— Я рада, что ты тут.

Губы Альруны дрогнули. «Я ношу в себе тьму, никто не рад моему присутствию. Ты же сильная, почему хоть ты не скажешь мне правду?»

Альруну же силы покинули. Она не могла противиться боли, не могла высмеять свои страдания, не могла наплевать на них. Она могла лишь убежать.

— Я назову его Ричард. В честь отца, — сказала Гуннора.

Ричард…

Он станет наследником герцога. Таков был один из немногих законов северян, которых тут придерживались. В королевстве франков все сыновья разделяли наследство отца. На Севере все доставалось только одному.

Альруна выбежала во двор. Тут стояла блаженная тьма, даровавшая ей покой, но порывистый ветер и снег заставили девушку укрыться в одном из строений. Слишком поздно Альруна поняла, что это та самая уборная. Та, где она узнала, что не носит под сердцем ребенка Ричарда.

Тогда, как и теперь, вонь была невыносима. Альруна зажала рот ладонью, пытаясь подавить крик боли. Но ничто не могло сдержать ее рыданий.

Альруна проплакала несколько часов, но никто не видел ее слез. Она больше не противилась боли, не насмехалась над страданиями. Она приветствовала боль улыбкой.

Альруна улыбалась, когда Ричард признал сына наследником. Она улыбалась, когда Вивея и Дювелина восторженно суетились вокруг малыша: одна девочка хотела подарить ему украшение, вторая — рассказать историю. Улыбалась, когда ребенка крестили.

А вот Гуннора не улыбалась.

«Может быть, она грустит, потому что ее ребенок — не язычник», — подумала Альруна.

Но, судя по всему, дело было не в этом. Матильда объяснила ей, что Гуннора скучает по сестре. Сейнфреда не приехала ни на роды, ни на крещение, и хотя Гуннора посылала ей дорогие подарки, чтобы хоть как-то скрасить жизнь сестры в лесу, та не могла уговорить мужа приехать, а отправляться в путь без него не хотела.

После крещения Альруна подошла к Гунноре.

— Можно мне подержать его? — спросила она.

Датчанка кивнула.

Ребенок был таким легким. «Почему счастье легче перышка, а горе — тяжелее жернова?» Горе давило на Альруну, и только над ее улыбкой у него не было власти.

Гуннора с опаской посмотрела на Альруну. Наверное, она сомневалась в искренности Альруны, но не могла ничего возразить, и потому дочь Матильды начала ухаживать за младенцем, когда Гуннора занималась хозяйством и не могла уделять время сыну.

Она провела с ребенком много часов, узнала, как пеленать малышей — не слишком туго, чтобы им было удобно. Узнала, что новорожденного нужно купать по нескольку раз в день, лучше всего перед кормлением, а потом смазывать маслом, чтобы предотвратить появление сыпи.

Маленький Ричард не всегда смотрел на мир с любопытством, малыш, казалось, мечтал о чем-то, а после кормления засыпал — однажды он уснул даже на руках у Альруны.

Ребенок был единственным, кто не притворялся, будто ничего не знает о боли Альруны, и потому рядом с ним она на время забывала обо всех горестях.

— Ты умеешь ладить с детьми, — сказала как-то Матильда. — Пора бы тебе завести своих собственных.

Альруна молчала.

— Арфаст… Арфаст стал бы тебе хорошим мужем. В его взгляде столько нежности, когда он смотрит на тебя…

Альруна молчала.

Она вспоминала, как дала Богу клятву, когда Ричард отправился в бой с врагами. Тогда она была готова отказаться и от счастья, и от любви, и от мужа, и от детей, только бы ее возлюбленный вернулся целым и невредимым.

Что ж, он вернулся, он любит Гуннору и своего ребенка, и даже не подозревает, кому обязан всем этим.

Ночи стали короче, но ветры дули холодные, а небо оставалось свинцово-серым. Зима, время Альруны. Она сама родилась зимой, в день, когда мир застыл под коркой льда. Может быть, именно поэтому ей, невзирая на тишину и холод, удалось сбросить оцепенение. Тьма так и не покинула ее сердце, но Альруна привыкла к ней, как привыкают слепые, приспосабливаясь и пытаясь отыскать свой путь в мире, полагаясь на другие чувства.

