Именно этого Гуннора и добивалась. Она ничего не могла поделать с нападавшим, не могла противиться, когда он наставил на нее оружие, не могла избежать его хватки. Но девушка могла опередить этого убийцу, могла уничтожить все чувства в своей душе, оставив лишь безжизненную оболочку. Она превратилась в лед, точно такой же, как у них на родине. Там они танцевали на льду зимой, сжимая в руках костяные украшения. Лед замедлял все движения, и тот, кто хотел одолеть холод, рисковал провалиться в уснувшую на зиму воду.

Мужчина помедлил. Похоже, его потрясло то, что Гуннора вела себя не так, как другие его жертвы. Она не бежала и взирала на него совершенно спокойно. Только сейчас Гуннора заметила, что он один. Другие мужчины отправились прочесывать лес — и этот остался в одиночестве не потому, что стеснялся убивать своих жертв у кого-то на глазах, но потому, что нужно было найти ее сестер.

Ее самообладание начало отказывать. Нападавший улыбнулся, почуяв ее страх. Должно быть, так улыбается паук, наблюдая за своей жертвой, готовясь высосать ее досуха.

Гуннора сжала руки в кулаки.

«Ты не получишь мою кровь, только воду, бесцветную и холодную, как лед. Ты не знаешь, как меня зовут, поэтому убьешь не меня, а какую-то безымянную девушку, одну из многих».

Но нападавший медлил, не спешил убивать ее.

Походкой хищного зверя он подобрался поближе, напряженный, выжидающий… вожделеющий.

Только теперь Гуннора поняла, что ему нужно. Он не просто хотел убить ее, но и насладиться этим. Быстрая смерть от меча его не устроит. Прежде чем убить, он ее изнасилует, услышит ее крик, будет ее пытать.

И вновь лед дал трещину. Да, лед был прочным и холодным, но и он мог проломиться. Утонуть в ледяной воде — плохая смерть, в ней нет ничего героического. Как нет ничего героического в том, что она ничего не чувствует, не пытается бежать, не сражается с ним, просто смотрит на него. Это равнодушие старухи — слабой, седой, морщинистой. Не такой Гуннора хотела умереть.

Убийца ее родителей подошел поближе, дотронулся до ее лица, и лед растаял. Девушка завопила. Она надсаживалась, зовя на помощь, призывала кару богов на его голову, впрочем не надеясь, что ее вопль кто-нибудь услышит или что боги отомстят этому человеку за его злодеяния. Она понимала все это, но все равно кричала. Гуннора не хотела умереть в тишине, не хотела беззвучно последовать за своими родителями в царство Хель, она хотела оставить след на лесной тропе, хотела, чтобы ее лицо оцарапали не ногти нападавшего, а ветви деревьев.

Ей не удалось далеко уйти. Гуннора резко развернулась и помчалась прочь, так что нападавший на мгновение оторопел и его пальцы схватили лишь воздух, но она слышала его шаги за спиной, слышала его дыхание, горячее и похотливое, слышала, как деревянный крест бьется о кольчугу.

Сейчас он вновь схватит ее. И он уже не удовлетворится одним прикосновением к ее лицу.

Гуннора оступилась и упала на землю. Она почувствовала вкус влажной земли на губах, резко повернулась и вскочила. Девушка ожидала, что убийца уже близко, но, сплюнув землю, она увидела, что он лежит на земле.

— Быстрее, бежим отсюда! Скорей!

Гуннора услышала незнакомый голос, но не могла понять, откуда он доносится. Слезы навернулись ей на глаза, но это были лишь слезы, не кровь.

«Он не увидит мою кровь, — снова подумала она. — Да, я перепачкалась в земле, но я цела, я жива, не обесчещена…»

— Бежим!

Он говорил на наречии франков — языке, которому ее научил отец. Человеку, разводившему коней, нужно было знать как можно больше языков, чтобы торговаться с покупателями, и когда отец принял решение об отплытии из Дании, он начал обучать дочерей здешнему языку.

Зашелестели листья, и Гуннора увидела за деревьями звавшего ее мужчину. Он был ниже ростом и более худощавым, чем напавший на нее франк. Грубая шерстяная рубашка, льняные штаны, белая куртка, тупоносые сапоги, перемотанные кожаными ремнями, на поясе — небольшой нож, на плечах — засаленная накидка из шкурок выдры: похоже, спаситель Гунноры был небогат, к тому же у него не было ни меча, ни лошади. Он не был одним из тех воинов, одним из убийц.

