Оказавшись внутри, я снова опустилась на четвереньки, позволяя струям воды барабанить по спине. Положила руки на пол и прижалась к ладоням лбом. Это была моя любимая поза, почти эмбриональная, – так вода окружала меня повсюду, пока я набиралась сил. При желании я могла бы лечь на спину, слегка согнув ноги, – размеры душевой кабинки, которая после ремонта стала больше, это позволяли. Горячая вода отгородила меня от остального мира, а если включить воображение, то можно было представить себе, что примерно так я и чувствовала себя в материнской утробе.

Может быть, я просидела так дольше – до такой степени была измучена, – но шелест шторки объявил о присутствии Дэна. Он присел рядом со мной. Я даже не пошевелилась, чтобы освободить ему место.

– Элли, с тобой все в порядке?

– Все хорошо.

– Глядя на тебя, так не скажешь.

Я повернула лицо, подставляя его струям воды.

– У меня вчера умер отец, Дэн, а я только что с похмелья. Как, ты сам думаешь, я себя чувствую?

Он потер мне спину.

– Ясно. Понял. Задай дурацкий вопрос и получишь…

– Именно. – У меня не было сил, чтобы вступать в разговор.

Налив гель для душа на губку, он принялся мыть мне спину. Мне сразу стало легче. После этого он открыл другой флакон и начал втирать шампунь мне в волосы. В сочетании с тугими струями воды это походило на сеанс СПА.

К тому моменту, когда вода стала холоднее, я обмякла, как тряпичная кукла. Дэн помог мне выйти из кабинки и обтер меня с такой нежной заботой, что я чуть снова не принялась всхлипывать. Но не стала плакать, хотя мне и хотелось.

Дэн накинул на меня халат и укутал в него, высушил волосы, отнес в спальню и лег вместе со мной на свежие простыни, от которых исходил приятный запах. Как только голова коснулась подушки, мои глаза закрылись. Еще несколько секунд я слышала дыхание Дэна, а затем провалилась в сон.

Сначала, конечно, должны были состояться похороны, а затем поминки в доме. Прекрасный случай для моей склонной к драматическим эффектам матери во всеуслышание заявить о своем горе, явить его друзьям и родственникам. Но я ей не сочувствую. Она никогда не была хорошей матерью или женой, у меня с ней свои счеты, однако тем, что решила остаться с отцом, можно сказать, заслужила свой великомученический венец.

Учитывая содержание алкоголя в теле моего отца, с похоронами, в общем-то, можно было не торопиться, но мать не стала с ними тянуть. И я не виню ее за желание как можно скорее зарыть его в землю. Я понимала причину этой поспешности: как только она полностью избавится от чего-то неприятного, можно будет переключиться на что-нибудь другое. Я сама научилась этому у нее.

– Когда ты приедешь домой? – Ее голос был подобен удару ножа, хотя мы разговаривали по телефону.

– Я же сказала, мама: завтра утром.

– С тем мужчиной?

Я вздохнула. Кухню заливал солнечный свет, цветом напоминавший сливочное масло. Я проследила кончиком карандаша лежащий на столе луч.

– Пока не знаю. Может быть.

Она молчала целых тридцать секунд.

– Не жди, что я разрешу ему спать с тобой в твоей комнате. Не позволю превратить мой дом в бордель.

– Сказала ведь: я не останусь ночевать.

Я услышала, как щелкнула зажигалка и как она затянулась сигаретой. Представила, как дым заполняет ее легкие, как она задерживает дыхание, а затем выпускает дым из носа двумя облачками. Она что-то отхлебнула, возможно кофе, а я закрыла глаза, почувствовав невероятное сожаление, что человек, которого я так хорошо знала, постоянно причиняет мне столько горя.

– Похороны в десять часов. После этого все провожающие придут к нам. К тому времени, когда все разойдутся, станет темно, а ты будешь пьяна.

– Тогда хорошо, если у мня будет преданный шофер, верно? – Я старалась пропустить ее укол мимо ушей, но не почувствовать его было невозможно. Моя мать умела всадить занозу в больное место.

– Так твой друг не пьет? – Слово «друг», которое она выделила интонацией, прозвучало оскорбительно, но в этот раз я не пожелала быть задетой.

– Он пьет. Но мы отлично со всем справимся, мама.

Она фыркнула, и я услышала стук ее длинных ногтей по какой-то твердой поверхности. Это чашка для кофе, на которой изображен Эндрю. Ее любимая.

– Ты мне понадобишься, – после паузы заявила она с льстивыми нотками. – Мне нужно, чтобы ты пошла со мной в воскресенье на мессу.

