Однажды в субботу вечером, на тридцать четвертой неделе беременности, что-то заставило меня вылезти из постели, пойти в детскую и вынуть из шкафа маленький фотоальбом в кожаном переплете. Я заполнила его несколько лет назад и взяла с собой в последний момент перед отъездом.

Я вернулась с ним в спальню и принялась листать, пропуская фотографии Клэр, Декса и всех остальных, пока не нашла фото, на котором были мы с Рейчел. Снимок сделали в Хэмптоне, в том году, когда она и Декс окончили школу юристов. Я рассматривала наши беззаботные позы и улыбки (обнявшись, мы стояли в бикини у кромки воды). Я почти чувствовала соленый воздух, ощущала океанский бриз, слышала, как под ногами шуршит песок. Почти слышала, как Рейчел смеется. Интересно, почему пляжные фотографии тех, кого ты так любила и потеряла, всегда кажутся особенно трогательными?..

Пока я смотрела на этот снимок, то думала обо всем, что произошло между мной, Дексом и Рейчел. Мне снова стало ясно, что почвой для измены стала фальшь наших отношений. Мы с Дексом изменили друг другу, поскольку изначально друг другу не подходили. Рейчел обманула меня потому, что наша дружба была с изъяном. Я солгала ей насчет Маркуса все по той же причине — из-за скрытого соперничества, которое способно разрушить даже самую прочную связь. Именно оно погубило нашу дружбу.

И по мере того как я пыталась переложить всю ответственность на них, понимала, что и сама не без греха. Все мы должны были ответить за содеянное. Все мы лгали и изменяли. Но несмотря на это, я знала, что мы не злодеи. Мы заслужили еще один шанс. Шанс на счастье. Я вспомнила выражение: «Тот, кто солгал однажды, будет лгать всю жизнь» — и подумала, что это неправильно. Люди не лгут, если их отношения настоящие. Не могу себе представить, чтобы Декс и Рейчел изменили друг другу. И если когда-нибудь судьба свяжет меня с Итоном, я никогда его не обману. Буду всегда ему верна, что бы ни случилось.

И в эту самую минуту, когда я готова была всех простить, у меня начались схватки. Я ощутила резкие спазмы внизу живота, отправилась в туалет, и по моим ногам что-то потекло. У меня отошли воды. Я была удивительно спокойна, когда позвонила мистеру Смиту и описала свои симптомы. Он подтвердил, что это действительно родовые схватки, и сказал, что мне надо приехать в больницу как можно скорее.

Итон ушел в спорт-бар на Пиккадилли — смотреть матч чемпионата НССО[2] по баскетболу. Не хотелось бы его отрывать — Итон буквально впадает в истерику, когда ему мешают, — но он сам заставил меня пообещать, что я позвоню ему, если будет хоть малейшая необходимость. Я подумала, что родовые схватки как раз тот случай.

Он взял трубку сразу же и заорал, перекрикивая шум на заднем плане:

— Дарси! С тобой все в порядке?

— Да, да… Стэнфорд выигрывает?

— Они еще не начали, — сказал он. — Пока играет Уэйк-Форест. Неплохо смотрятся — и слава Богу, если так. Я поставил на то, что они выйдут в финал.

Я вообразила себе, как Итон сидит на высоком барном табурете и сжимает в кулаке желтый маркер, которым обычно ставит отметки на полях, читая газету.

— Когда начинается игра? — спросила я, думая, не подождать ли до конца матча. Встретимся в больнице.

— Скоро. А что? У тебя все нормально?

Я заколебалась и сказала:

— Мне очень жаль, Итон. Знаю, как ты хотел посмотреть этот матч, потому что играет Стэнфорд и все такое… но у меня отошли воды. Ты не мог бы приехать домой и отвезти меня в больницу?

— О Господи! Только не двигайся! — крикнул он в трубку. — Я сейчас приду.

Через десять минут Итон влетел в квартиру и пронесся по коридору в спальню с криком:

— Такси ждет снаружи! Такси ждет!

— Я здесь, — позвала я из гостиной. В ногах у меня лежал мой маленький саквояжик, который я собрала уже несколько недель тому назад.

Он ворвался в гостиную, поцеловал меня в щеку и, задыхаясь, спросил, как я себя чувствую.

— Нормально, — сказала я, и мне стало легче. — Пожалуйста, надень мне ботинки. Не могу нагнуться.

— О Боже! Прошу прощения за то, что оставил тебя одну. — Итон наклонился, чтобы завязать мне шнурки. Руки у него тряслись.