В самые холодные дни младенца укутывали в теплые одеяльца, и обычно с ним возилась Альруна. Однажды она собралась купать малыша и вдруг остановилась, глядя на голое тельце. Она была в комнате одна: Гуннора играла с Ричардом в шахматы, кормилица пошла за водой и травами. В отблесках свечи кожа ребенка казалась желтоватой, точно воск. Вдруг она растает, если поднести его к огню? Или станет твердой, как камень, если положить его на холод? Как бы то ни было, тогда ребенок перестанет дышать, гулить, чмокать, с любопытством смотреть на мир, засыпать в объятиях людей, которым он доверял.

Маленький Ричард заплакал. Он дрожал. Но вместо того чтобы укутать его, Альруна подошла к окну. Как и всегда зимой, окна затягивали свиным пузырем, но Альруна распахнула ставни. В комнату хлынул холодный воздух. Ребенок закричал еще громче, раскраснелся. Это удивило Альруну. Священники говорили, что душа ребенка пуста и потому неспособна на чувства. Мальчик смотрел на Альруну. Он ничего не мог поделать.

«Ты слишком маленький, чтобы ненавидеть. Ненавидеть, как я ненавижу тебя. Как ненавижу Гуннору. Как ненавижу Ричарда».

Жара ненависти было недостаточно, чтобы противиться холоду. Альруна положила ребенка возле открытого окна и побежала в соседнюю комнату, чтобы согреться у камина.

Сколько нужно времени, чтобы ребенок умер? Сколько нужно времени, чтобы его кожа остыла, слезы заледенели, крик утих? Сколько нужно времени, чтобы он понял: мир — жестокое место, особенно для слабых, для тех, кто не может защититься?

Альруна согрелась, но вид пламени был для нее невыносим, и она выбежала во двор. Шел снег, и за Альруной потянулась цепочка следов. «Когда снег растает, ребенок умрет», — подумала Альруна.

Во дворе она встретила кормилицу. Женщина несла в руках сверток с травами. Она дрожала от холода.

Альруна преградила ей путь.

— Ты можешь не торопиться. Гуннора отнесла ребенка герцогу, ты искупаешь его позже.

— Но его нужно накормить!

— Это тоже можно сделать чуть позже. Отдохни пока.

Кормилица помедлила, но, похоже, обрадовалась возможности посидеть часик перед теплым камином.

Альруна беспокойно металась по двору. Она думала, что грань между жизнью и смертью тонка, повинуется закону «или — или»: нельзя быть немного живым или немного мертвым. Теперь же девушка словно очутилась в лабиринте, стены которого не пропускали ее к цели — вернуться, не допустить беды.

Альруна приняла решение, но вопросы роились в ее голове: «Разве ты не полюбила этого малыша? Разве не видела ты в Гунноре любящую мать, а не только проклятую соперницу?»

Альруна остановилась. Это был ребенок Ричарда и Гунноры. Он будет ожесточенно цепляться за жизнь, как и его родители. Силы покидали Альруну, но упрямство оставалось. Она не позволяла ужасу от содеянного или сочувствию к ребенку взять верх. Но когда снежинки растаяли на ее щеках, сменившись слезами, страшная мысль громом грянула у нее в голове: «Что же я натворила?»

Вдалеке она увидела Арфаста. Рыцарь дул на ладони, чтобы немного согреться. В последние недели он не решался подойти к ней, но часто поглядывал в ее сторону. Сегодня же Арфаст ее не заметил — наверное, потому, что Альруна стала невидима в этой тьме, своей тьме, своем сумраке, своей вечной ночи.

«Арфаст не смотрит на меня, как и Ричард. Но это моя вина. Мне нужно лишь выйти на свет, пересилить себя, отказаться от ненависти, сдаться. Я стала безумна…»

Она бросилась бежать, но не к Арфасту. Он увидит ее, но нельзя допустить, чтобы он увидел ее такой — не той женщиной, которую он любил, а детоубийцей.

Альруна бежала в детскую, тщетно силясь услышать плач малыша, но слышала лишь свои шаги, дыхание, биение сердца. «Нет, только не это…»

На нее упал свет факела, и в Альруне не осталось ни тьмы, ни холода, ни жестокости. Она ворвалась в комнату в поисках ребенка, но малыш не лежал на окне — его держал на руках Ричард. Герцог потрясенно смотрел на своего сына, но, услышав шум, поднял голову. Время лицемерия, криводушных улыбок и лжи прошло. Ричард все понял. Он понял, что она натворила. И Альруне нечем было оправдаться.

