Гуннора внимательно выслушала ее, и боль шевельнулась в ее душе — то ли от слов Гирид, то ли от воспоминаний о родителях. Но женщина не выказала своих чувств.

— То, что у нас так много богов, не всегда хорошо. Боги ревнивы, они постоянно воюют друг с другом и требуют, чтобы люди принимали чью-то сторону. Как же добиться мира?

— Я думала, тебе нужен не мир, а месть, — прошипела Гирид.

— А хочет ли мести Агнарр?

Гирид на мгновение опешила, но затем ухмыльнулась. Очевидно, она поняла, как запугать Гуннору. Та подозревала, что Гирид известно, где Агнарр. Наверное, можно было бы силой заполучить эти сведения. Но в жизни Гунноры и так было слишком много насилия.

— Уходи! — приказала она. — И не смей больше требовать от меня оправданий!

Гирид и не шелохнулась.

— Он еще жив, — прошептала она. — Он ждет возможности отомстить Ричарду… и тебе.

Гунноре вновь удалось сдержаться.

— Почему ты на его стороне? — спокойно спросила она. — Я объявила всему миру, что это Агнарр убил моих родителей, а не люди Ричарда. Ты должна ненавидеть его, а не меня.

— Это ложь! И Агнарр покарает тебя за то, что ты оболгала его!

«Чем он может навредить мне, чего еще не сделал?» — подумалось Гунноре.

— Уходи! — повторила она.

Гирид повернулась и пошла к двери, но напоследок оглянулась.

— Может быть, Агнарр сейчас и проиграл, но он наберется новых сил. Ты должна защититься от него, и молитвы твоему слабому богу тут не помогут. Только руны спасут тебя.

Она вышла из комнаты и уже не увидела муки на лице Гунноры. Женщина осторожно провела ладонью по животу. Ребенок уже готов был родиться, хотел выйти в этот страшный и прекрасный мир.

Конечно, Гуннора могла бы вырезать руны тайком, не веря миру. Но она предпочла уподобиться своему ребенку, довериться силе жизни, не отрицая и смерти, но противопоставляя ей новое начало.


Фекан


996 год


Вивея, Агнесса и Эмма смущенно переглянулись.

— Что вы тут делаете? И откуда у вас этот свиток?

Вивея понимала, что скрывать записи бесполезно, и передала их женщине, вошедшей в часовню.

— Агнесса… Агнесса нашла их у герцогини. — В голосе Вивеи слышалось облегчение. Словно она снимала с себя всякую ответственность.

Да и Эмма была рада тому, что ее имя не упомянули. Немногие пользовались уважением младшей дочери герцога, но мать Агнессы была одной из них.

Конечно, как и Агнесса, Эмма понимала, что та может быть нежной и милой, но лишь немногие знали ее с этой стороны. Все считали мать Агнессы строгой и непреклонной. Особенно она ожесточилась после того, как два года назад умер отец Агнессы.

Вот и теперь она сурово уставилась на дочь.

— Что ты делала в покоях герцогини?

— Я увидела, как туда входят те монахи, вот и последовала за ними!

Девочка поспешно объяснила, что случилось, и упрек на лице матери сменился потрясением. Вивея, вначале старавшаяся держаться в стороне от разговора, начала поддакивать.

— Я же не знала… — пробормотала женщина, когда Агнесса договорила. — То есть знала, но…

Даже этого невнятного лепетания Вивеи было достаточно, чтобы укрепить Агнессу в ее убеждении: герцогиня скрывала не одну тайну, а две!

— Молчи! — перебила ее мать Агнессы.

Она вздохнула, стараясь привести мысли в порядок.

— Ты должна оставаться с семьей, — строго сказала она Эмме. — Господь в любой миг может призвать твоего отца к себе. Не все твои братья и сестры могут быть рядом с ним в такое мгновение — и тебе нельзя отказываться от такой милости. — Не дожидаясь ответа, она повернулась к Вивее. — Я все улажу. Ты оставайся в часовне, посвяти себя молитве, этим ты поможешь нам всем. — Потом она внимательно посмотрела на дочь. — А ты… Ты пойдешь со мной.

