДы для повышения эффективности умственной деятельности, это стало её пунктиком – даже в ящике рабочего стола в её кабинете вечно валялись упаковки капсул и таблеток, а секретарша Леночка выискивала начальнице новые и новые средства: для глаз, для сосудов, для сна, для повышения проходимости нервного импульса, против стресса… Перепробовав, казалось, всё на свете, Лера поняла: без умения отдыхать не помогут никакие пилюли. А однажды, положив на стол очередную коробочку с чудо-таблетками, секретарша сказала: «А вообще-то, Валерия Геннадьевна, вам бы мужика. Поверьте, это гораздо эффективнее». Но если для смазливой вертихвостки Леночки с её кучей поклонников секс был доступным лекарством от всех болезней, то у Леры с этим всё обстояло не так-то просто.

С Машей они познакомились в одном из московских клубов; обе были в командировке и жаждали впечатлений. Маша работала переводчиком в крупной фармацевтической компании, в н***ском филиале. Девушки оказались из одного города, но свела их Москва.

– Лежава? – повторила Маша фамилию Леры, будто пробуя её на вкус. – Это что-то грузинское? М-м, значит, в тебе течёт горячая кавказская кровь?

Прапрадед Леры был родом из Тбилиси, но его потомки совсем обрусели, и всё, что Лере досталось из грузинского наследия – это фамилия и нос. Далеко выдающийся, чуть заострённый, с темпераментной горбинкой, он никогда не нравился своей обладательнице, и она давно мечтала уменьшить этот «орлиный клюв», но Маша вдруг воспылала к нему нежной страстью.

– Ничего не делай! Я обожаю красивые крупные носы! С ним у тебя такой волевой и философский профиль…

Лера разбила все Машины стереотипы о детях гор: природа не наградила её чистым и сильным голосом, готовить она умела только жареную картошку и макароны по-флотски со студенческих времён, а характером обладала вовсе не взрывным, а вполне обычным – по крайней мере, так ей самой казалось. В ней будто уживались две разные натуры: твёрдый, принципиальный, активный и решительный руководитель, выходя за пределы офиса, превращался в мягкого человека, весьма робкого с девушками. Солнечная хитринка светлых, пристально-насмешливых глаз Маши вонзилась ей в сердце золотой занозой, чтобы потом долго сидеть внутри и ныть сладкой болью…

Лера помнила родного отца как доброго, слабого, чрезвычайно падкого на женские чары человека. Устав от измен, мать подала на развод; Лере тогда было двенадцать лет, и эта беда расколола её душу на две кровоточащие и борющиеся друг с другом половинки. Она тосковала по отцу и вместе с тем не могла простить ему, что он променял их с мамой на другую женщину. Отец пытался встретиться с ней, объясниться, но Лера гнала его: гордость жгучим угольком засела под сердцем. Перед её мысленным взглядом навеки застыла картина из солнечного майского дня; отец встретил её после уроков, но она ожесточённо сказала: «Уходи». Слёзы, катившиеся по его обрюзгловатому, рыхлому лицу, жгли её ещё много лет во сне и наяву, а губы, бормотавшие «пойми меня, прости меня», приводили в бешенство. Он был жалок, и она его с негодованием оттолкнула, а придя домой, истошно заголосила от всей своей растерзанной души, чем до смерти перепугала мать. Это были её последние слёзы: что-то будто порвалось в ней, лопнул какой-то нерв.

Отец женился на виновнице своего развода, в новой семье у него родились двое мальчиков, но Лера не встречалась с ними, хоть и знала адрес. Мать тоже вышла замуж, и девочка не поладила с отчимом. Это было непримиримое столкновение характеров: дядя Олег считал женщину придатком мужчины, зависимым и слабым, и умную, свободолюбивую Леру пытался сломать полным контролем и унижением.

– После школы – никаких подружек и гулянок! – орал он, хлеща ремнём по столу так, что на нём вздрагивали и звякали чашки. – Порядочная девочка должна сидеть дома! Сегодня ты с подружками допоздна гуляешь, а завтра по рукам пойдёшь! От школы до дома – двенадцать минут пешком, я засекал! Не уложишься – выдеру вот этим ремнём так, что сидеть не сможешь!

Лера не хотела прогибаться под такое воспитание и ушла жить к бабушке. Та тоже беспокоилась, когда внучка задерживалась где-то, и Лера старалась звонить ей, если была такая возможность.

К мальчикам Леру никогда не тянуло. Она могла гонять с ними мяч во дворе, но целоваться ей хотелось с девочками. В одиннадцатом классе она пережила свой первый роман, закончившийся расставанием и невольным каминг-аутом. Обеих вызывали к директору, и ещё долго душа Леры болела, как ободранное колено, обнажённая и вывернутая наизнанку, политая грязью и растоптанная взрослыми. В семье, конечно, всё узнали, и отчим устроил скандал. Удар ремня по лицу едва не оставил Леру без глаза; алая пена ярости поднялась шумной волной и застелила взгляд, и девушка не видела и не помнила, как дядя Олег оказался на полу – с шишкой на голове, среди обломков разбитой табуретки…

Мир был слишком тесен, в толпе абитуриентов встречались знакомые лица, и Лера уехала поступать в другой город – туда, где её никто не знал. Поступила на бюджетное место – без взяток, исключительно своим умом. Жилось в общаге суматошно, всё время хотелось есть и спать, а деньги от бабушки и матери поступали нерегулярно – приходилось подрабатывать репетиторством, раздачей рекламных листовок, написанием контрольных и курсовых для ленивых, но обеспеченных студентов. Но как ни слипались глаза от бессонных ночей, как ни бурчало в животе от голода, любви всё равно хотелось, и во второй раз у неё завязались отношения с девушкой на третьем курсе университета – с кошачьи-пластичной, вкрадчиво-ласковой сероглазой Наташей, слегка картавой, интеллигентной обладательницей чувственных пухлых губ и нервных, тонких ноздрей. Они всерьёз строили планы на совместную жизнь, но испытания временем их чувства не выдержали. Наташа пыталась переделать Леру «под себя», учила, воспитывала, а та молчаливо и неосознанно сопротивлялась давлению на свою личность. Ссоры, ревность, размолвки тяготили обеих, и к диплому всё как-то само остыло и сошло на нет – без крика и драм, но с тупой тоской под рёбрами и сосущим под ложечкой душевным голодом.

Когда бабушка умерла, трёхкомнатная квартира досталась Лере. В далёком прошлом остался ремень и вздрагивающие чашки на столе; теперь Лера, а точнее, уже Валерия Геннадьевна остановила свой чёрный «фольксваген» у когда-то родного подъезда, чтобы отвезти отчима в больницу на операцию по поводу рака простаты.

– Эх, хороша ласточка, – прищёлкнул языком сильно сдавший, полысевший дядя Олег, окинув взглядом сверкающую на солнце иномарку. У него самого был кашляющий, дышащий на ладан «жигулёнок», в котором он привычно ковырялся в гараже по выходным уже двадцать лет. – У кого пришлось отсосать? А, я забыл, у тебя же другая ориентация… Тогда, наверно, отлизать или как у вас там принято?