Однажды она подарила Агнессе цепочку, но девочка не решалась ее носить, боясь потерять. Вивее же такой страх был неведом. И все же — ее можно было напугать. Когда Эмма молча протянула ей свиток и старушка увидела, что написано на пергаменте, ее лицо побелело. Она не сразу разобрала письмена — в часовне царил полумрак, да и зрение уже подводило женщину, но, разглядев руны, она в ужасе зажала рот ладонью.

— Откуда это у вас, девочки? — спросила Вивея, перекрестившись.

Ее родители были язычниками, и Вивея приняла христианство уже взрослой, но считалась очень набожной. Она часто рассказывала детям истории о христианских добродетелях. Агнессе вспомнилась судьба некой крестьянки по имени Мария, о которой ей как-то рассказывала Вивея. Мария часто жаловалась на то, что ее муж слишком много жертвует на церковь. Она богохульствовала, и однажды ее язык удлинился, раздвоился и прирос к ушам. В отчаянии Мария отправилась в Фекан, помолилась в церкви о прощении, и Господь избавил ее от страданий. После этого Мария никогда не возражала против пожертвований на церковь. Истории Вивеи должны были напугать детей, но Агнессе от них становилось смешно.

Впрочем, сегодня ей было не до смеха.

— Ты можешь прочитать… эти руны? — взволнованно спросила девочка.

— Моя мать знала руны. И Гуннора тоже, — прошептала Вивея. О своих умениях она умолчала.

Эмма указала на повторяющиеся символы.

— Это имя, да?

Вивея долго смотрела на письмена.

— Что тут написано? — не удержалась Агнесса. — Это проклятье? На этого человека наслали злые чары?

Вивея покачала головой.

— О господи! — Женщина побелела. — Никто не должен узнать, что тут написано. Нужно спрятать этот свиток там, где его никто не найдет. И вы никому не должны говорить об этом, понимаете?

Она беспомощно уставилась на девочек. Старушка была в таком отчаянии, что Агнессе захотелось заверить ее, что они помогут ей сохранить эту тайну. Но девочка понимала, что этого недостаточно. Спрятать свиток, все замолчать — так им не остановить тех двух монахов.

Заговорить об этом решилась Эмма.

— Боюсь, этим делу не поможешь. Об этом свитке знают брат Реми и брат Уэн. Что… что же тут такое написано, о чем никто не должен узнать?


Глава 8


965 год


Агнарр оказался терпелив, не набросился на нее сразу, а отвел в хижину, маленькую, темную, с низким потолком и замком на двери. Гуннора осталась одна. Она выглянула наружу в щели между досками, но разглядела только вооруженных мужчин, ходивших по двору. Ее сестер нигде не было. Гуннора беспокоилась о них, но в то же время была рада, что не слышит их плач. Она не выдержала бы этого, их слезы сломили бы ее. Удивительно, что ее сердце до сих пор бьется — после всего, что она узнала.

Ее родителей убил северянин. Человек, разделявший ее веру в богов, сохранявший обычаи, которые ненавидел Ричард. Гуннора закрыла глаза. Истина была подобна мечу, разрубавшему все, что приближалось к нему: упрямство, с которым девушка придерживалась старых традиций, ее презрение к Ричарду, тоску по утраченной родине.

Что ей осталось после удара этого меча?

Достаточно было открыть глаза, пройти взад-вперед по тесной комнатенке, подумать над тем, как выжить самой и как спасти сестер.

Но как бы она ни хотела выбраться отсюда, это представлялось невозможным. Невозможно бежать из этой хижины, невозможно скрыться от воинов, ни сейчас, когда светило солнце, ни ночью.

Остановившись, Гуннора присела на корточки и нацарапала на земляном полу руну «эйваз», руну смерти, и имя Агнарра рядом. Сработает ли руна, если ее не вырезать в дереве? А главное, сработает ли руна, если Гуннора будет сомневаться в ней?

Вечером в комнату вошла девушка, жившая среди воинов. Она принесла Гунноре миску с кашей и кружку козьего молока. Заметив руну на полу, девушка так испугалась, что выронила миску и выбежала наружу.

Гуннора посмотрела на кашу, рассыпавшуюся по полу рядом со смертоносной руной. Может ли руна отравить еду?

Нагнувшись, она собрала кашу в миску и съела ее с комьями земли. Нужно было набираться сил, к тому же Гуннора знала, что ничто так не отравляет человека, как ненависть. То, что все эти годы она ненавидела не того человека, не ослабляло это чувство, и им нужно было воспользоваться, чтобы выжить.

Гуннора как раз доела, когда на руну вновь упал вечерний свет из дверного проема. Человек, вошедший в хижину, остановился перед ней. Гуннора не поднимала голову, уверенная, что это Агнарр. Она не хотела показывать ему, насколько ей страшно. Но ничего не происходило. Перед ней стояла пожилая женщина с едва тлеющей лучиной в руке. Легкий ветерок развевал ее седые распущенные волосы. На женщине не было головного убора, как полагалось старухам, да и глаза ее оставались молодыми. И злыми.

— Ты знаешь руны?

Гуннора упрямо посмотрела на нее.

— Кто ты такая?

Старуха закрыла за собой дверь.

— Эгла. Я мать Агнарра. Я хотела посмотреть, что за женщина околдовала моего сына.

Эти слова показались Гунноре странными. Она еще никогда не чувствовала себя столь обессилевшей. Никогда ее руническая магия не была столь слабой. Но Эгла смотрела на нее с уважением. Она подошла поближе, не наступая на руну на земле. Похоже, старуха знала ее значение.

— Ты хочешь убить его? — с любопытством спросила Эгла.

— Он убил моих родителей.

Старуха кивнула.

— Понимаю.

Следующие мгновения прошли в молчании.

— И больше ты ничего не скажешь? — удивленно поинтересовалась Гуннора.

— Если он позволит себя убить, то заслуживает смерти.

Лучина все тлела, но не освещала лицо Эглы. Ее глаза напоминали черные дыры.

— Когда я была маленькой, — начала рассказывать она, — моего отца ударил бык. Отец умирал три дня. Моя мать послала трех рабов, чтобы те поймали быка, собственноручно убила его и зажарила его мясо. Вся наша деревня наелась досыта. Мать сказала, что раз уж отец умер, пусть это будет не зря. — Старуха помолчала. — Люди умирают, тут уж ничего не поделаешь. Но добрая смерть должна приносить славу или хотя бы пользу. Агнарр убил моего мужа, своего собственного отца, и чтобы это было не зря, он должен стать правителем Нормандии. Если же он окажется настолько глуп, что позволит тебе убить его, то пусть его смерть принесет тебе пользу. Будь осторожна и не позволь его людям убить тебя.

Гуннора не могла понять, что же такое говорит старуха.

— Ты думаешь, я сильнее его? — вырвалось у нее.

Эгла захихикала.

— Нет, но будь ты сильнее или хотя бы хитрее, я бы не пролила по нему и слезинки. Откуда тебе ведомо искусство рун?

Гунноре удалось скрыть свое изумление этим разговором. Она хотела, чтобы старуха ушла, но пока Эгла оставалась здесь, Агнарр не осмелится войти в эту хижину. К тому же у нее можно что-нибудь узнать о враге.

— От матери, — признала Гуннора. — Она была мудрой женщиной.

— Хм. — Эгла презрительно поморщилась. — Женщины всегда мудрее мужчин. И слабее. Они не могут дать сдачи, им приходится сражаться иначе, не мечом или кулаком. Они не могут делать ставку на силу, только на хитрость. — Женщина вздохнула. — Но это может быть полезным, знаешь. Мужчины подстреливают дичь, а мы гадаем на внутренностях принесенной ими птицы. Мужчины оставляют на земле глубокие следы, мы же поднимаемся на цыпочки, чтобы снять яблоко с ветки. Эта работа кажется им презренной, но они упускают то, что мы знаем с малых лет: даже подгнивший плод сладок. А когда они спят с нами и мы не можем даже пошевелиться, наши мысли остаются свободными. Каким-то образом мы можем воспользоваться собственной слабостью.

— Что же мне делать? — спросила Гуннора.

Старуха не ответила. Казалось, она погрузилась в собственные мысли.

— Мужчины быстрее бегают, быстрее скачут на лошади, быстрее убивают, но иногда эта скорость не приводит их к цели. Иногда добиться своего помогает только терпение.

— Чего же мне терпеливо дожидаться? Своего поражения?

— Ты не потерпишь поражение, если соблазнишь его или околдуешь. В конце концов, это одно и то же.

Гуннора пожала плечами.

— И так я смогу одержать победу?

