- Ну скажи мне пожалуйста, о чем тебе с ним разговаривать? Он ни на что ни годный мелкая пиявка! Ты с ним связалась как твоя мать с подпоручиком. Что у тебя общего может быть с Попрыщиным? Посмотри: кто ты и кто он!

- Мне с Попрыщиным весело. Я хочу общаться с тем с кем мне интересно.

- Если бы наша квартира не выходила прямо в присутствие ты бы с ним не разговаривала и тут не бегала. И Попрыщина здесь бы не было. Лучше бы ты, Софья, полюбезничала с генералом, камер юнкером или с полковником Бородиным. Он часто у нас бывает. У нас чай много знакомых и тебе есть с кем полюбезничать. Если тебе, положим, скучно и тебе хочется поговорить, поговори с кем-нибудь другим, а не с Попрыщиным. Например поговори о чем нибудь с нашим чиновником коллежским асессором Шумякиным. Он человек положительный, семейный, серьезный.

- О чем я буду с ним разговаривать?

- О состоянии шоссейных дорог губернии, например.

- О, господи! Папаша!..

- Я это к тому что Попрыщин тебе не пара. О чем тебе с ним разговаривать?..

- Мне просто с ним интересно.

- Ну ежели только просто интересно..

Николай Михайлович прохаживался по комнате. Он подходил к креслу с подушкой, разворачивался и опять уходил в дальний угол комнаты. Софья, хорошо знакомая с его манерой ждала когда он закончит разговор.

- Софья, что это ты грызешь?

- Сахарные шкварки. Сегодня наша кухарка Пелагея варила сахар.

- Дай кусочек.

Софья протянула отцу молочно-коричневый кусок сахара и, улыбнувшись, ушла.

Губернатор грызя сахарные шкварки все так же расхаживал по комнате. Глубокая мысль пришла ему в голову.

- Позвать сюда Пелагею! - крикнул он.

Вошла Пелагея. Она встала в дверях опустив большие белые руки на передник.

- Принеси мне сахарных шкварок.

- Ну уж нет.

- Почему нет?

- Ну уж нет, Николай Михайлович! Мои дети целый год ждут этих шкварок, это для них праздник!

Губернатор размышлял, бродя по комнате.

- Ничего не осталось?

- Сегодня Сережа с вашей Софьей прибегали, много шкварок погрызли.

- Да?

- Да уж.

Губернатор продолжал ходить.

- Совсем ничего не осталось?..

- Ни одного кусочка.

- Да?..

- Да.

- Так значит ничего ни осталось?..

- Нет.

- Ну ладно. Иди.


Глава 9.


Пошел месяц. Софья не разговаривала с Попрыщиным и не хотела его видеть.

Когда Попрыщин попытался с ней заговорить она быстро ответила:

- Нет! Нет! - было ясно что она не хочет с ним разговаривать. И было неизвестно как долго она не будет с ним разговаривать, и может быть не будет с ним разговаривать уже никогда.

Арсений Арсеньевич тяжело переживал ее отвращение и не знал как преодолеть его. Сколько он не размышлял и как не кидался в разные стороны в своих чувствах - ничего не приходило на ум.

Как часто раньше зимними вечерами он подходил к ее дому и мечтал о ней, и думал о ней: что вот сейчас за этими стеклами Софья спит положив голову на белую подушку, - рядом, совсем недалеко от него. И чувство радости и тихого удовлетворения охватывало все его существо как в те редкие минуты когда он стоял в церкви и знал что соединяется в своих чувствах c Богом и с лучшими людьми которые есть на земле. Какой веселой девочкой она становилась как разыграется! Как кошечка. Какая резвость и нежность в ней проявлялась, как сверкали ее глазки! Как ему хотелось защитить ее от всех бед и какие мужественные силы он чувствовал в себе в эти минуты. И какие надежды тогда пробуждались.. Как хотелось заботиться о ней и возиться с нею. Это было самое главное в жизни, и это всегда было недостижимо.

Когда Попрыщин думал о том что она может принадлежать другому человеку, быть чьей-то собственностью, что кто то другой будет целовать ее глаза, каждый день видеть ее, каждую минуту когда захочет, и жить с ней, а главное что каждая часть ее существа, каждая точка на ее лице и каждый ее волосок будут принадлежать кому-то другому, чужому, о, как это казалось страшно и невозможно. Когда он думал что ее черная тонкая бровь, вот когда смотришь на ее лицо и голову чуть-чуть сбоку, и ее маленькая чуть заметная родинка видная рядом справа будут принадлежать другому человеку, о, как ему становилось страшно, больно. Казалось что потерять ее, все это, было самое страшное и тяжелое что может случится в жизни. "Я не могу жить без нее!" - чуть слышно бормотал он бредя по холодной дождливой вечерней улице. И хотя Софья казалось ему идеальной, исключительной девочкой, но смотрел он при этом на нее всегда так как смотрит крестьянин на свою корову, которая нужна ему для того чтобы она давала молока и рожала телят. Да, вот так прежде всего смотрел Попрыщин на Софью которая нужна была ему как нужна крестьянину в доме корова: для тепла, для семьи, для рождения детей.

