– Подчинилась, сэр, – продолжила свой рассказ моя домоправительница. – Ее преданность отцу все еще была главным чувством в ее сердце. И приказ свой он отдавал без гнева. Напротив, он говорил с глубокой нежностью, присущей тому, кто скоро будет вынужден оставить свое сокровище среди опасностей жизни и козней врагов, когда его слова будут единственным оплотом, завещанным им дочери для защиты ее в этом мире. Через несколько дней он сказал мне:

– Я бы хотел, Эллен, чтобы мой племянник пришел к нам или написал мне. Скажи мне честно, что ты думаешь о нем? Изменился ли он в лучшую сторону? Может быть, есть надежда, что с годами он окрепнет, когда возмужает?

– У него очень слабое здоровье, сэр, – ответила я, – и надежды на то, что он доживет до той поры, когда люди мужают, невелики. Но одно про него я могу сказать точно: на своего отца он не похож. Если мисс Кэтрин будет иметь несчастье выйти за него, она сможет управлять им при условии, что не будет безусловно потворствовать ему во всех его прихотях. Во всяком случае, сэр, у вас еще будет время познакомиться с ним получше и решить, подходит ли он вашей дочери, потому что до его совершеннолетия еще четыре с лишним года.

Эдгар вздохнул и, подойдя к окну, принялся глядеть на Гиммертонскую церковь. День был туманный, но февральское солнце все же пробивалось сквозь дымку, и он мог различить две ели, росшие на кладбище, и разбросанные по погосту надгробья.

– Я часто молился, – заговорил он, как будто беседуя сам с собой, – подгоняя приближение того, что должно настать, а сейчас, когда оно совсем близко, я отшатываюсь в страхе. Я думал, память о том часе, когда я женихом спускался вниз к церкви, будет менее сладка, чем предвкушение последнего упокоения под ее сенью через несколько месяцев, а может быть и недель, но теперь я страшусь этого последнего смертного одиночества! Эллен, я был так счастлив с моей маленькой Кэти, когда зимними ночами и летними днями она росла подле меня и дарила надежду. Но я был не менее счастлив, когда бродил один среди могильных плит, предаваясь своим мыслям, или лежал на зеленом холмике над могилой ее матери долгими июльскими вечерами, тоскуя по тому дню, когда смогу лечь рядом с нею. Что я могу сделать для Кэти? Как мне покинуть ее? Я бы ни минуты не думал о том, что Линтон – сын Хитклифа, не решил бы, что он отнимает ее у меня, если бы он смог утешить и ободрить ее в час моего ухода! Я бы не страдал из-за того, что Хитклиф достиг своей черной цели и торжествует, отобрав у меня мою последнюю радость в жизни! Но если Линтон окажется лишь жалким орудием в руках своего отца, недостойным моей дочери, я не могу оставить ее в его власти! И как бы ни тяжело мне было сейчас препятствовать пылким порывам ее души, я вынужден видеть ее порожденную разлукой печаль сейчас, пока живу, и оставить мою девочку в одиночестве, когда умру. Ах, милая моя Кэти! Иногда мне кажется, что лучше бы мне было много лет назад оставить слабого младенца на милость Божию, чтобы Господь прибрал ее прежде, чем я сам сойду в могилу!

– А вы вверьте ее Божьему промыслу сейчас, когда она выросла и пребывает в добром здравии, – ответила я, – и уповайте на божественное провидение, а если мы, упаси Господи, потеряем вас, я останусь ей другом и советчиком до самого своего последнего вздоха. Мисс Кэтрин – хорошая девочка и никогда умышленно не поступит дурно, а те, кто исполняют свой долг, всегда в конце концов бывают вознаграждены.

Наступила весна, однако мистер Линтон так и не набрал былую силу, хотя и начал вновь совершать прогулки с дочерью, обходя свои владения. Ей в силу неопытности это показалось верным признаком выздоровления. Зачастую у него на щеках горел румянец и блестели глаза, но и тогда по наивности Кэтрин считала, что видит свидетельства его победы над болезнью. В день ее семнадцатилетия он против обыкновения не пошел на могилу жены – в тот день шел дождь, и я заметила:

– Надеюсь, сегодня вы не отправитесь на кладбище?

– Да, в этом году я немного повременю, – был мне ответ.

