– Берегись, Эллен! – ответила Изабелла, глаза которой сверкали от гнева. Их выражение безошибочно свидетельствовало о том, что ее муж сумел-таки возбудить ненависть к себе. – Не верь ничему, что он говорит! Он – лживый дьявол, он – чудовище, он – не человек! Он и раньше говорил, что я могу уйти, и я даже предприняла попытку уйти, но больше ни за что не решусь ее повторить! Об одном прошу, Эллен, не передавай ни слова, ни полслова его мерзких речей моему брату или Кэтрин. Что бы он сейчас ни говорил, у него одна цель – довести Эдгара до отчаяния. Он прямо сказал, что женился на мне только для того, чтобы иметь власть над братом. А я умру, но не дам ему этой власти! Я молюсь только об одном – лишь бы он забыл свое проклятое благоразумие и убил меня. Одна радость у меня в жизни осталась – умереть самой или увидеть его мертвым!

– Ну что ж, на сегодня довольно! – оборвал ее Хитклиф. – Если тебя вызовут в суд, Нелли, вспомни, что она тут наговорила. И еще внимательно посмотри ей в лицо: еще немного, и она дойдет до того состояния, которое мне требуется. Вы, Изабелла, не отвечаете за свои поступки, и я, ваш супруг, будучи вашим законным представителем, обязан держать вас под своей опекой, как бы мне это не было противно. А теперь ступайте наверх. Мне нужно кое-что сказать Эллен Дин с глазу на глаз. Нет, не сюда: я сказал – наверх! Чтобы попасть на лестницу, вам нужно выйти в эту дверь, любовь моя!

Он грубо вытолкал ее из комнаты и вернулся, бормоча: «Во мне нет жалости! Во мне нет милосердия! Чем сильнее извиваются черви в моем мозгу, тем больше мне хочется их раздавить. Они словно бы гложут мой разум, и чем сильнее болит, тем больше растравляю я свои язвы».

– А вы вообще-то знаете, что означает слово «жалость»? – спросила я, торопясь забрать свою шляпу и уйти. – Вам когда-нибудь в жизни довелось ее испытывать?

– Положи свою шляпку, Нелли, – резко прервал он меня, видя, что я собираюсь в обратный путь. – Ты останешься здесь до тех пор, пока мы не поговорим. Подойди сюда и слушай: я тебя либо уговорю, либо заставлю сделать то, что мне нужно, – выхода у тебя нет. А нужно мне одно – увидеть Кэтрин, и без промедления. Клянусь, я не замышляю причинить вред, не хочу вызвать переполох, не стремлюсь вывести из себя или оскорбить мистера Линтона. Я только хочу услышать из ее собственных уст, как она себя чувствует и что вызвало ее болезнь. И еще мне надобно спросить ее, что я могу для нее сделать. Прошлой ночью я пробыл в саду вашей усадьбы целых шесть часов и этой ночью опять там буду. И я буду приходить каждую ночь и каждый день, пока не представится возможность проникнуть в дом. Если я столкнусь с Эдгаром Линтоном, я, ни секунды не колеблясь, собью его с ног и так его отделаю, что он будет лежать тихо, пока я не уйду. Если ваши слуги попытаются меня остановить, придется мне пригрозить им пистолетами. Но не лучше ли предотвратить мое столкновение с ними или с их хозяином? Ты с легкостью можешь это устроить. Я дам тебе знать, когда приду, ты меня впустишь в дом так, чтобы никто не видел, Кэтрин будет одна, и ты проследишь, чтобы нам никто не мешал, пока я не уйду. В этом случае твоя совесть будет спокойна, ты ведь не допустишь неприятностей, не будешь способствовать злу.

Я принялась горячо возражать. Ведь негоже мне было предавать моего хозяина. Кроме того, я прямо сказала Хитклифу, что с его стороны жестоко в своих собственных целях пытаться разрушить спокойствие миссис Линтон. «Любые события, даже самые обыденные, волнуют ее сверх меры, – объяснила я ему. – Она сейчас словно комок нервов. Ваш приход будет для нее тем потрясением, которое она может не пережить. Прошу вас, сэр, не настаивайте! Иначе мне придется рассказать мистеру Линтону о вашем замысле, и он примет меры, чтобы оградить свой дом и всех домочадцев от такого недозволенного вторжения».

