Пару секунд Нина просто смотрит на меня, а потом превращается в сплошное размытое пятно — с такой скоростью она кинулась ко мне. Утыкаюсь лицом в её шею и просто вдыхаю лёгкий запах корицы, исходящий от неё.

— Как ты получил эти ожоги?

Очередной тяжёлый вздох вырывается из моей груди — всё же, те последние пять лет, что я прожил под одной крыше с матерью, не были из разряда моих любимых. Нина отлепляется от меня и отползает на вторую половину кровати, усевшись по-турецки, и весь её вид говорит о том, что она готова слушать. Я позволяю ей вытащить из меня ответы лишь потому, что девушка и сама прошла через нечто подобное, а значит, могла меня понять.

— Мои мать и отец никогда не были образцово-показательной парой, — начал я. По напряжённым плечам Нины было видно, что девушка готова к тому, что в любой момент может услышать что-то ужасное. — Отец сутками пропадал на работе, что бы у нас было всё самое необходимое, хотя «у нас» — слишком громко сказано, потому что все деньги мать в основном тратила на себя. Были постоянные походы по магазинам, макияж, маникюр и куча бабской хуйни, которая должна была сделать из неё «конфетку», которую захочет любой мало-мальски нормальный мужик. Тогда я лишь мог думать о том, какая у меня красивая мама; это сейчас я понимаю, что все её процедуры были не так уж и нужны — отец любил её такой какая она есть. Но ей этого было мало: она мечтала, чтобы её хотел каждый мужик, способный шевелиться. Собственно, она никогда не отказывала себе в этой прихоти — стоило отцу шагнуть за порог, как в нашем доме появлялся какой-нибудь «дальний родственник», за которого мама выдавала своего очередного любовника. Они менялись так часто, что я даже не успевал запоминать их имена, а мне тогда это казалось очень важным, ведь я наивно верил, что это действительно родня. Пятилетнему ребёнку можно скормить любую ложь, которую он проглотит, приняв за чистую монету, и моя мать виртуозно этим пользовалась. Она уговорила меня не рассказывать ничего отцу, потому что «он всех её родственничков ненавидел». А отец… Отец мало что замечал вокруг себя, потому что ненормированный рабочий день сделал из него робота, и каждый раз он возвращался, еле волоча ноги от усталости.

Лицо Нины скривилось от отвращения, и я её прекрасно понимал — сейчас поведение моей матери казалось такой мерзостью, что меня самого выворачивало наизнанку.

— Я до сих пор пытаюсь забыть все эти звуки, которые доносились из её спальни, куда они уходили «поговорить», — мне казалось, что это просто какая-то особенная форма разговора, которой общаются только с родственниками, потому что с отцом они уже давно так не «говорят». Чуть позже, когда я подрос, матери, видимо, захотелось какого-то разнообразия в сексе, потому что звуки становились более громкими и дополнялись странными звуками, вроде удара палки или чего-то похожего. Я же, несмотря на свой весьма юный возраст, удивлялся тому, как много у нас, оказывается, родственников, что они приходят к нам каждый день, но лица постоянно разные. Однажды я спросил у неё при отце, почему мы никого из них не приглашаем на праздники; мать выкрутилась перед отцом, сказав, что я, видимо, что-то напутал. После этого отношение матери ко мне кардинально изменилось: если до этого она просто не обращала на меня внимания, то теперь начала смотреть на меня так, что у меня мороз пробегал по коже. Когда мне стукнуло восемь, и я уже кое-что начал понимать, тип любовников матери снова поменялся — эти любили много бухать и при этом неординарно развлекаться. Однажды при очередном своём хахале мать заикнулась, что я чуть не сдал её с потрохами отцу, и этот противный тип — кажется, его звали Стасом — предложил меня проучить. Так на моей спине появились сигаретные ожоги: пока Стас меня держал, мать противно хихикала, говоря, что за свои поступки надо отвечать, и называла меня слабаком за то, что я кричал от боли. Никогда я ещё так не радовался тому, что у моей матери ни один любовник не появляется дважды, но эта сука словно почувствовала свою власть, потому что Стас с тех пор очень часто появлялся в нашем доме, и если я не успевал вовремя спрятаться, на моём теле появлялись новые отметины.