Она была уверена, что Эгла ничего не ответит на это, но вдруг старуха улыбнулась и склонилась к ней.

— Когда-то Агнарр возжелал одну девушку, но не заполучил ее. Берит. С тобой он захочет насладиться своим триумфом, захочет увидеть твои слезы. Но пока ты не заплачешь, ты останешься жива. А это уже победа.

Гуннора почувствовала теплое дыхание старухи. Один из ее волосков коснулся щеки девушки, и той стало противно. Уж лучше бы Эгла ее ударила.

— А ты плакала когда-нибудь? — спросила она.

Эгла все еще улыбалась.

— Никогда. Иначе как бы я дожила до этих лет?

Они опять помолчали. В щели больше не падал солнечный цвет, воцарилась тьма. Вскоре и лучина погаснет.

— Значит, ты советуешь мне не плакать. Что мне еще сделать, чтобы спасти свою жизнь?

Эгла облизнула губы, в полумраке казавшиеся синеватыми.

— Мне сказали, ты спала с герцогом Ричардом. У него было много женщин, красивых женщин. Если ты сумела прельстить его, то сможешь соблазнить любого мужчину.

У Гунноры кровь шумела в ушах.

Соблазнить и околдовать. Для Эглы это было одним и тем же, для Гунноры — нет. Околдовать кого-то можно рунами, соблазнить — телом. Она больше не верила в силу рун, узнав, что убийца ее родителей не был христианином. Но ее тело все еще оставалось молодым и сильным. Она сумела возлечь с Ричардом, даже наслаждалась этим. Выдержать прикосновения Агнарра будет намного сложнее, но она выживет, а это главное.

Гуннора стерла руну смерти и нарисовала «феу», руну огня. И тогда лучина погасла. Она слышала хриплое дыхание Эглы, но больше не видела старуху.

— Спасибо, — прошептала девушка.

— Ты не должна благодарить меня. Это не я придумала законы этого мира. Кто ни на что не способен, того растопчут, и никто не вспомнит о нем с уважением.

Старуха развернулась и вышла. Вскоре после нее в хижину вошел Агнарр.

Агнарру вспомнилась история, которую рассказывал отец. Когда Гуомундр был еще молод, он, хотя умело обращался с оружием, был еще легковерен и горяч. Он хотел напасть на монастырь, но, вместо того чтобы все продумать, послал своих людей напролом — и столкнулся с врагом нос к носу.

Людям Гуомундра удалось избежать стычки с противником, спрятавшись на острове посреди реки, но враги не отступали. Ночь защищала отряд Гуомундра, но он понимал, что, когда небо на востоке порозовеет, его противники перейдут реку и нападут на них.

Гуомундр сожалел о легкомысленном решении, но сознавал, что одними сожалениями делу не поможешь. Ему могли помочь только боги, а значит, нужно было умилостивить их подарком. А что может быть лучшим даром для богов, как не самый сильный воин для Валгаллы? И вот они выбрали самого сильного из своих воинов, отрубили ему голову, потом руки и ноги и развесили их на деревьях. Вызвался ли тот воин добровольцем, никто не знал. Все мужчины хотели попасть в Валгаллу, за стол к самому Одину, кормившему своих волков, но не меньше им хотелось дожить до следующего утра. Когда забрезжил рассвет, кровь уже впиталась в землю и расчлененный труп казался желтоватым, точно воск.

Но жертва оказалась не напрасной. Вскоре на остров высадились не враги, а соотечественники Гуомундра, и тот усвоил важный урок, который преподал и сыну. «Мы пролили его кровь, чтобы не пролилась наша».

Теперь прольется кровь черноволосой датчанки. И не так, как кровь Берит. Теперь черноволосая датчанка испытает страх. И не так, как Берит. Пусть она визжит, сходит с ума от ужаса, пусть испытает отчаяние и бессилие, пусть молит его о пощаде. Не так, как Берит. Тогда ему больше никогда не придется думать о Берит. Не придется думать об этой черноволосой датчанке. Не придется испытывать эти отвратительные чувства. Да, пусть датчанка утратит самообладание, чтобы ему больше ничего не пришлось делать, только убить ее.

Но девушка смотрела на него, гордо вскинув голову, внимательно и напряженно, выискивая возможность сбежать. Однако такой возможности не было, и она не двинулась с места. Ее лицо оставалось равнодушным, но сегодня это не злило Агнарра. У него будет достаточно времени, чтобы растопить этот лед.