– Значит, я тоже приму меры и запру тебя, женщина! – вскричал Хитклиф. – Ты не покинешь Грозовой Перевал до завтрашнего утра! И не рассказывай мне сказки, будто Кэтрин не выдержит встречи со мной. И не хочу я, чтобы мой приход стал для нее потрясением, – подготовь ее, спроси, можно ли мне увидеть ее. Ты говоришь, она никогда даже не упоминает моего имени, и обо мне при ней не говорят. А с кем ей толковать обо мне, если я – запретная тема в доме? Она думает, что все вы – соглядатаи ее мужа. О, я уверен, она страшно мучается своим одиночеством среди вас! Я знаю ее так хорошо, что даже по ее молчанию могу догадаться, что она чувствует и чего натерпелась. Ты говоришь, она – комок нервов, она пребывает в тревоге – тогда где же то спокойствие, которое, по твоим словам, на нее снизошло? Ты говоришь, что разум ее отказывается ей повиноваться. Но ведь провалиться мне на этом месте, если я не чувствую, как пустота вокруг нее просто-напросто сводит ее с ума! И этот жалкий слизняк ухаживает за ней из чувства долга и добросердечия, не так ли? Может, еще скажешь, что из жалости и милосердия? Он с таким же успехом может посадить дуб в цветочный горшок и ожидать, что тот разрастется, как и вообразить, что в состоянии вернуть Кэтрин к полной жизни на бедной ниве своих мелочных забот. Давай-ка определим раз и навсегда: либо ты остаешься здесь, а я попробую силой проложить путь к Кэтрин, отринув с моей дороги Линтона с его лакеями, либо ты будешь мне другом, каким ты была до сих пор, и будешь делать то, о чем я тебя попрошу. Решай сама и сейчас же, потому как нет мне резона ждать ни одной минуты, если ты предпочитаешь из упрямства и вредности характера стоять на своем!

Как только я ни спорила с ним, мистер Локвуд, как ни пыталась его разжалобить, и даже сотню раз отказала ему наотрез, в конце концов он вынудил меня заключить с ним договор. Я взялась доставить от него письмо моей госпоже. И еще я обещала с согласия Кэтрин дать ему знать о первой же отлучке Линтона из дому, чтобы он мог прийти в усадьбу и проникнуть в дом на свой страх и риск. Мы договорились, что меня дома не будет и слуг я тоже куда-нибудь ушлю. Правильно ли я поступила, заключив с ним союз? Боюсь, сэр, что очень неправильно, хотя деваться-то мне, по большому счету, было некуда! Я стремилась угодить «и нашим, и вашим», чтобы избежать нового взрыва. Мне подумалось, что встреча с Хитклифом может стать тем переломным моментом в душевной болезни Кэтрин, после которого начнется выздоровление. И еще я твердо помнила, что мистер Эдгар строго-настрого запретил мне даже заикаться о его жене: дескать, я на нее наговариваю. Вот такие доводы я приводила самой себе, пытаясь отогнать тревогу и рассеять сомнения. И еще вновь и вновь я мысленно твердила, что хоть и готова злоупотребить доверием своего хозяина, это будет мой последний проступок. Несмотря на все мои самооправдания, мой обратный путь с Перевала был нескор и горек от тяжких дум. Много раз колебалась я, прежде чем вручила послание Хитклифа в собственные руки миссис Линтон.

Минуточку, сэр, – пришел доктор Кеннет! Я спущусь и скажу ему, что вам лучше. История моя, сэр, не из тех, что быстро сказываются, да еще и страдательная, как в наших местах говорят, так что лучше я ее завтра вам доскажу.

Да уж, «страдательная» и невеселая, подумал я, когда добрая женщина ушла встречать доктора, и не совсем та, которую выбрал бы я для своего развлечения. Но не беда! Из горьких трав миссис Дин я получу целебные снадобья. И в первую очередь это касается прекрасных глаз Кэтрин Хитклиф. Их колдовского очарования мне надо опасаться! Не миновать мне беды, если я отдал свое сердце этой молодой особе, а дочка окажется вторым изданием матери.

Глава 15

Прошла еще неделя, которая семимильными шагами приблизила меня к выздоровлению и к наступлению весны! Теперь я знаю всю историю моего соседа до самого конца. Она была рассказана мне в несколько присестов моей экономкой, когда та могла выкроить время среди других более важных забот. Я продолжу эту повесть ее же словами, только чуть более сжато. Она – прекрасный рассказчик, так что мне нет нужды пытаться улучшить ее слог.

– Вечером – продолжила она свой рассказ, – то есть на исходе того дня, когда я побывала на Грозовом Перевале и вернулась в усадьбу, я почувствовала, что мистер Хитклиф где-то поблизости, как если бы увидела его своими глазами. Я боялась выйти, боялась столкнуться с ним, потому что его письмо все еще лежало у меня в кармане и мне не хотелось вновь выслушивать его угрозы и издевки. Я решила, что отдам письмо Кэтрин только тогда, когда мистер Линтон куда-нибудь уйдет, потому что не знала, как оно подействует на хозяйку. Прошло три дня, и послание Хитклифа все еще жгло мне руки. На четвертый день – а это было воскресенье – все обитатели дома отправились в церковь, и я принесла письмо ей в комнату. Со мной остался один слуга, который должен был охранять дом. Обычно мы с ним запирали двери на все время, пока шла церковная служба, но в тот день стояла такая прекрасная теплая погода, что я распахнула их настежь, и во исполнение договора с тем, кто должен был прийти, велела слуге сбегать в деревню и принести апельсинов, которых якобы захотела госпожа и за которые мы заплатим завтра. Слуга отправился выполнять поручение, а я поднялась наверх.

