Алёна Тим first

Грусть любви

Побег

Что-то мокрое и колкое падало на ее лицо, смешиваясь со слезами. Она прижимала к щеке кроличью шкурку воротника и торопливым подростково-мальчишечьим шагом вела себя в неизвестное пока ей. «Почему? Почему вы все время доводите меня да такого? Больше никто меня так не доводит!» – кричала она.

– Я хочу остаться одна. Не иди за мной, – говорила она отцу.

Ей мучительно хотелось именно сейчас быть свободной. Свободной от решений, которые принимали за нее другие, от глупостей, навязанных ей якобы новым поколением миллениума – от всего, что только могло помешать ей принять решение именно сейчас.

– Я не могу тебя оставить.

Он шел следом.

Она чувствовала на себе его взгляд, как взгляд патологоанатома.

– Не иди за мной.

Она так хотела вырваться отсюда, из цепких рук ее любимых родственников, из круга тех ненужных советов, которые ей когда-либо давали.

Аля почти бежала. Где-то под мостом он крикнул ей: «Ты куда?»

Она воспользовалась тем, что их разделяло 50 метров. И, остановив первую попавшуюся машину, сказала грубоватому на вид мужчине за рулем:

«Куда угодно…».

Аля видела, что отец бежал, что он, наверное, даже плакал. Но на скорости 150 его фигура быстро превратилась в то, что она уже не могла разглядеть.

Еще десять минут она молчала. Дрожала. Потом закурила. Она не взглянула на мужчину за рулем. И только смотрела вперед, где огни дешевых и дорогих машин быстро мчались по Ленинградскому шоссе.

Возможно, это был тот человек, который хотел кого-то снять. Ведь здесь часто кого-то снимают. Да, именно на этой остановке. А возможно, он ее изнасилует и выкинет из машины. Ей было все равно. Ведь она хотела умереть, так что все это для нее не имело значения.

Боясь взглянуть в лицо попутчику, она кинула быстрый испуганный взгляд в зеркало заднего вида. Водила был смущен и тоже почему-то испуган. Вытирая или, скорее, размазывая слезы и растаявший снег по своему лицу, она поерзала в кресле.

– Кресло горячее.

– Могу сделать похолоднее, – тихо и сдержанно сказал мужчина, у которого она видела лишь часть лица.

И тут она удивленно посмотрела на его профиль с массивным подбородком.

Не отводя взгляда от полупустой дороги, он добавил:

– …С подогревом.

Она видела, что они выехали из ее областного городишки, это только усилило дрожь, прибавив несколько порций адреналина.

Его усмешка настораживала, но, снова увидев его глаза в зеркале, она немного успокоилась. Глаза были спокойные, и, как ей показалось, в них было сочувствие.

– Ну что, детка, поссорилась с папой? – сказал водила.

Этот тон Але не понравился совсем.

Она старалась отвлечься на мелькавшие в исцарапанных камешками окнах фонари, которые освещали ее бледное и опухшее от слез лицо, раскрасневшееся от того, что она беспрестанно терла его ладонями.

– Ну что молчишь, проказница? – спросил опасный попутчик и бросил взгляд на ее съежившееся тельце в кресле с подогревом – тельце, которому он в уме прикидывал цену.

Аля удивилась перемене в нем. Ведь ей казалось, что она увидела в его глазах сочувствие. Или это просто зеркало заднего вида сочувствовало ей?

Почему вдруг произошло так? Ведь у нее было достаточно шансов, чтобы этого не случилось. Но эти шансы как будто всегда прятались от нее, и Алька влипала в истории, но это была покруче многих.

Аля снова взглянула в зеркало и увидела там жестокость – глаза шакала, будто готового сожрать ее.

Впереди дорогу перебегала большая собака. Она инстинктивно крикнула: «Тормози!». Но водила и не думал сбавлять скорость. Животное выскочило практически из-под машины, издав не по-собачьи испуганный вопль, и исчезло из поля зрения.

Водила даже не вздрогнул, не изменил своего положения, а только, оставив левую руку на руле, положил правую на обтянутую джинсой ногу Али.

Он стал продвигать руку в том направлении, которого меньше всего хотелось ей. Аля сжала ноги. Она вспомнила слова одного из своих поклонников:

– Ты можешь остановить поток мыслей?

– Да, но ненадолго.

– Но это же не как дышать?

Сейчас ей казалась, что дышать и мыслить было одно и то же, но только в другом смысле. Она не могла холодно оценить ситуацию, все спуталась в голове; дыхание невозможно было хоть чуть контролировать: оно то учащалось, то легче было его просто задержать и не дышать вообще. Не дышать и не думать… Это и было ее основным желанием сейчас.