Он вновь написал Линтону, высказав настоятельное желание увидеть племянника, и будь у больного достаточно сносный вид, его отец, я уверена, разрешил бы ему прийти. Но, как видно, юноша к тому времени был уже не жилец, и от него лишь пришло письмо, написанное явно под диктовку его отца. Линтон писал в ответ, что, хотя мистер Хитклиф запрещает ему ходить в усадьбу, ему лестно и приятно, что дядя не оставляет его своим вниманием. Также мальчик высказал надежду, что они могли бы встретиться с дядей на прогулке, и тогда он лично испросил бы разрешения не разлучаться со своей кузиной так надолго.

Эта часть письма была простой и безыскусной и, возможно, написана самим юношей. Хитклиф знал, что его сын способен сам достаточно красноречиво умолять о том, чтобы ему вернули общество Кэтрин.

«Я не прошу, – говорилось в послании, – чтобы ей разрешили приходить сюда, но неужели мне так никогда и не удастся увидеться с ней только потому, что мой отец запрещает мне бывать в ее доме, а вы не разрешаете ей посещать меня в моем? Очень вас прошу хотя бы изредка выезжать с ней на дорогу к Перевалу, чтобы мы могли встретиться и обменяться парой слов в вашем присутствии. Мы не совершили ничего плохого, за что следовало бы нас разлучить. Вы сами говорили, что не имеете причин испытывать ко мне ненависть или отвращение, посему, дорогой дядюшка, умоляю, пришлите мне завтра добрую весточку и позвольте увидеться с вами там, где вам будет угодно, но только не в усадьбе “Скворцы”. Я верю, что, поговорив со мной, вы придете к выводу, что мне не передался нрав моего отца. Видит Бог, мой отец сам уверяет, что я в большей степени ваш племянник, чем его сын. И хотя есть в моем характере такие дурные черты, которые делают меня недостойным Кэтрин, она мне их прощала, и потому прошу вас простить меня ради нее. Вы спрашиваете меня о моем здоровье? Так вот, оно улучшилось, но пока я лишен надежд, пока я обречен на одиночество либо на общество тех, кто никогда не любил и не полюбит меня, как могу я быть здоровым и веселым?»

Эдгар, несмотря на то, что проникся к мальчику сочувствием, не мог уступить его просьбе, так как был не в силах сопровождать Кэтрин. Он ответил племяннику, что летом они, возможно, увидятся, а пока он просит Линтона время от времени писать ему. В своих ответах он стремился дать племяннику все возможные советы и утешения исходя из тяжелого положения того в семье. Линтон сдался и больше не настаивал на встрече и, если бы не находился под строгим присмотром своего отца, мог бы все испортить, заполняя свои послания пространными жалобами и стенаниями. Но Хитклиф зорко следил за ним и, несомненно, требовал, чтобы ему показывали все письма, приходившие от моего хозяина, а затем наставлял сына в ответах. Таким образом, вместо того, чтобы пространно расписывать свои личные горести и страдания – предмет, который всегда занимал первое место в его мыслях, – он твердил о жестоком обязательстве находиться в разлуке с любовью всей его жизни и дорогим другом и осторожно настаивал на том, чтобы мистер Линтон разрешил им увидеться, а не то он начнет подозревать, что его кормят пустыми обещаниями.

Кэти была Линтону верной союзницей в усадьбе мистера Эдгара, и совместными усилиями они склонили моего хозяина разрешить им раз в неделю под моим присмотром совместную прогулку верхом или пешком по пустоши, прилегающей к парку усадьбы. Была и еще одна причина, по которой они получили это разрешение: уже наступил июнь, а здоровье моего господина все ухудшалось. Хотя он каждый год откладывал часть своего дохода на имя дочери, он, естественно, желал, чтобы она смогла удержать за собой – или, по крайней мере, вернуть со временем – дом своих предков, и единственной возможностью для нее, как он считал, становился брак с его наследником. Эдгар Линтон не имел ни малейшего представления о том, что этот самый наследник угасает почти так же быстро, как и он сам. Впрочем, никто другой в округе, за исключением обитателей Грозового Перевала, об этом также не подозревал. Ни один врач не приходил в этот уединенный дом, никто не виделся с Хитклифом-младшим, и потому не мог сообщить нам о его состоянии. Я, со своей стороны, стала думать, что мои предсказания и дурные предчувствия не сбудутся и что молодой Линтон на самом деле поправляется, коли сам заводит речь о скачке по пустошам и прогулках по холмам, да еще так упорно настаивает на своих просьбах. Я даже не могла вообразить, что отец-тиран может столь дурно обращаться со своим умирающим сыном, принуждая его, как я узнала позже, изображать нетерпеливое желание встречи. Усилия злодея удвоились, когда его бессердечным планам обогащения стала угрожать близкая и неизбежная смерть.