Холодный дождь ударял по лицу Арсения Арсеньевича в эту тяжелую минуту его жизни а сломавшийся зонтик не защищал от дождя. Мартовские лужи уже везде потопили снега и лишь тротуары с поднятой над дорогой землей и с прогнившими досками спасали сапоги от полного потопления. Редкие фонари горящие кое где на пространствах и краях утопающих в грязи улиц не давали заблудиться и окончательно погибнуть в грязи.

- А поди-ка ты сюда!

Чья-то крепкая рука ухватила Арсения Арсеньевича за плечо и изменила его движение.

- Вот где ты шатаешься! А я все никак не мог тебя найти.

Через минуту Арсений Арсеньевич сидел на стуле перед бутылкой водки и перед двумя блюдцами: с холодцом и с шанежками еще называемыми "чибриками" сделанными из черной муки и тертой картошки.

- Где я? - спросил он оторопев от неожиданности.

- На Ямской. Это ж не Тобольская губерния. Что, брат?.. Где ты так загулял?.. Да ты никак и не пьян? - прямо перед собою Попрыщин увидел лицо старого приятеля Александра Ханыкина медынского мелкопоместного помещика.

- А я захожу к нему нынче: нет его, еще не пришел со службы, - говорил Ханыкин обращаясь ко всему народу потчующемуся в кабаке, - Мне ждать некогда, думаю: зайду потом еще раз. Прихожу: опять его нет! Где же ты шатаешься, ваше величество? Выпей горячую, выпей чарочку, выпей. Ты чай совсем с такого холода задубел. Да ты промок насквозь! Где это тебя так шатало? - говорил Ханыкин снимая с Попрыщина шинель и отдавая ее подбежавшему мальчику.

- Не хочу я, не буду, - сказал Попрыщин отодвигая стопку, - не до этого мне сейчас.

- Выпивай коли налили, никак еще заболеешь! Подай ка нам горячего чаю! - закричал Ханыкин половому.

- Тяжело мне, Ханыкин, тяжело.

- А кому сейчас легко? Ты мне найди хоть одного человека.. Выпей, Арсений! Выпей!

Чокнулись. Выпили.

- А налью ка я тебе горячего чаю, - говорил Ханыкин, прислуживая приятелю, - А то и правда захвораешь.

В гвалте кабака, в тепле, в дыму, в красном свете и треске четырех горящих сальных свечей, Арсений Арсеньевич согрелся но не повеселел. Грусть, глубокая тоска сковала его сердце. Ни на минуту и в этом дыму кабака он не мог забыть про потерю Софьи. Милая Софья!..

- Все-то тоска у тебя. И откуда тоске взяться? Не понимаю я таких людей, убей меня брат Арсений, не понимаю.

В деревеньке из шестнадцати домишек где жил помещиком Ханыкин один только его дом выделялся большими размерами: он был из восьми комнат половина из которых не отапливались зимой и до лета стояли холодными. Несмотря на такое малолюдье и малоземелье, и несмотря на то что вся его прислуга состояла из трех человек включая сюда дворника его же конюха, горничную его же кухарку, помощницу девчонку-сиротку и француженку-гувернантку жил помещик Ханыкин с женой, двумя дочерьми и мамашею пан-паном, настоящим помещиком, хотя нигде и не служил. Не судейский, не губернский чиновник из него не получился. Хоть ему и приходилось по нуждам отправляться в поездки одному, самолично управлять повозкой и самому заниматься лошадью, это его нимало не смущало. В городах и в сельских поместьях у него было много родственников и знакомых так что всегда было где переночевать и остановиться.

Жил Ханыкин по своим средствам никогда не влезая в долги и не давая никому взаймы ни копейки. Он был рыболов и пропадал на речке целыми днями. На реке Шаня и на пруду в недалеком от него селе Гребнево он налавливал такое большое количество рыбы что ее хватало на год. Очищая от кожуры засушенных карасиков еще летом освобожденных от брюха и отрезая кривым черным ножом их головы он рассуждал:

- Вот говорят: сорная рыба. У меня летом мужики спрашивали: куды ты ее ловишь, эту рыбу? Для курей? Или свиньям? Нет брат, я для себя ловлю! А как почистишь ее, потушишь с картошкою, да потом бросишь туда порезанные сушеные карасиные спинки, нет для меня лучше еды: красота! Недаром гребневский поп Сорока любит сушеных карасей, недаром!