Она не могла попросить Ричарда о прощении, не могла смотреть в глаза Гунноре, не могла выносить горе, сломившее ее отца.

И только мать решилась заговорить с ней. Прошло несколько часов с тех пор, как Ричард нашел сына на подоконнике. Пока что было непонятно, выздоровеет малыш или сгорит от охватившей его лихорадки.

Альруна молилась, как и все остальные. Ночь сменилась предрассветными сумерками, когда к ней пришла мать. Лицо Матильды посерело, на нем читались усталость… и разочарование.

Альруна бросилась к ней, прижалась, но Матильда грубо отстранилась.

— Ты ведь понимаешь меня, мама, хотя бы ты!

Однако в ее лице не было понимания, только разочарование. Матильда покачала головой.

— Он сын Ричарда! — Голос женщины срывался на крик. — Он когда-нибудь станет герцогом Нормандии! Как ты могла, он же еще ребенок… — Она осеклась.

Альруна еще никогда не видела мать столь потрясенной.

— Я не хотела… Я была не в себе…

— В последние недели ты обманывала всех вокруг. Я тебя не узнаю. Кто ты такая? Где та девочка, лучившаяся радостью жизни?

— Правда, мама… Я не хотела… Когда я опомнилась…

— Могло быть слишком поздно… Ребенка до сих пор лихорадит.

Альруна не могла больше выносить ее упреки и отвернулась. Но от слов Матильды ей было не скрыться.

— Когда я была беременна тобой, я так боялась за твое будущее. Шла война, то были времена насилия, интриг и предательства. Ни твой отец, ни я не знали, чью сторону принять, язычников или христиан. Я готова была пожертвовать собой, лишь бы ты росла во времена мира. Но мне не пришлось идти на эту жертву: Ричард подарил нам мир, а благодаря Гунноре и ее влиянию на язычников в Жефоссе этому миру суждено длиться долго. Но теперь моя собственная дочь сеет смуту… У меня это в голове не укладывается.

Альруна и сама не понимала, как такое могло произойти.

— Пойми же… Я люблю Ричарда, и потому…

— Нет! — пронзительно крикнула Матильда. — Ты его не любишь, ты уже давно его не любишь, ты просто привыкла к боли, которую приносила тебе эта любовь. Ты не надеялась, что Ричард передумает, откроет тебе свое сердце. Ты поступила так не поэтому. Тобой двигала горечь — горечь оттого, что Ричард и Гуннора не сломлены, как ты. Если бы ты любила его, ты никогда не причинила бы вреда его ребенку.

Только сейчас Альруна поняла, что не может оправдаться даже перед собственной матерью. Даже та проклинала ее. Да, Матильда не отпустит ей грехи, на такое способен только Господь, но Господь был так далек… Сможет ли Альруна простить саму себя? Как найти в своей душе милосердие, если она не смилостивилась даже над невинным ребенком?

— И что теперь?

— Уходи.

— Ты меня отсылаешь отсюда? — вздрогнула Альруна. — Ты выгоняешь меня из собственного дома?

— Не я… Ричард. Это решение принял он.

— Отец с ним не согласится!

— Уже согласился.

— Но ты-то этого не допустишь, верно? Где мне жить? И на что? Мне что, просить милостыню на улице?

Матильда вздохнула.

— Тебе нужно время, чтобы подумать о содеянном. Отправляйся к монашкам в аббатство Сент-Аман. Они обеспечат тебя всем необходимым. Там ты сможешь покаяться.

«Всем необходимым…»

Альруна зажмурилась, с ужасом думая о своем будущем.

Матильда вздохнула.

— Там, живя на хлебе и воде, проводя ночи в молитвах в холодной часовне, чувствуя, как болят у тебя колени, ты сможешь подумать о том, что произошло.

«Не надо мне думать, я и так знаю, что совершила ошибку!» — хотелось крикнуть Альруне. Но она промолчала.

Отвернувшись, Матильда вышла из комнаты, даже не попрощавшись с единственной дочерью.