Глава 26

Середина лета уже миновала, когда Эдгар неохотно уступил просьбам своей дочери и племянника, и мы с Кэтрин отправились верхом на нашу первую прогулку, чтобы увидеться с Линтоном. День был душный и жаркий, но без солнца. Небо, хоть и плотно затянутое облаками, не предвещало дождя. Мы условились встретиться у межевого камня на перекрестке дорог, но, когда мы туда добрались, нас ждал только мальчонка-пастушок, присланный нам навстречу. В его пересказе вверенное ему сообщение звучало следующим образом: «Молодой мистер Хитклиф уже двинулся с Перевала и просит вас уважить его и проследовать ему навстречу – здесь недалече».

– Получается, что молодой мистер Хитклиф забыл первейшее условие уговора со своим дядей, – заметила я. – Мы с мисс Кэтрин не должны выезжать за границы земель, относящихся к усадьбе, а теперь получается, что мы вторгаемся во владения хозяина Грозового Перевала.

– Ничего страшного. Мы тут же повернем наших лошадей обратно, как только увидимся с Линтоном, – ответила моя спутница, – и медленно поедем в сторону дома.

Но когда мы встретились с юношей – а случилось это всего в четверти мили от его дома, – мы увидели, что Линтон пришел пешком, и были вынуждены спешиться и отпустить наших лошадей попастись. Он прилег прямо среди зарослей вереска, ожидая нашего приближения, и не вставал до тех пор, пока мы не подошли совсем близко. Он сделал в нашу сторону несколько таких нетвердых шагов, и лицо его было при этом таким бледным, что я невольно воскликнула:

– Куда же вы, молодой господин? Вы не в том состоянии, чтобы наслаждаться сегодня прогулками! Вы же совсем больной!

Кэтрин оглядела его с грустью и изумлением, а радостный возглас, уже готовый сорваться с ее губ, сменился испуганным восклицанием. Вместо взаимных приветствий и поздравлений по поводу долгожданной встречи Кэтрин подступила к своему кузену с тревожными расспросами: не чувствует ли он себя хуже обычного?

– Да нет же, мне лучше… лучше… – еле сумел вымолвить Линтон, дрожа и удерживая ее руку, как будто нуждался в опоре. При этом он робко заглядывал ей в глаза своими огромными голубыми глазами. Под этими глазами залегли такие глубокие тени, что теперь взгляд их не казался томным, а был полон болью и надрывом.

– Но тебе сейчас хуже, – настаивала его кузина, – чем когда мы виделись в последний раз. Ты похудел, осунулся и…

– Я устал, – торопливо перебил он. – Слишком жарко для прогулки. Давай лучше посидим и отдохнем. И по утрам мне часто нездоровится. Папа говорит, это от того, что я расту слишком быстро.

Не очень-то убежденная словами кузена, Кэти опустилась на землю, а он устроился подле нее.

– Очень похоже на твой рай, – сказала она, оглядываясь кругом и стараясь изо всех сил казаться веселой. – Помнишь, мы уговорились провести по дню в таком месте, которое каждый из нас считает самым приятным на свете? Сейчас мы почти что в твоем раю, только на небе облака, но они такие мягкие и легкие, что так даже лучше, чем при ярком солнце. На следующей неделе мы, если ты сможешь, поедем в парк при усадьбе и попробуем попасть в мой рай.

Казалось, Линтон не помнил, о чем они когда-то говорили, и не понял, что Кэтрин имела в виду. По всему было видно, что он с трудом поддерживает разговор. Его не занимал ни один предмет, которого она касалась, он не слушал, какие забавы и развлечения она ему предлагала, и потому на лице Кэтрин теперь явно читалось неудовольствие. Что-то изменилось и в его поведении, и в самом его существе. Если раньше он выказывал неудовольствие по малейшему поводу, но эту его раздражительность можно было перебороть лаской и нежностью, то теперь его охватила вялость и апатия. На смену своенравию избалованного ребенка, который нарочно вредничает и капризничает, чтобы с ним носились, пришли замкнутость и самоуглубленность тяжелобольного человека, отвергающего любое утешение и усматривающего в благодушии и веселости окружающих оскорбление для себя. Кэтрин – как и я – почувствовала, что наше общество не приносит ему удовольствия, а воспринимается скорее как наказание, и она не постеснялась прямо спросить его, не уйти ли нам прямо сейчас. Это предложение неожиданно вывело Линтона из летаргии и вызвало в нем какое-то странное оживление. Он опасливо посмотрел в сторону Грозового Перевала и стал просить, чтобы она посидела с ним еще хоть полчаса.