— Кто ты? — хрипло спросила Гуннора.

Он схватил ее за руку и потянул прочь.

— Как ты заставил его упасть?

— Это не он сделал, а я, — донеслось сбоку. — Я ударила его палкой по голове.

Повернувшись, Гуннора увидела Сейнфреду. От былой белизны не осталось и следа — даже белокурые волосы девушки были перемазаны землей. Младшие сестрички цеплялись за ее юбку.

— Почему ты вернулась? — возмутилась Гуннора. — Я же сказала, что тебе нужно спасать сестер!

— Если бы я так и сделала, ты была бы мертва. Мы нашли Замо, он не только согласился отыскать тебя, но и вызвался помочь нам в дальнейшем.

Значит, этого франка звали Замо.

— Поторопитесь! — вновь позвал он.

Гунноре о многом хотелось его спросить, но при взгляде на потерявшего сознание христианина она поняла, что с вопросами следует подождать. Поспешно подхватив Дювелину на руки, она побежала за остальными.

— А тут, в лесу, не живут медведи и волки? — испуганно спросила Вивея. — Я их боюсь!

«Как после всего увиденного она еще не поняла, что есть вещи смертоноснее когтей и клыков? Мечи, например», — подумала Гуннора.

— Этот лес — дом Замо, — успокоила ее Сейнфреда. — А он нас спас.

Гуннора оглянулась. Христианина уже не было видно, но радоваться рано. Наверное, он потерял сознание ненадолго, не могла же Сейнфреда убить его. И как только он придет в себя, то пустится в погоню за ними.

Видимо, та же мысль пришла и в голову Замо.

— Быстрее! — хрипло воскликнул он и помчался по лесу.

Похоже, Сейнфреда доверяла ему — в отличие от Гунноры. На его лице не было ни следа сострадания или заботы, только упрямство и немного подозрительности, а на такие черты нельзя делать ставку, если речь идет о жизни сестер. Может быть, Гуннора и несправедлива к нему, может быть, он хороший человек, но девушка не могла этого разглядеть, ведь ее сердце ослепло после всех ужасов этого дня.

Они все бежали и бежали, перепрыгивали через корни деревьев, пробирались под ветками.

В какой-то момент они остановились, и Гуннора наконец-то оторвала взгляд от тропинки и посмотрела на небо, проглядывавшее за кронами деревьев.

«Я хочу быть такой, как ты, солнышко, — думала она. — Твои лучи освещали многие ужасы этого мира, но ты не тосковало, твой жар осушал слезы, едва выступившие на глазах. Я хочу быть такой, как ты, луна. Ночь — сестра молчания, а невысказанное покрывает пелена забвения, темная и тяжелая, словно сон. Я хочу быть такой, как вы, звезды. Вас окружает тьма, но не поглощает вас, и только приближение зари заставляет вас скрыться с небосклона, но и ей вы противитесь, раните восходящее солнце своими лучами, и оно становится кроваво-красным».

Однако Гуннора знала, что никогда ей не стать такой. Не было спасения в небесах, она стала изгнанницей на этой земле. Тут она никогда не забудет, что случилось в этот день. Никогда не прекратятся ее страдания, и всегда ее сердце будет истекать кровью от нанесенной сегодня раны.


Фекан


996 год


Агнессу все еще немного знобило. И почему она не осталась у постели умирающего герцога? Скучала бы там, ждала его смерти… Это было бы не столь страшно, как тайна, о которой говорили эти два монаха.

Тайна герцогини, хранившей какие-то записи. Тайна, угрожавшая будущему Нормандии.

Не может такого случиться, чтобы Нормандии не стало!

Агнесса не знала другой родины, не ведала другой жизни. Конечно, ей с самого детства рассказывали, что воцарившийся теперь мир шаток, он достался герцогу дорогой ценой, и в прошлом его правлению часто угрожали. У герцога было много врагов, но он пережил их всех, и его сын станет достойным наследником. Да, мир все еще оставался опасным, и дед Агнессы, умерший несколько лет назад, иногда рас сказывал ей страшные истории о голоде, войнах, гра бежах. Но все это казалось ей жутковатой сказкой, и истории скорее забавляли девочку, чем пуга ли. Иногда они даже казались ей смешными. Дедуш ка был старым, а старые люди часто немного странные и вечно всем недовольны.