— Где твой пиджак? — спросила я, заметив, что он вернулся домой в своей «счастливой» футболке с эмблемой Стэнфорда. — На улице холодно.

— Забыл его в баре.

— Итон, мне очень жаль. Прости за то, что не дала тебе посмотреть игру.

Он велел мне не говорить глупости. Пиджак можно забрать потом, а игра не такая уж и важная. Когда Итон нагнулся за моей сумкой, я заметила, что на предплечье у него, почти скрытый рукавом футболки, приклеен никотиновый пластырь.

— Ты бросил курить? — удивилась я и вспомнила, что в самом деле давным-давно не видела его с сигаретой и не чувствовала от его одежды табачного запаха.

— Да. Не мог же я курить рядом с тобой и детьми. — Он нервно потер пластырь, как будто пытаясь получить необходимую дозу никотина.

Я поблагодарила его. Это действительно подвиг.

— Не стоит. В любом случае пора было бросать. Идем. — Итон помог мне встать и крикнул: «Шнель, шнель!» Должно быть, это значило «Скорей, скорей!» на каком-то другом языке, кажется на немецком.

Он довел меня до двери, прихватив с собой свою единственную запасную куртку — ярко-желтый дождевик. Потом вздохнул, потер ладони и сказал:

— Ну, пора.

Пока мы ехали на такси в больницу, Итон помогал мне делать дыхательные упражнения, и это было очень забавно, потому что ему помощь явно требовалась больше, чем мне. Мы подсчитали, что схватки происходят с промежутком в шесть минут и длятся около тридцати секунд.

— Очень больно? — спрашивал Итон каждый раз, когда я морщилась.

Я очень чувствительна к боли и прежде всегда ревела, даже когда мне вынимали занозу, так что теперь муки казались просто нестерпимыми. Но я ответила, что все нормально, поскольку хотела выглядеть в его глазах мужественной. Я сказала, что мне совсем не страшно — эти слова часто произносят театральные королевы в душещипательных драмах, но ведь так оно и было. Я совсем не испугалась. Просто знала, что с моими детьми все будет в порядке. За тридцать четыре с половиной недели мне это стало ясно. И со мной был Итон. Что еще нужно? Я чувствовала себя самой счастливой женщиной в мире и была готова к появлению моих детей на свет.

Мы приехали в больницу, и Итон повез меня на каталке в палату. Он помог мне разоблачиться и надеть больничный халат. И покраснел, когда я оказалась перед ним обнаженной. На секунду я смутилась тоже.

— Как будто ты этого не видел, — сказала я, чтобы сгладить неловкость, и засмеялась. — Сейчас нечего стыдиться. Надеюсь, что ты не настолько щепетилен.

Он улыбнулся, взял меня за руку и сказал, что будет все время рядом. Потом помог мне лечь. Я почувствовала облегчение оттого, что можно вытянуться, и неимоверную усталость. Все, что мне хотелось, — это заснуть, но боль была слишком сильной. Через пять минут пришел мистер Смит с акушеркой. Та установила капельницу, а он посмотрел шейку матки и сказал, что она раскрылась примерно на пять сантиметров.

Вскоре пришел анестезиолог. Никогда еще прежде мне не было так приятно видеть шприц. Я ожидала какого-то чуда — может быть, что-то вроде веселящего газа у дантиста. Но никакой легкости анестезия мне не подарила — всего лишь сняла боль. Впрочем, после мучительных схваток даже простое отсутствие боли казалось счастьем.

Все произошло очень быстро. Помню, что Итон придерживал одну мою ногу пониже колена, акушерка — другую, а мистер Смит приказывал мне тужиться. Я тужилась изо всех сил. Снова и снова. Помню, что с меня лил градом пот. Я тяжело дышала, гримасничала, как сумасшедшая, и стонала. Прошла целая вечность, прежде чем доктор сказал, что показалась головка первого ребенка. Я подалась вперед, чтобы его рассмотреть, и увидела темные спутанные волосики, а уж потом все остальное — плечики, грудку и, наконец, две маленьких ножки.

— Мальчик, — констатировал мистер Смит.

Затем я услышала, как мой сын закричал. Голос у него был хриплый, как будто он уже долго плакал у меня внутри. Я потянулась к младенцу и попросила сквозь слезы:

— Покажите мне его, пожалуйста!

— Секунду, — остановил меня доктор. — Надо перерезать пуповину.

Итон, хотите выполнить эту почетную обязанность?

— Можно? — волнуясь, спросил у меня Итон.