Мамаша помещика Ханыкина Любовь Васильевна верующая и добрая женщина бывшая раньше старостой церкви Казанской иконы Божией Матери в Медыни, рассуждала:

- И с чего это у некоторых людей в нашей России бывает скука?.. Говорит: вот тоска у меня... С чего это тоска?.. Откуда ей взяться? .. И почему ему скучать?.. Зимою, в глухую пору еще можно и усомниться под зимними метелями и стужами, и пожалеть о ком то далеком. О каком близком человеке кто уехал далеко или умер можно вспомнить тогда и погрустить. Или к примеру осенью когда идет холодный дождь, а на кирпичном заводе братьев Кутылиных пускают вонючий противный дым, как будто они там порох жгут, помнишь, когда мы жили в Медыни?. Какой горький дым шел от ихнего завода, так было противно! Но не летом же тосковать, не летом, когда радуются и поют все птицы и все божьи твари.

- Это все от свободомыслия. Заняться им нечем, надзора нет, вот и распустились, - скажет священник Сорока, наливая в стакан домашнего смородинного вина.

- Ага!.. Ага!.. - поддержит разговор пришедшая из Медыни старушка-странница и продолжает свой рассказ:

- Свинья с горки бежит и обернулась клубочком. Как под Сергиевскую горку закатилась, а клубочек так и катится, так и катится!.. Сама я все это видела, истинный крест, видела в Болхове, а нонче ночью мне это все и приснилось!

И все они трое, и священник Сорока, и старушка и Любовь Васильевна истово крестятся.

- Слыхали: черти напали на Козельск.

- А когда?..

- На Святки.

И опять они трое истово крестятся.

- Вот пишет он мне из Калуги, - продолжал Ханыкин, оборачиваясь опять к ближним посетителям кабачка как бы приглашая их к разговору и указывая на приятеля, - вот пишет он мне из Калуги письмецо что тяжело мне и тоска меня замучила, жизнь трудна, сижу один в четырех стенах, поговорить не с кем, и на службе мне ходу не дают, начальство меня не любит. Заезжаю я к нему на Пасху. Подхожу к его квартире. Что такое? Слышу за дверью стуки, крики, вопли. И что же я вижу?.. Открываю дверь, - по комнате бегают и прыгают на кровати три девчонки и мальчишки, визжат, кричат, веселятся. Тут же с ними собачка Жучка носится и прыгает до потолка.

Ханыкин выпил стопочку и закусил холодцом с чибриком.

- Эх, хороша! - крякнул он, - Чистая водочка! Ну и как ты, все так же влачишь свой жребий в губернском правлении?..

Между тем веселье в кабаке продолжалось. Уже двое мужиков встали с лавки и вышли на середину выставив вперед один сапог а другой лапоть обутый в резиновую калошу. Уже все зашумели и заходили кто во что горазд. После четвертой чарочки Арсений Арсеньевич поник головой и лишь изредка кивал в ответ своему приятелю. Из гула и дыма кабака до него доносились только отдельные слова:

- Маруська Танцуй и Шурка Змейка а вот и их подруга.

Он слышал как за соседним столом ехавшие из деревни полицейский пристав и врач негромко обсуждали свое дело.

- Вскрытие и вывернутые карманы показали что доходы покойника были равны нулю.

Выпив водочки и закусив холодцом пристав и врач уехали.

Маруська Танцуй уселась пьяная на лавку и затянула свою песню:

- Я маленькая девочка, я в школу не хожу,

Купите мне ботиночки на кожаном ходу.

Попрыщин вконец опьянел. В дымном тумане горелых свечей и пьяного угара он видел перед собой только лишь лицо своего приятеля Ханыкина.

- Я хочу жениться на губернаторской дочери, - говорил он.

- Ты благородный человек, - сказал Ханыкин привстав с места и прямо посмотрев в его глаза - Это благородно! Это благородно!

Арсений Арсеньевич поник головой. Горе сжало его сердце. Так сильно он воспринимал свое несчастие. Если бы только знал Ханыкин как беспочвенны эти надежды.

- Ты должен спросить у любезной: что я сделал не так? Скажи мне это пожалуйста. Пусть она тебе об этом скажет, и ты узнаешь.Ты должен у нее просить прощения, - говорил Ханыкин.

Но вот кончилась водка и во втором графинчике. Уже были съедены все чибрики, соленые огурцы и холодец. Половой принес им счет на подносе (как господам) подсвечивая себе свечкой.