Брат Реми был еще не стар, но тоже выглядел до статочно недовольным. А главное, злым. Мать Аг нессы рассказывала ей, что раньше он жил в аббатстве Клюни, прежде чем перебраться в Мон-Сен-Мишель. На аббатство напали сарацины, захватили монастырь, и монахам пришлось побираться по всему королевству, чтобы собрать деньги на выкуп. Но при ходилось ли брату Реми самому сталкиваться с одним из этих захватчиков, чьи лица, по слухам, были столь же черны, как их души? И что с этими душами происходило в преисподней, ведь ничто уже не могло изменить их? Что могло быть темнее их черноты?

Агнесса мотнула головой, отгоняя эти мысли. Сарацины не представляли угрозы для Фекана, в отличие от этих двух монахов. Те не стали возвращаться в комнату к умирающему герцогу, а прошли мимо стражи и других церковников и поднялись по лестнице. Агнесса последовала за ними. Она даже не удивилась, увидев, что они направились в покои герцогини. Монахи оглянулись и вошли внутрь.

Как они смели! Сама Агнесса часто бывала там, поскольку герцогиня была близкой подругой ее матери и относилась к девочке как к племяннице. И все же она никогда не осмелилась бы войти в эту комнату одна, а эти бесстыжие монахи, похоже, совсем не смущались.

Агнесса подобралась ко входу в покои и увидела, что монахи уже стоят в центре комнаты. Помещение на первый взгляд казалось безыскусным, но тут было много красивых вещей. Выложенный камнями камин был оснащен отдельной вытяжкой. Перед ним находилась широкая железная пластина, защищавшая деревянный пол от искр. Окна закрывали плот ные шторы, в углу стояла бронзовая жаровня — изящное творение мастеров Востока. С потолка свисали лампы, они почти касались голов монахов. Церковники внимательно осмотрели дубовый стол, перерыли свитки, книги, передвинули письменные принад лежности. Похоже, они ничего не нашли и направились к сундукам в глубине комнаты. Обделив вниманием платяные шкафы, они заинтересовались небольшим сундучком, украшенным слоновой костью.

Брат Реми решительно открыл сундук и достал оттуда какие-то свитки.

— Ну что? — взволнованно спросил брат Уэн.

Реми промолчал, разглядывая их.

— Это тот самый документ? — не унимался второй монах.

Похоже, это были не те свитки. Реми отложил их и принялся просматривать другие бумаги, лежавшие в сундуке.

— Возможно, герцогиня не столь легкомысленна, как ты думаешь, и уничтожила все записи, — пробормотал брат Уэн.

Теперь он уже не казался столь взволнованным, скорее нетерпеливым. Может быть, ему просто хотелось есть.

— Я так не думаю. Ты же слышал, что Дудо Сен-Кантенский сейчас пишет новую хронику, и герцогиня рассказывает ему о событиях прошлого.

Агнесса тоже знала об этом. Дудо вел для герцога документацию и исполнял обязанности капеллана в замке, он был одним из его ближайших советников, но к тому же он был кардинал-деканом Сен-Кантена и славился своей мудростью, любовью к поэзии и великолепным слогом.

— И ты полагаешь… — начал брат Уэн.

— Я не думаю, что женщина может обладать настолько хорошей памятью, — заявил Реми. — Она рассказывает ему все эти подробности, потому что у нее есть соответствующие записи.

— Но она не станет рассказывать ему о своей тайне! Значит, возможно, именно эти свитки она и уничтожила!

Брат Реми что-то неразборчиво пробормотал.

— Мы узнаем об этом наверняка, когда все тут обыщем… — Он склонился над сундуком и вытащил очередные свитки.

Брат Уэн фыркнул. Агнесса видела, что он недоволен.

— Да что такое? — напустился на него брат Реми. Похоже, он тоже пребывал не в лучшем расположении духа. — Чтобы изменить мир, иногда нужно немного попотеть. — Он помолчал. — Ты говорил, что для тебя, как и для меня, важно, чтобы Нормандию вновь присоединили к Западно-Франкскому королевству и чтобы этой страной управлял истинный христианин, а не потомок этих дикарей-норманнов.