– Ты молчишь? Это неуважение ко мне, – сказал водила, резко затормозил и, не смотря на дорогу, заехал на встречку через двойную полосу. Он полез к ней своими лапами, похожими на лопасти снегоуборочных машин, которые собирают снег, чтобы перетопить его. Аля отталкивала его, сопротивляясь настолько, насколько ей позволял шок от осознания риска для жизни собственного поступка.

– Та еще штучка, – изрек попутчик, – У нас, знаешь, бывают приходят такие, им буддисточек подавай, таких как ты. А ты такая миниатюрненькая… очочки у тебя, идут к твоему бледнючему лицу. Ты у них нарасхват пойдешь, денежек срубим с тебя. Не переживай, детка. Он провел своей потной рукой по ее спутанным неспослушно-кудрявым волосам.

Они проехали по какой-то безасфальтовой дороге, где уже не было фонарей, а огни ночной видимости уже были не в силах осветить то, что должно было показаться впереди. Собаки больше не перебегали дорогу. А небритый мужик за рулем больше ничего не говорил. Он только сопел и постукивал Алю по коленке, как будто это была не она, а какое-то пластмассовое или деревянное приспособление для разрядки лишней энергии.

Они подъехали к чему-то – очертания были похожи на старую халупу. Он открыл дверь, вытянул ее за руку и за ногу из автомобиля. Она куда-то шла, точнее, двигала ногами. Впоследствии она никогда не могла вспомнить то место. Аля только помнила, что какая-то девушка с исцарапанным лицом подошла к ней и сказала: «Я каждый день царапаю себе лицо, чтобы меня не выбирали, а меня все выбирают и выбирают. Теперь тебя будут выбирать. Я вижу – ты красивая».

Аля бросилась куда-то в сторону, ударила кого-то ногой. В каком-то маниакально-аффективном припадке ноги ее понесли в лучших традициях спортивных забегов.

Она бежала и слышала, как сзади что-то страшное пыталось настигнуть ее. это страшное тяжело дышало. И оно дышало все тяжелее и тяжелее, а потом тише и тише, и Аля старалась удалить от себя это, и бежала еще быстрее, и потом перестала слышать ужасный звук отдышки, переходящий в хрип.

И вдруг она увидела сквозь кусты какой-то мелькающий свет и бросилась туда, как мотылек на огонь. Аля почти оказалась под колесами автобуса.

Он остановился в нескольких миллиметрах от ее хрупкого тела, которое хотели кому-то продать. И она стала бить по стеклу изо всех сил, вроде даже разбила его, потому что по пальцам текла кровь. Увидев, что дверь открыта, она впрыгнула на ступеньки. И почему-то крикнула: «Где мы?». А потом: «Едем! Едем! Пожалуйста, едем!», хотя автобус уже набирал скорость.

Спасение, которого никогда не стоит ждать

Никто не говорил ни слова так, будто боялся что-то сказать, как показалось Але. Она посмотрела вокруг и увидела мужчин разного возраста, от чего сразу перехватило дух. Сбежать от одних, чтобы попасть в лапы других?

– Мерзавцы, – куда-то в сторону пробубнил один из них.

– Что? – не поняла она. И, пересекая взглядом автобус, наткнулась на автора обвинения.

– Ты будешь богатой и известной, – тихо сказал седеющий блондин, который наблюдал за ее глазами.

Аля тупо посмотрела на него, пытаясь понять, имеет ли это какое-то отношение к проституции. Не утруждая себе рискованной возможностью подумать о дальнейшем развитии событий в эту ночь, она оставалась на месте, хотя из-за усталости почти не чувствовала ног.

Один из мужчин подошел к ней, взял за руку и помог удобнее усесться в кресло. Кресло было вполне ничего, хотя без подогрева. Это был какой-то экспресс-автобус.

Они проехали бетонные прямоугольники, за которыми появились трех-этажные и двухэтажные прямоугольники – в темноте эти места были похожи на геометрию без ошибок. Было слишком темно, чтобы разглядеть какие-то детали.

Ее мечтой было ехать в никуда – ехать долго, очень долго и без остановок.

Только в свете редких фонарей можно было увидеть лица пассажиров, которые дремали или листали иностранные брошюрки с видами европейских городов. Она думала, что, может быть, это были иностранцы. Ее одновременно напугала навязчивая мысль, что это иностранные сутенеры. Но она отогнала ее, как отгоняют надоедливого комара, которому так и не удалось вкусить крови.