Я вновь посмотрел на девушку, которая выглядела белым полотном — таким бледным выглядело её лицо. Меня настолько занесло с этой исповедью, что я совершенно забыл, кому именно её рассказываю. Я уже собирался было спросить, как она себя чувствует, когда Нина бросилась мне на шею и разрыдалась, и я впервые слышал, чтобы кто-то так сильно ревел из-за меня — словно я только что признался, что умираю. Её слёзы были как очищающий огонь — с каждой новой каплей, попадающей на мою кожу, я чувствовал, как мне становится легче, словно из памяти выжигается весь этот детский кошмар.

— Тише, детка, это было давно.

Нина прижимается ещё ближе.

— Как после такого она может называть себя хотя бы женщиной? — надрывно шепчет девушка. — Я никогда не думала, что мать может быть такой жестокой по отношению к своему ребёнку. А как же материнский инстинкт? Я понимаю, что моя мама тоже не идеал, но она, по крайней мере, никогда не поднимала на меня руки.

Следующие пару часов я трачу на то, чтобы окончательно успокоить девушку, которая никак не желала успокаиваться. А ещё раздумываю о том, насколько наши судьбы похожи, — почему-то из всего неограниченного количества девушек моё очерствевшее сердце выбрало именно Нину, судьба и психика которой были такими же поломанными, как и у меня.

— Знаешь, тогда в клубе ты показался мне настолько самоуверенным и сильным, и мне даже в голову не пришло, что ты мог пройти через то же, что и я, и даже намного страшнее.

После своей исповеди я постоянно ловил на себе взгляд девушки — раньше бы я сказал, что так смотрят на побитую собаку; но я знал Нину, и помимо жалости замечал в её взгляде нежность, заботу и желание меня защитить, несмотря на то, что последнее никак не вязалось у меня с её мягким характером. Она то и дело оказывалась рядом и словно случайно задевала меня руками, а я… я впервые в жизни позволил себе получать удовольствие от заботы девушки и осознал, насколько пустой была моя жизнь до неё.

Примерно через пару дней после того, как я открыл перед ней свою душу, случилось то, чего я подсознательно ждал с того самого дня, как Нина ко мне переехала: было уже глубоко за полночь, и девушка, как обычно, устроилась у меня на спине — своём любимом месте. Я уже почти провалился в сон, когда услышал её тихий шёпот.

— Я так люблю тебя, мой СуперМакс.

Мне стоило огромных усилий не выдать себя, потому что смущать её своим подслушиванием не хотел — если бы она хотела сказать это в глаза, то сказала бы, а значит, Нина к этому пока не готова. Но я обязательно доведу её до смущения в качестве подарка на свой день рождения. Впервые в жизни я с нетерпением ждал этот день, который считал таким же обычным, как и любой другой день в году — до появления в моей жизни Нины.

А ещё мне чертовски понравилось это дурацкое прозвище.

9. Нина

Дни пролетали как осенние листья с деревьев на ветру; я даже умудрилась в них потеряться рядом с Максом, несмотря на то, что продолжала исправно посещать университет и продолжала корпеть над учебниками. Сессия была закрыта на «отлично» и у меня, и Макса с его парнями, так что мы вполне заслужили отдых.

Благодаря Максиму я научилась не замечать Алису, которая продолжала выжигать на мне дыры, хотя я стала замечать, что с каждым днём её глаза становились всё печальней. Мне очень хотелось поговорить с ней, потому что было жаль нашей дружбы, которую я считала настоящей, но было страшно вновь оказаться отвергнутой. В конце концов, если бы она хотела помириться, она первая подошла бы ко мне.

Ещё одним приятным изменением в моей жизни стала Ксения: девушка оказалась такой доброй и позитивной, что было просто невозможно остаться к ней равнодушной. Мы обменялись телефонами и стали частенько болтать после учёбы, из-за чего Макс постоянно ворчал и выговаривал моей подруге о том, что она «отбирает его смысл жизни». А я с каждым днём влюблялась в него всё сильнее; во мне было столько нерастраченного желания любить кого-то, что парень стал её единственным получателем и, кажется, слегка обалдел от её количества. После того, как я призналась спящему Максу в своих чувствах, это стало моим каждодневным своеобразным ритуалом: я дожидалась, пока парень заснёт, и только после этого говорила о том, как сильно его люблю. Сказать ему всё это в глаза очень хотелось, но я боялась, что он не ответит мне взаимностью, поэтому продолжала молчать. Хотя Макс иногда так странно на меня поглядывал, и мне казалось, что он в курсе того, что я к нему чувствую. Ну, или здравствуй паранойя.