– Я не хожу на мессы, и ты это знаешь.

– Они не прогонят тебя, Элспет, – резко сказала она. – Облегчишь душу, замолишь грешки. Глядишь – легче станет.

Я сильнее сжала трубку пальцами.

– Я не собираюсь замаливать чужие грешки.

Она засмеялась. В детстве я думала, что ее смех похож на звон колокольчиков на ветру. Я воображала ее сказочной королевой, совершенной и прекрасной, свято веря в ее безграничную любовь. Ее смех не изменился. Изменилось мое восприятие. Теперь он ассоциировался у меня со ржавой, заедающей калиткой, чьи петли норовят зацепиться за одежду и порвать ее, когда вы пытаетесь сквозь нее протиснуться.

– Приеду завтра утром, – сказала я. – Встречусь с тобой у церкви.

– По крайней мере я уверена, что у тебя найдется черное платье, – не преминула она снова меня уколоть. – И бога ради – подкрасься, хотя бы немного. А еще обещай, что не заставишь меня за тебя краснеть.

– Не больше, чем ты заставишь сама себя, – не осталась я в долгу, чувствуя удовлетворение и одновременно испытывая вину, услышав ее сопение.

Она повесила трубку, даже не попрощавшись. Да ладно, мне не привыкать. Тем более что мне нужно было сделать еще один звонок, которого я страшилась чуть меньше, чем звонка матери. Я набрала знакомый номер, но была переадресована на голосовую почту Чада.

Его жизнерадостное приветствие вызвало у меня улыбку. «Так, это Чад. Хватит уже завидовать, что вы не я. Давайте ваше сообщение».

Раздался гудок, и я начала:

– Чадди, это Элли. Папа умер. Похороны в субботу, завтра. Будет бдение у гроба. Мне кажется, тебе стоит приехать домой.

Говорить с аппаратом оказалось значительно легче, чем если бы мне пришлось сообщить брату об этом лично. О смерти отца я сказала спокойно, не испытывая почти никакого волнения, как если бы сообщала ему о смерти домашнего питомца или вообще незнакомца.

– Она захочет, чтобы я поехала с ней на кладбище. Думаю, мне придется это сделать. Ты бы мне очень там пригодился, братишка. – Горло у меня сжалось, и мне понадобилось сделать несколько глотков, чтобы продолжить говорить. – Она также хочет, чтобы я приехала домой. И я… я поеду. Думаю, мне надо поехать, обязательно надо. Ты бы не помешал мне и там. Я знаю – ты не хочешь приезжать домой, Чад, но это твой последний шанс с ним попрощаться. Может быть, тебе это тоже поможет.

Я не знала, имеет ли его голосовая почта ограничения по продолжительности записи, но, раз до сих пор не услышала предупредительного сигнала, продолжила:

– Я поеду с Дэном. Если ты приедешь, я бы хотела вас познакомить. Ладно, перезвони мне на мобильный. Похороны будут на кладбище Святой Марии. Потом все соберутся у матери. Я люблю тебя. Не забудь мне позвонить.

Я повесила трубку. Мой телефон звонил пару раз, но ни один из звонков не был от моего брата.

* * *

– Я не католик. Это имеет значение? – Дэн с опасением взглянул на фасад церкви.

– Не для меня.

Я глубоко вдохнула и еще раз поправила лацканы моего черного пиджака. Мне не потребовалось что-то покупать по такому поводу – мой гардероб и так был полон черно-белых вещей, – но я давно не носила этот пиджак, и он на мне висел. Мое тщеславие это как-нибудь бы пережило, но я знала, что королева-дракониха вперит в меня орлиный взор в поисках выбившихся из прически прядей, недостающих пуговиц, стрелок на чулках, изношенных стелек в обуви. Я даже не удивилась бы, если бы она поднесла к моим губам цветовой круг, чтобы сообщить, что этот цвет помады мне не идет.

– Ты прекрасно выглядишь. – Дэн погладил мое плечо. – Готова войти?

– Ты можешь уйти. – Я повернулась, чтобы видеть его лицо, продолжая комкать в руках носовой платок, то сжимая его до размеров шарика, то разжимая снова. – Иди! Тебе не обязательно проходить через все это. Эта скукотища затянется надолго.

Дэн наморщил лоб.

– Элли, ничего страшного. Я хочу быть с тобой рядом в эту минуту.

Мои пальцы задвигались быстрее, когда я перевела взгляд с него на церковь – люди шли нешироким, но неиссякающим ручейком.