Женщина поспешно забрала свиток с рунами. Вивея отвернулась, предоставив другим принимать решения. Эмма хотела что-то возразить, но слова об отце сломили ее упрямство. Девочка, понурившись, поспешила в замок.

Агнесса с матерью вышли во двор.

— Мама… Мама, что мы будем делать? Монахи… Нельзя, чтобы они…

Женщина оглянулась, молча взяла дочь за руку и потащила в одну из комнат писарей.

— Тут мы пока что будем в безопасности.

Агнесса заметила, что голос матери дрожит.

«Пока что… А потом?»

— Ты не спросила Вивею, что значат эти руны, — взволнованно произнесла девочка. — Похоже, ты догадываешься, что там написано. Ты умеешь читать руны?

Лицо матери оставалось непроницаемым.

— Мне известно прошлое герцогини.

Невзирая на любопытство, Агнесса не решилась расспрашивать ее подробнее.

— Твой дедушка умел читать руны, — прошептала женщина. — Его воспитала язычница.

Дедушка давно уже умер, но Агнесса помнила исто рии, которые он рассказывал. Она любила его слушать, хотя иногда его слова пугали малышку, особенно когда речь шла о язычниках. Само это слово навевало ужас. Если умереть язычником, не попа дешь в рай и тебе навсегда придется остаться в аду. Агнесса как-то спросила у дедушки, почему же тогда не все язычники принимают крещение. «Понимаешь, — ответил он, — не все язычники верят в ад. А главное, не верят в то, что где-то можно остать ся навсегда».

— Твой дедушка никогда не отрицал своего происхождения, — говорила тем временем мать. — Его не просто воспитала язычница, его отец был язычником. Вначале он ничего не знал об этом и не хотел знать, но в какой-то момент вынужден был признать правду. Его отца звали Тир, мать — Гизела. Она была из народа франков. Гизела не смогла воспитать своего ребенка и отдала его своей подруге Руне. Бабушку Руны звали Азрун. Твоя же бабушка, Матильда, тоже ведет свой род от язычника и христианки. Ее отца звали Регнвальд, а мать — Хафиза.

Так много людей. Так много имен. Но больше всего Агнессе понравилось имя Азрун. Умела ли она читать руны? И почему мама все это рассказывает?

— Но при чем тут тайна герцогини? Что она сделала?

Мать не ответила.

— Во всех нас течет кровь и язычников, и христиан, — прошептала женщина. — И рано или поздно приходится выбирать, на чьей мы стороне.

— Но герцогиня сделала свой выбор! Она благочестивая женщина, ее вера в Христа крепка и…

— Ты еще маленькая, тебе этого не понять.

— Мне уже десять!

— Агнесса, пойми, я не могу тебе больше ничего рассказать. Я обещала, что сохраню тайну.

— Кому? Герцогине? Какую тайну?

Но мать, похоже, погрузилась в воспоминания, горестные воспоминания.

— Что бы она ни сделала, что бы ни пыталась скрыть… — прошептала она. — Не мне ее судить.


Глава 10


965—966 гг.


Альруна металась по коридору. Стоял ноябрь, в каминах плясал огонь, но в замке было холодно, и лед сковал ее сердце.

Вот уже несколько часов Гуннора рожала. Временами слышались глухие стоны, но датчанка ни разу не крикнула. При родах ей помогала Матильда, и когда мать Альруны вышла из комнаты, чтобы принести чистой воды, девушка подбежала к ней. Ей было невыносимо стоять здесь и ждать, но и спрятаться было негде. Слишком уж было больно — но если взглянуть в лик боли, воспротивиться ей, то, может быть, станет легче?

— Все в порядке? — спросила Альруна, стараясь, чтобы в ее голосе прозвучала тревога за жизнь Гунноры.

Конечно, мать распознала ее ложь, но обвинять Альруну в лицемерии не стала.

— Она сильная, — сказала Матильда. — Мне при родах было намного больнее. Или я не скрывала свою боль.

Женщина помрачнела — должно быть, вспоминала своих умерших детей, родившихся уже после Альруны, думала о тщетной надежде завести второго ребенка.

— Хочешь зайти?

Альруна поспешно покачала головой.