Я кивнула:

— Конечно.

Итон взял у акушерки большие металлические ножницы и аккуратно перерезал пуповину. Доктор завязал ее и быстро осмотрел ребенка, а потом завернул в одеяльце и положил ко мне на грудь. Я передвинула его поближе к сердцу, и он немедленно затих. А я, продолжая всхлипывать, рассматривала его прелестное личико. Нежные щечки, крошечные пухлые губки, ямочка на левой щеке. Странно, но малыш был невероятно похож на Итона.

— Он замечательный. Правда же замечательный? — обратилась я сразу ко всем.

Итон мягко положил мне руку на плечо и сказал:

— Да. Он просто замечательный.

Я наслаждалась этой минутой. Все, что мне до сих пор приходилось слышать и читать о моменте родов, просто не выдерживало никакого сравнения с моими нынешними переживаниями.

— Как его зовут? — спросил Итон.

В поисках ответа я посмотрела на ребенка. Все прежние варианты, такие напыщенные — вроде Ромео и Энцо, — казались смешными и глупыми. И вдруг мне стало ясно, как его назвать.

— Джон, — сказала я. — Его зовут Джон.

Я была уверена, что он окажется достойным этого мужественного и сильного имени. Из него получится замечательный Джон.

Потом мистер Смит напомнил, что еще не все закончилось. Акушерка забрала Джона и передала его медсестре. Я пыталась не терять свое новорожденное дитя из виду, но тут меня вновь захлестнула волна боли. Я закрыла глаза и застонала. Действие наркоза, по-видимому, закончилось. Я попросила, чтобы мне сделали еще один укол. Доктор отказался и привел какой-то довод, который я даже и не пыталась понять. Итон повторял: «Ты справишься».

Две-три ужасные минуты — и я снова услышала детский плач. Через несколько секунд после полуночи у Джона появился брат. Близнецы, у каждого из которых — свой день рождения. Хоть я и знала, что мои дети абсолютно одинаковы, но не меньше горела желанием увидеть второго. Итон перерезал пуповину, акушерка запеленала ребенка и протянула мне. Сквозь слезы я разглядела, что у второго малыша точь-в-точь такие же черты, как и у первенца, но чуть более резкие. Он был полегче, и волос у него было побольше. На лице у него застыло очень решительное выражение, которое показалось мне довольно забавным у столь крошечного ребенка. И снова я знала, как его назвать.

— Томас, — шепнула я. Он приоткрыл один глаз и посмотрел на меня с явным одобрением. — Можно мне их обоих?

Доктор кивнул и снова положил Джона мне на грудь.

Итон спросил, придумала ли я вторые имена. Я вспомнила, что второе имя Итона — Ноэл, и решила, что оба моих сына получат частичку моего лучшего друга.

— Да, — сказала я. — Моих детей будут звать Джон Ноэл и Томас Итон.

Итон глубоко вздохнул, смаргивая слезы. Он был и удивлен и тронут.

— Это… это такая честь, — произнес он дрожащим от волнения голосом.

Потом Итон наклонился, чтобы обнять нас троих.

— Я люблю тебя, Дарси, — шепнул он. — Я всех вас люблю.


32


Следующие двадцать четыре часа я не ощущала смены дня и ночи. Был просто отрезок времени с Джоном и Томасом. Итон не оставлял меня, если не считать отлучек к торговому автомату за крекерами, к медсестре за болеутоляющим и за сувенирами в магазин подарков. Он спал на кушетке рядом с моей кроватью, помогал мне в ванной и то и дело хватался за фотоаппарат.

Итон также настоял, чтобы я позвонила матери. Когда я заупрямилась, сказав, что слишком измучена для такого разговора, он сам набрал мой домашний номер на своем мобильнике и приказал:

— Возьми. Потом будешь жалеть, если не сделаешь этого сейчас.

Я взяла трубку.

— Привет, ма, — сказала я, еще до начала разговора почувствовав себя побежденной.

— Привет, Дарси. — Голос у нее был такой же холодный и официальный, как и в сочельник. Я не стала обижаться и быстро объявила: — Я родила, ма.

Прежде чем она успела ответить, я назвала их полные имена, вес, рост и точные даты рождения. Потом сказала:

— Представляешь, ма? Близнецы, которые родились в разные дни.

Я посмотрела на Джона, который спал на моей груди, а потом на Томаса, которого держал Итон.

Мама попросила меня повторить (она записывала). Я повторила, и тогда она сказала:

— Поздравляю, милая. — В ее голосе зазвучала нежность.