– Дэн, я ценю твою поддержку, правда ценю, но думаю, что, может, мне лучше справиться с этим одной. Моя мать…

– Ты нужна там своей матери, – мягко перебил он, снова погладил мое плечо, а затем опустил руку и взял мою ладонь. – И кто-то нужен тебе самой. Ты хочешь, чтобы я остался.

Я не могла опровергнуть это утверждение, как и много раз до этого, когда Дэн уже доказывал мне правоту своих слов. Я обмякла, плечи мои ссутулились. Он обнял меня. Ничего чувственного в этом жесте не было, никакой похотью и не пахло. Просто близость и тепло живого человека. И он был прав. Мне нужно было, я хотела, чтобы он был рядом.

– Ну как, теперь готова? – спросил он несколько мгновений спустя, водя губами по моим волосам. – Кажется, все уже вошли.

Я кивнула, уткнувшись ему в пиджак, – сегодня Дэн надел строгий черный галстук, а я скучала без рыбок и танцовщиц хулы.[10] Проведя пальцами по мягкой ткани вверх-вниз, я отпустила его пиджак.

– Готова.

Дэн положил палец мне под подбородок и поднял кверху мою голову.

– Элли, помни, что я с тобой. Если тебе что-то понадобится, просто скажи.

Я кивнула – голос пропал от нахлынувших эмоций, справиться с которыми мне было еще не по силам. Дэн улыбнулся. И как обычно и случалось, улыбка Дэна вызвала у меня ответную улыбку.

Церковь Святой Марии небольшая, но симпатичная. Она стала местом моей конфирмации. В стенах этой церкви я впервые – и не однажды – исповедалась. Мое детство прошло здесь, под взглядом Девы Марии, и, войдя через тяжелые деревянные двери, вдохнув насыщенный запах, я словно переместилась назад во времени.

Дэн поддерживал меня под локоть. Проходя мимо купели со святой водой, я опустила пальцы, почувствовала странную маслянистую вязкость. Для меня это было доказательством того, что вода и правда не простая, а божественная. Я коснулась влажными кончиками лба, впадинки у шеи, каждого плеча и потирала пальцы до тех пор, пока они не высохли.

Отец Макмейхон уже начал читать мессу, и не одна голова повернулась в нашу с Дэном сторону, когда мы шли по проходу к самой первой скамье, где виднелась облаченная во все черное фигура моей матери. Наверное, примерно те же чувства, что обуревали сейчас меня, испытывали Ганс и Грета, направляясь к дому ведьмы. Вероятно, это было святотатством, но я рассуждала так: если уж святая вода не вскипела, когда я погрузила в купель свои пальцы, то почему бы Богу не взглянуть сквозь пальцы на маленький и безвредный полет фантазии. К тому же я подумала, преклоняя колени и крестясь, что моя аналогия неверна. Ганс и Грета не знали, что они идут навстречу своей судьбе. Я, в отличие от них, имела вполне определенное представление о том, что меня ждет.

Дэн позади меня замешкался – у него не было отточенного навыка, коим обладают католики, преклоняя колени, – и опустился рядом со мной с задержкой. Я тут же услышала, как миссис Купер, соседка матери, что-то зашептала своему мужу Фреду, но не стала оборачиваться. Миссис Купер когда-то пекла мне печенья и учила меня вязать крючком. Я не виделась с ней по меньшей мере десять лет.

Стоило мне опуститься на скамью, как моя мать тут же ухватилась за мою руку, словно та была канатом, который мог спасти ее, зависшую над бездной. Если учитывать, что я часто представляла мать висящей на канате над пропастью, то от меня не ускользнула ирония этого жеста – свидетельство того, что она во мне нуждается. Это не могло не вызвать у меня улыбку, совершенно конечно же неуместную. Я скрыла ее, поднеся ладонь к губам.

Дэна моя мать проигнорировала, но, впрочем, месса и не предназначена для знакомств. Зато я снова перенеслась в прошлое. Я и забыла, какой успокаивающей силой обладают знакомые слова или что из числа цветных лучей света, проникающих через витражные стекла, всегда можно извлечь квадратный корень. Я забыла, как чувства в церкви могут нахлынуть и отхлынуть, подобно приливу и отливу, не оставляя в голове никаких мыслей, и что это необязательно плохо. Молитвы я, может, и подзабыла, но сердце напомнило. Я бормотала слова, считая горошины. Именно здесь, в церкви, я впервые пришла к выводу, что можно молиться, используя числа, и что люди постоянно что-то высчитывают. И была потрясена до глубины души, поняв, что это далеко не так.