Она поняла, что они где-то за городом, в городишке противоположном тому, где жила она. Эта поездка должна была скоро закончиться.

Сейчас Аля смотрела на мелькавшее в окне, исследовала, насколько это возможно, засохшие деревья, которые стали попадаться чаще, впадая в транс. Она погружалась в темноту, окутавшую автобус, и лишь редкие огни нарушали затуманенное стрессом бессознательное течение ее мыслей.

Но вдруг это закончилось. Потому что седеющий загорелый блондин, плотно-сложенный, с плавными движениями и каким-то чисто-мужским спокойствием, встал со своего места.

– Притормози на повороте! – быстро сказал он шоферу.

– Ты в мастерскую? – спросил другой, которого разбудил звук голоса друга.

Если она не пойдет с ним, то куда она пойдет. У нее не было денег, не было страховки или ключей от квартиры ни одного из ее бойфрендов, у нее не было надежды, но зато у нее был большой чемодан – огромный чемодан, куда она сложила все свое прошлое и теперь повсюду таскала его с собой. Она знала – этот невидимый чемодан был с ней всегда.

Мужчина, который просил остановить автобус, окинул Альку взглядом:

– Пойдем, девчонка… не пропадешь…

Она доверилась ему какой-то частью своей души, но, так и не веря сознательно в то, что хорошее может произойти сегодня. Ей было слишком страшно, чтобы что-то ответить, предпринять и снова бежать.

Аля чувствовала этот азарт, который накрывал ее, когда она делала то, что не советовали ей другие.

Выходя из автобуса, она снова верила, что есть какой-то шанс, маленькая доля вероятности, что она может выжить среди тех, кто будет любить ее, станет богатой и известной, как сказал этот человек, который читал проспекты на разных языках.

Мысль о том, что он может читать на разных языках, подтолкнула ее и к мысли, что он не поступит с ней грубо. Она не стала рассматривать, выступает ли у него косточка на скуле.

Вроде ей уже разонравились косточки, и тот сексуально-притягивающий смысл, который она им придавала, в эту ночь рассеялся.

Пока они шли по тропинке к мастерской, она вспоминала своих бывших. И не могла вспомнить ни одного полового акта, ради которого стоило ложиться под кого-то вновь, и вновь терять свою чистоту.

К ее успокоению, мужчина, под курткой которого была какая-то жеваная матроска, даже не пытался взять ее за руку. Он шел, и она плелась за ним.

Потом ее походка стала уверенней. Она улыбнулась и сказала себе, вдохнув сырой воздух наступающей весны: «Все будет хорошо».

Домофон прервал ее внутренний монолог. Ключ в двери, и она оказалась в мастерской. Мужчина включил свет, и она увидела мольберты и пластилин, наспех сколоченные полки со скульптурами, старый компьютер, портреты, фотографии, сваленные в стопки книги: старые с потертыми корешками и новые в глянцевитых обложках лежали вперемешку.

– Ну, теперь ты в безопасности? – то ли спрашивал, то ли утверждал седеющий блондин.

– Я – нет. А ты? – она посмотрела на него полными слез глазами.

– Хочешь чего-нибудь… чаю, виски?

Она все также стояла и смотрела на него.

– Я подумал, что, может, ты мне послана свыше…

Она продолжала рассматривать его совершенно стеклянными глазами. Все казалось нереально. Реально только то, что она покинула свою безопасность.

– Там есть диванчик, я принесу тебе одеяло.

Аля зашла в одну из комнат в направлении, которое указал седеющий блондин. Увидела куски пластилина, недолепленные портреты и скульптуры, почему-то прикрепленные к мольберту.

Она упала на диван. Под ней оказалось что-то шершавое. Она взяла это в руки. Шершавая слюда оказалась оберткой от скульптурного пластилина, на которой было написано: «Безопасен при использовании только по назначению».

Аля не могла заснуть – просто отрубилась и не видела, как руки скульптора накрыли ее теплым пледом. Ложась на старый чужой диван, она сказала себе фразу, которую часто использовала, когда ей было слишком грустно: «Сегодня мне плохо, но сейчас я посплю, а когда проснусь – все будет хорошо».

Утренний душ и неустойчивое чувство безопасности

Первое, что она почувствовала, это было чувство голода, затем желание курить. Что-то мешало открыть глаза. Потом она ощутила, что это был солнечный свет, проникающий сквозь окно, на котором не было штор.