После того, что парень рассказал мне о своём детстве, я стала чувствовать с ним такое родство, какого не чувствовала ни с кем. Мне хотелось постоянно быть рядом и, кажется, на этой почве у меня малость поехала крыша, потому что в квартире парня, которая незаметно стала мне домом, меня от Макса было не оторвать.

Так прошло две недели; на дворе стояла середина февраля, и хотя фактически это была зима, на улице уже вовсю светило солнце и начал подтаивать снег, что не могло не радовать: когда на улице солнце, поневоле начинаешь чувствовать себя лучше. Мы с Максом, как обычно, вышагивали, взявшись за руки, когда в моём кармане завибрировал телефон: никак не могу привыкнуть к этой навороченной штуковине, которую Макс символично вручил мне два дня назад на четырнадцатое февраля. Конечно, я закатила скандал, потому что, во-первых, мне не нужны такие дорогущие подарки, на что Максу ожидаемо было всё равно, а во-вторых, у меня не было возможности подарить ему что-то не менее стоящее взамен. Парень махнул рукой, сказав, что если такой ангел, как я, обратила внимание на такого идиота, как он, то это уже дорогого стоит. На это я только фыркнула, но возражать не стала: уж слишком грозным было выражение лица у моего СуперМакса.

На экране высветился незнакомый номер: сим-карту я, конечно, оставила старую — на всякий случай, хотя Максим уговаривал меня поменять и её, окончательно вычеркнув прошлое из жизни. Но я на такое согласиться не могла: жизнь — это не киноплёнка, из которой можно вырезать несколько неудачных кадров; к тому же, какими бы ни были воспоминания, они были частью моей жизни, а значит, не менее важны: только благодаря им я встретила своего Соколовского.

— Алло? — неуверенно спросила я у телефона.

Макс замер рядом и внимательно вглядывался в моё лицо; в его глазах отчётливо светился вопрос, который интересовал и меня — кто же звонит?

— Нина? — послышался в трубке знакомый голос. — Это мама.

Руки Макса вцепились в мою талию мёртвой хваткой, — наверно, выражения моего лица было тем ещё зрелищем.

— Мама? — Не верилось, что она позвонила. Узнав, с кем я говорю, парень нахмурился ещё сильнее. — Что-то случилось?

Мне в голову не приходило ни одной мысли на тему того, почему она вдруг решилась набрать мой номер.

— Случилось, дочка, — всхлипнула родительница, и у меня внутри всё похолодело. — Твой папа… в общем, он умер.

На мгновение у меня потемнело в глаза, и мне пришлось ухватиться за Макса, чтобы не упасть, потому что подогнулись ноги. Голос внезапно пропал, и я не могла вымолвить ни слова; лишь чувствовала, что по щекам поползли молчаливые слёзы.

— Как это случилось? — всё же удалось выдавить мне.

Мать прокашлялась.

— Перепутал бутылки и вместо водки выпил стеклоочистителя.

Господи… Я прекрасно помнила, сколько родитель выпивал каждый день, и скорее поставила бы на то, что он умрёт от цирроза печени, но чтобы такое…

— Когда?

— Вчера вечером. Ему плохо стало почти сразу, я побежала до соседей, чтобы скорую вызвать, своего-то телефона нету. Я и тебе звоню от них, хорошо, что твой номер нашла — завалялся на полках… — Мама снова всхлипнула. — Ниночка, ты можешь приехать? Мне так тяжело здесь… одной…

В горле стоял такой ком, что мне пришлось пару минут потратить только на то, чтобы вернуть себе обратно дара речи.

— Я приеду, мам.

— Спасибо, дочка.

Связь отключилась, а я всё продолжала держать телефон возле уха; мне всё казалось, что сейчас мама перезвонит и скажет, что пошутила.

— Что случилось? — услышала я как сквозь вату голос Макса.

— Папа умер, — отвечаю прерывистым шёпотом. — Мама просит приехать.

— Не вижу причин тебе там появляться.

От неожиданности у меня словно выбивает воздух из лёгких.

— Что значит «не видишь причин»? Если ты ослеп от ненависти к своей матери, то я не могу позволить себе того же по отношению к своей семье! — Мой голос начинал истерично повышаться — впервые в жизни я позволяла себе подобное поведение. — Ну и что, что он поднимал на меня руку — он всё равно остаётся мне отцом — человеком, который дал не жизнь!