— Мне кажется, я этого не вынесу… Вида крови, я имею в виду.

Матильда, многозначительно кивнув, ушла.

Альруна вновь принялась расхаживать по комнате. Что, если Гуннора умрет? И ее ребенок вместе с ней? Это что-то изменит? Ричард вновь впадет в тоску, как после смерти Эммы? И, может быть, эта тоска толкнет его в объятия Альруны?

Но нет, когда умерла Эмма, Ричард не искал близости женщины, влюбленной в него. Ему могла помочь только девчонка, которую он считал младшей сестрой. Даже если Гуннора умрет, Ричард все так же будет сожалеть о ночи, проведенной с Альруной. Все так же радоваться тому, что Альруна тогда не забеременела.

Наступила ночь, стало еще холоднее. Стоны же стали громче. Альруна понимала, что такая женщина, как Гуннора, не умрет при родах. Как не умерла бы при родах и она сама. Они обе были по-своему сильными, пусть эта сила и не защищала их от холода и тьмы.

В коридор опять выглянула Матильда.

— Ты все еще здесь?

— Жду, пока родится ребенок.

— Уже скоро. Повитухе нужны травы, чтобы наполнить комнату паром. Ты же знаешь, в тепле лону легче раскрыться. Она обвязала Гунноре бедра репешком, эта трава снимает боль при схватках. Заварила чай из копытня, можжевельника и руты, чтобы ускорить роды.

Альруна почти ее не слушала. Она заглянула в комнату, увидела женщин, столпившихся рядом с повитухой. Кто-то молился, прося святых Доротею и Маргариту о помощи.

Альруна тоже вознесла святым молитву: «Не помогайте ей. Она же язычница, все еще язычница, хотя и притворяется христианкой. Она не заслужила вашу помощь». Но Альруна знала, что Гуннора и не надеется на помощь христианских святых.

— Тужься, тужься! — крикнула повитуха.

Альруна закрыла глаза. Вскоре послышались какие-то странные звуки, похожие на мяуканье котенка.

Подбежала Матильда с травами.

— Он родился? Ребенок родился?

Альруна кивнула, на мгновение потеряв самообладание.

Мать мягко опустила руку ей на плечо. «Я знаю, что ты чувствуешь», — говорило это прикосновение. «Мне жаль тебя», — читалось в ее взгляде.

— Я позову ее сестер. И Ричарда, конечно, — сказала мать.

Сейчас Альруне нужно было уйти отсюда, выйти во двор, чтобы тьма в ее сердце смешалась с тьмой ночи. Но она осталась.

— Я хочу увидеть ребенка, — объявила Альруна, отстраняясь.

«Да, боль, я не боюсь тебя! Пусть ты преследуешь меня, я не отвернусь, я взгляну в твой лик, я высмею тебя, плюну на тебя. Гуннора не кричала, и я не закричу».

Лицо Гунноры заливал пот.

— Кто? — спросила она.

— Сын! — гордо воскликнула повитуха, будто это она сама только что родила этого ребенка. — Сильный и здоровый мальчик!

У Альруны разрывалось сердце, но она заставила себя улыбнуться.

— Ричард будет рад, — пробормотала она.

Повитуха вымыла ребенка, присыпала ему пупок порошком из тмина и завернула в пропитанное оливковым маслом хлопковое одеяльце.

Гуннора отерла пот и села в кровати.

— Я… Я хочу его увидеть. — Сейчас в ее голосе не было привычной хрипотцы и грубости, он звучал мягко.

«Она точно поет, — подумалось Альруне. — Но как она научилась петь? И почему ей сейчас жарко, а мне так холодно?»

Когда повитуха передала Гунноре ребенка, Альруна подошла к кровати вплотную.

Малыш был крохотным, морщинистым, будто кожа ему велика. Голубые глаза с любопытством взирали на окружающий мир, словно ребенку не терпелось поскорее его исследовать. И голос у него был сильный и требовательный, как у отца.

— Ты, наверное, счастлива, — пробормотала Альруна.

Гуннора посмотрела на нее, и в ее взгляде читалось такое же понимание, как и у Матильды. Но и ее слова не разрушили узор лжи: