Эмилия Бронте - Грозовой перевал

Несколько минут он не размыкал рук и не произносил ни слова, а только целовал Кэтрин. Он поцеловал ее столько раз, сколько, наверное, не целовал за всю прошлую жизнь – раньше она всегда первая целовала его. Сейчас же он не в силах был взглянуть ей в лицо, чтобы не дать волю своим страданиям. Лишь только увидев ее, он уже не сомневался, как и я, что никаких надежд на выздоровление нет, что она обречена и скоро умрет!

– Кэти! Жизнь моя! Как же мне это выдержать? – были его первые слова, преисполненные неприкрытого отчаяния. Теперь он отважился взглянуть на нее и уже не отводил глаз. Казалось, что от напряжения в них должны были выступить слезы, но боль и скорбь были столь велики, что высушили их, не дав пролиться.

– И что теперь? – спросила Кэтрин, откинувшись в кресле и взглянув на Хитклифа в ответ из-под нахмуренных бровей. Теперь ее нетерпение и радость сменились мрачностью, она вся была во власти разноречивых чувств. – Вы с Эдгаром разбили мне сердце, Хитклиф! А теперь вы по очереди являетесь ко мне за сочувствием, как будто бы вас, именно вас, надобно мне оплакивать! Нет во мне жалости к тебе! Ты убил меня – а сам жив-здоров! Сколько же в тебе сил! Сколько еще лет ты собираешься жить после моей смерти?

Чтобы обнять ее, Хитклиф опустился на одно колено, теперь же он попытался подняться, а она вцепилась ему в волосы и не отпускала.

– Хочу держать тебя вот так, – продолжала она с горечью – и не отпускать, пока мы не умрем вместе! Какое мне дело до твоих страданий, до твоих мук, до твоей боли? Почему бы тебе не пострадать? Я же страдала! Ты забудешь меня? Ты будешь счастлив, когда меня опустят в землю? Скажешь ли ты через двадцать лет: «Вот могила Кэтрин Эрншо. Я любил ее когда-то, страдал, потеряв ее, но теперь все в прошлом. С тех пор я любил многих, мои дети мне дороже ее, и, когда придет мой смертный час, я не стану радоваться нашей будущей встрече, а буду горевать в предчувствии разлуки с детьми». Ты ведь так скажешь, Хитклиф?

– Не мучь меня! Не пытайся утянуть меня в пучину своего безумия! – вскричал он, вырвавшись из ее цепких рук и скрежеща зубами.

Для стороннего наблюдателя эти двое являли собой странную и страшную картину. Недаром Кэтрин почитала рай наказанием для себя, когда бы после смерти отринула не только свое бренное тело, но и свой неукротимый, мстительный дух. Теперь эта мстительность залила смертельной бледностью ее щеки, обескровила губы и заставила ее глаза гореть страшным огнем. В судорожно сжатых пальцах она держала клок вырванных волос. Что же до Хитклифа, то он рывком поднялся, упершись одной рукой в пол, а другой вцепившись в ее руку, и таковы были его страсть и пренебрежение состоянием больной, что я увидела на ее бледной коже четкие следы его четырех пальцев.

– Ты одержима дьяволом, – прокричал он ей прямо в лицо. – Ты не смеешь так говорить со мной, умирая! Неужели ты не понимаешь, что каждое твое слово навсегда останется в моей памяти, все глубже прожигая ее после того, как ты оставишь меня? Ты лжешь, когда говоришь, что я убил тебя, и знаешь это! Да я скорее забуду, кто я есть на свете, всю свою жизнь забуду от начала и до конца, чем забуду тебя. Ты в своем дьявольском себялюбии желаешь подвергнуть меня всем мукам ада даже тогда, когда сама будешь почивать в мире и покое?

– Не будет мне ни мира, ни покоя, – простонала Кэтрин, вся во власти навалившейся на нее слабости, разливавшейся по телу сильными и неровными ударами ее сердца, которое трепетало и не могло справиться с бурей страстей. Она замолчала, ожидая, пока пройдет приступ, а затем продолжала, заметно смягчившись: – Не хочу я, чтобы ты страдал больше меня, Хитклиф. Одного я желаю, и больше ничего – никогда не разлучаться с тобой. И если хоть одно мое слово будет терзать тебя после моего ухода, помни, что под землей я испытаю те же муки, и прости меня ради меня самой! Подойди ко мне, стань рядом на колени! Никогда в жизни ты не причинил мне зла. А если ты теперь на меня сердишься, то вспоминать тебе об этом потом будет горше, чем перебирать мои жестокие слова! Прошу тебя, приблизься, подойди ко мне…

Хитклиф подошел сзади к ее креслу и нагнулся к ней, но так, чтобы она не смогла увидеть его лица, побелевшего от обуревавших его чувств. Она закинула голову, стараясь заглянуть ему в лицо, но он не позволил ей этого. Резко выпрямившись, он отошел к камину и замер там в молчании, повернувшись к нам спиной. Миссис Линтон глаз с него не спускала, казалось, мысли ее беспорядочно метались. Так она глядела на него в молчании, а потом заговорила вновь, обращаясь ко мне тоном горького разочарования:

– Смотри, Нелли, он ни единой минуты не может проявить мягкость, чтобы удержать меня на краю могилы. Вот так-то он меня любит! Впрочем, пустое это! Этот человек – не мой Хитклиф. Мой останется со мной, он – моя любовь и душа моя! И хуже всего то, – продолжала она задумчиво, – что я заперта в жалкой темнице своего тела, я – пленница. Хочу вырваться в другой, прекрасный мир, остаться в нем навсегда, а не только видеть его сквозь дымку слез, стремясь в него из глубин мятущегося сердца. Хочу принадлежать ему всецело! Ты думаешь, Нелли, что ты лучше и счастливей меня, потому что полна сил и здоровья? Ты жалеешь меня… Но скоро, очень скоро все изменится. Я буду жалеть тебя. Я буду невообразимо далеко и высоко над всеми вами. Только одно странно – он не будет подле меня! – Тут она задумалась и продолжала, уже про себя: – Я думала, он этого хочет, неужели я ошибалась? Хитклиф, любимый! Не отворачивайся от меня, приди ко мне, Хитклиф!

В волнении она поднялась, вцепившись в ручки кресла. В ответ на этот призыв он тотчас же повернулся к ней с лицом, искаженным отчаянием. Его глаза, полные страсти и непролитых слез, пылали, и он более не отводил взгляда от Кэтрин, грудь его судорожно вздымалась. Всего лишь секунду стояли они врозь, и вот в мгновение ока уже были вместе. Кэтрин метнулась к нему, он подхватил ее, и они сплелись в объятии таком тесном, что не могли разомкнуть рук, таком крепком, что не суждено было моей хозяйке выйти из него живою и невредимою. И в самом деле, она словно лишилась чувств. Он опустился со своей ношей в ближайшее кресло, а когда я бросилась к госпоже, чтобы вывести ее из обморока, он зарычал на меня с пеной у рта, как бешеный пес, и в жадной ревности привлек ее к себе. Я почувствовала, что нахожусь в присутствии существа, не относящегося к роду человеческому, не понимающему человеческой речи. Любые мои слова, обращенные к нему, были впустую, и я замолчала в смущении и смятении.

Кэтрин сделала движение, и сердце мое, замершее от страха за нее, вновь забилось. Она обвила рукой Хитклифа за шею, прижалась своей щекой к его щеке, а он в ответ осыпал ее бурными ласками и зашептал:

– Так ты даешь мне знак, подтверждающий, как жестока ты была – жестока и лжива? Почему ты отказалась от меня, Кэти? Почему предала зов своего сердца? Нет у меня слов утешения для тебя. Ты заслужила все сполна, ты сама себя убила. Целуй же меня, проливай слезы, получай от меня поцелуи и слезы в ответ – в них твоя гибель, в них твое проклятье. Ведь ты любила меня, – как ты могла меня оставить? По какому праву – отвечай – отдалась ты надуманному чувству к Линтону? Никакие несчастья, бедность, сама смерть, ничто из того, что мог наслать на нас Бог или Сатана, не разлучило бы нас, а только одна твоя воля и твое слово. Не разбивал я тебе сердце – ты его сама себе разбила, а с ним и мое в придачу. Да, я крепок, я выживу, но от этого мне только хуже. Хочу ли я жить дальше? Что за жизнь мне будет без тебя? Боже мой, хотела бы ты жить, когда душа твоя в могиле?

– Оставь меня! Оставь! – рыдала Кэтрин. – Если я причинила зло, то умираю за него. Разве этого не достаточно? Ведь и ты покинул меня тогда, но я не буду тебя за то винить! Я прощаю тебя, прости же и ты меня!

– Трудно простить, когда глядишь в эти глаза, сжимаешь эти тонкие руки! – ответил он. – Поцелуй меня еще раз, но только не гляди на меня! Я прощаю тебе все, что ты со мной сотворила. Я люблю своего убийцу, но твоего… Нет, не могу я его простить!

Они замолчали и замерли, прижавшись друг к другу так тесно, что слезы их смешались. Мне кажется, в этот великий в их общей судьбе миг плакали оба, и от внешнего бессердечия Хитклифа не осталось и следа.

Тем временем мне стало тревожно: день клонился к вечеру, слуга, отосланный с поручением, вернулся, а в свете косых лучей заходящего солнца я увидала, как далеко внизу в долине после службы паства собирается на паперти Гиммертонской церкви.

– Служба закончилась, – объявила я. – Мой хозяин будет здесь через полчаса.

Хитклиф разразился проклятием и тесней прижал к себе Кэтрин. Она не шелохнулась.

Скоро я увидела наших слуг, поднимавшихся по дороге к черному ходу. Мистер Линтон следовал за ними на небольшом отдалении. Он сам отворил ворота и медленно шел к дому по парку, наслаждаясь прекрасным весенним вечером, теплым почти по-летнему.

– Он здесь, он идет прямо сюда! – воскликнула я. – Ради всего святого, поторопитесь! Спускайтесь по главной лестнице – там вы никого не встретите. Уходите скорее, а потом укройтесь за деревьями, пока мистер Линтон не пройдет в дом.

– Я должен идти, Кэти, – сказал Хитклиф, пытаясь разомкнуть кольцо ее рук. – Но, клянусь, если доживу, то вновь приду к тебе уже сегодня перед тем, как ты уснешь. Я буду в двух шагах от твоего окна, обещаю!

– Не уходи! – взмолилась она, держа его так крепко, как ей хватало сил. А затем добавила с неожиданным упрямством: – Ты не уйдешь, я тебе не разрешаю!

– Только на час, – пообещал он.

– Ни на минуту, – отрезала она.

– Но я должен уйти, Линтон будет здесь с минуты на минуту, – настаивал наш незваный гость в сильном волнении.

Он попытался встать и насильно разжать ее пальцы, но она, задыхаясь, не отпускала его, и на лице ее появилась решимость сумасшедшей.

– Нет, ты не уйдешь! – закричала она в исступлении. – Мы вместе в последний раз! Эдгар ничего нам не сделает. Хитклиф, я умру! Умру прямо сейчас!

– О, черт! Принесла же его нелегкая! – выругался Хитклиф, снова опускаясь в кресло. – Тише, любимая! Тише, тише, Кэтрин! Я остаюсь. Если он застрелит меня как собаку, я умру с благословением на устах.

И вот они снова в объятиях друг друга, а я слышу, как мой хозяин поднимается по лестнице, и холодею от собственного страха и бессилия.

– Не слушайте ее бред! – закричала я в полном отчаянии. – Она сама не понимает того, что говорит. Вы хотите погубить ее, потому что она безумна и не в состоянии защитить себя? Вставайте! Хватит притворяться – вы можете освободиться в один миг. Видно, вы затеяли самое дьявольское из своих дел! Из-за вас мы все погибнем: хозяин, хозяйка и служанка.

Я ломала руки, взывая к нему, и тут услышала, что мистер Линтон заспешил на шум. Как сильно я ни волновалась, я искренне обрадовалась, увидев, что руки Кэтрин бессильно разжались и голова поникла.

«Она в глубоком обмороке или мертва, – подумала я. – И лучше бы ей умереть, а не влачить остаток дней вечным укором и обузой для близких».

Эдгар рванулся к непрошеному гостю с лицом, побледневшим от изумления и ярости. Я не знаю, каковы были его намерения, но в этот момент Хитклиф, казалось, отказался от мысли противостоять мужу Кэтрин. Он буквально с рук на руки передал ему безжизненное тело его жены и произнес:

– Послушайте, если в вас есть человечность, позаботьтесь прежде всего о ней, а мы с вами потом поговорим!

Хитклиф вышел в гостиную и уселся там. Мистер Линтон призвал меня, и мы с большими трудами и перепробовав множество средств все-таки сумели привести госпожу в чувство. Но она была в полной потере памяти и помутнении рассудка, поминутно горестно вздыхала и никого не узнавала. Эдгар в своей тревоге за ее жизнь и думать забыл о ее друге, к которому питал столь сильную ненависть. Я же не забыла: при первой же возможности я прошла в гостиную и уговорила Хитклифа покинуть наш дом, уверив, что Кэтрин лучше и что утром я сразу же сообщу ему, как она провела ночь.

– Я ухожу, но из дома, а не за пределы усадьбы, – заявил он. – Я останусь в саду. Смотри же, Нелли, сдержи завтра свое слово! Я буду скрываться под теми лиственницами. Если не придешь, я сам войду в дом, невзирая на присутствие или отсутствие Линтона.

Он бросил беглый взгляд в приоткрытую дверь комнаты Кэтрин и, убедившись, что я говорю ему правду, избавил наш дом от своего присутствия, не принесшего нам ничего, кроме несчастий и бед.

Этой ночью около двенадцати родилась та самая Кэтрин, которую вы видели на Грозовом Перевале, – родилась она семимесячной и совсем крохотной. А через два часа та, кто дала ей жизнь, покинула наш мир, так и не приходя в сознание. В свой смертный час она не увидела, что Хитклифа нет подле нее, и не смогла ни опечалиться этим, ни проститься с Эдгаром. Горе последнего было столь велико, что я даже не хочу описывать вам его. Последствия утраты вылились в глубокую и затаенную скорбь, поселившуюся в душе моего хозяина. В моих глазах несчастье усугублялось еще и тем, что владелец «Скворцов» не получил законного наследника. Я оплакивала нашу злую участь, глядя на хиленькую сиротку, и мысленно корила старого Линтона, который – хоть и будучи в своем полном праве – закрепил в завещании свои владения за собственной дочерью, а не за дочерью сына. Да, в негостеприимный мир вступила следующая Линтон! В первые часы своего существования на этом свете бедняжка могла буквально изойти криком и плачем, и никто бы не обратил на нее внимания. Впоследствии мы окружили ее всяческой заботой, но начало ее жизни было отмечено той же пустотой и одиночеством, которыми, скорее всего, будет омрачен и ее конец.