Миссис Линтон, одетая в свободное белое платье, с легкой шалью на плечах, сидела, как уже повелось за время ее выздоровления, в нише открытого окна. В самом начале болезни пришлось подстричь ее пышные длинные волосы, и сейчас ей делали простую прическу с естественными локонами на висках и завитками на шее. Внешность ее изменилась, как я и сказала Хитклифу, но когда она была спокойна, в ее изменившемся лице проступала поистине неземная красота. Огонь в ее глазах сменился мечтательным и грустным выражением. Теперь эти глаза не пронзали взглядом окружающие предметы, а как будто бы смотрели вдаль, за те горизонты, которые недоступны обычному человеческому зрению. Кроме того, бледность ее лица – а после того, как она пополнела, оно больше не казалось таким изможденным, – и странное выражение, отражающее печальное состояние ее духа, делали ее еще более беззащитной и достойной сострадания. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы не только я, но и любой другой человек, понимал, что ее выздоровление не более чем временно и что она обречена.

Перед ней на подоконнике лежала раскрытая книга, и легкий ветерок время от времени переворачивал ее страницы. Наверное, ее положил туда Линтон, уходя, потому что Кэтрин теперь не интересовалась ни чтением, ни другими занятиями, а ее муж провел многие часы, пытаясь заинтересовать ее тем, что раньше ее развлекало. Она понимала, чего он добивается, и, в периоды просветления, терпеливо сносила его старания, лишь легким вздохом время от времени намекая на тщетность его усилий и прекращая их поцелуем и печальнейшей из улыбок. В другом своем настроении она нетерпеливо отворачивалась и закрывала руками лицо, либо с раздражением отталкивала мужа. В этих случаях он прекращал свои попытки, потому что понимал, насколько они бесполезны.

Колокола Гиммертонской церкви все еще звонили, а из долины доносилось нежное, умиротворяющее журчание полноводного ручья. Весною этот мелодичный, легкий звук был приятной заменой шуму листвы, наводнявшему усадьбу летом. На Грозовом Перевале рокот ручья был хорошо слышен в тихие дни после большого таяния снегов или затяжных дождей. Наверное, именно о Грозовом Перевале вспоминала Кэтрин, внимая ему, если только она вообще была в состоянии о чем-нибудь думать и что-нибудь слышать. Ведь лицо ее хранило такое загадочное, отрешенное выражение, что мы поневоле сомневались в том, осознает ли она окружающее посредством слуха или зрения.

– Вам письмо, миссис Линтон, – проговорила я, осторожно вкладывая послание в ее ладонь, безвольно лежавшую на колене. – Вы должны прочесть его немедленно, потому что на него ждут ответа. Мне сломать печать?

– Да, – ответила она, даже не взглянув на меня.

Я вскрыла послание – оно было кратким.

– А теперь прочтите его, – настаивала я.

Она убрала руку и позволила письму упасть на пол. Я вновь положила листок ей на колени и стояла, ожидая, когда она захочет взглянуть на него. Не дождавшись, я проговорила:

– Может быть, мне прочесть его вам вслух, мадам? Оно от мистера Хитклифа.

Она вздрогнула, и на лице ее промелькнуло воспоминание. Во взгляде теперь сквозило беспокойство и отражалась попытка привести мысли в порядок. Она взяла письмо, поднесла к глазам и, казалось, прочитала его. Увидев подпись, она вздохнула. Но я поняла, что суть написанного ускользнула от нее, потому что, когда я спросила, каков будет ответ, она только указала на имя отправителя и подняла на меня взгляд, полный печали и нетерпения.

– Тут написано, что он хочет вас видеть, – проговорила я, поняв, что ей нужен кто-то, кто объяснил бы ей смысл послания. – Сейчас он в саду и с нетерпением ждет ответа, который я должна принести ему.

Я еще не договорила, когда увидела, как лежавшая под окном в саду большая собака, которая грелась на солнышке в траве, насторожила уши и уже собралась залаять, а затем опустила их и завиляла хвостом, как будто приветствуя приближение знакомого ей человека. Миссис Линтон наклонилась вперед и прислушалась, затаив дыхание. Через минуту в холле послышался звук шагов. Открытые двери дома оказались для Хитклифа слишком сильным искушением, и он вошел, не дожидаясь ответа на свое письмо. Вполне возможно, он думал, что я нарушила свое обещание, и решил действовать на свой страх и риск. Со все возраставшим напряжением она устремила взгляд на дверь и взирала на нее как зачарованная. Сначала вошедший ошибся комнатой, и Кэтрин сделала мне знак, чтобы я впустила его, но прежде, чем я достигла двери, он был уже тут, рядом с ней, и сжал ее в своих объятьях.