— Леня, ты талант! — едва смог он пробормотать, когда она кончила монолог и опустила книжку, чтобы взглянуть на впечатление, произведенное ее чтением. — Сам Бог привел меня сюда! Ты — Эсмеральда! Воплощенная Эсмеральда! — Он потряс простертыми к ней руками.

— Что это за Эсмеральда? — с легким недоумением спросила девушка,

— Главная героиня из моих «Стрел любви». Боже мой, но какая дрянь Антуанетина! Чурбан она, кукла, дура!

Пентауров схватился за голову.

— Леня, ты должна играть Эсмеральду!… — решительно заявил он. — Без «но», без отговорок! — добавил он, видя, что девушка хочет что-то возразить. — Жив не хочу быть, если ты не сыграешь! Это цена твоей вольной! Без этого не отпущу тебя… Пожалуйста, пожалуйста, не возражай: я не люблю!

— Мне не позволит Людмила Марковна!… — проговорила, побледнев, девушка.

— А я документа не дам!

— Вы же обещали, Владимир Дмитриевич?

— Так что же? Даром я не обещал отпустить и не отпущу: заплати! Вот цена твоего выкупа: три представления! У меня три трагедии отложены и не могут идти из-за того, что нет актерки. Сыграешь их — иди, куда хочешь! Кажется, цена невелика… Без запроса, а? — пошутил Пентауров, видя, что Леня молчит и стоит, уронив руки. — Вольную я, как обещал, напишу завтра же… — продолжал он. — Это чтоб вы с maman были спокойны. Но на руки получишь ее только после трех представлений. Это решено и подписано!

— А если Людмила Марковна не согласится?

Пентауров развел руками.

— Тогда и я не соглашусь! Как угодно-с. Тут я помочь ничем не могу. Это уж твое дело, поговори с ней, урезонь! Я от этого отказываюсь! Она мне мать… но, — он постучал себя по лбу с жестом, чрезвычайно похожим на тот, что недавно проделала Людмила Марковна, — у нее тут… Ну ты сама понимаешь, что у нее тут!… По рукам, значит, а?

— По рукам… — тихо ответила Леня, протягивая свою руку навстречу пентауровской.

Тот заключил ее в объятия.

— Вот и чудесно, вот и превосходно! — восклицал он в полном восторге. — И делу конец! Мы тебя поотшлифуем еще, блеску этого придадим, выразительности… того, словом! Есть у тебя кое-какие недочетики, есть, ну, да мы с Белявкой с ними справимся! Все трагедии мои пойдут! Что это будет?! — Пентауров весь сиял и, что шарик ртути, катался по комнате, то потирая руки, то всплескивая ими. — Не завтра, а сегодня же пишу вольную. Лошадей вели подавать!

— Людмила Марковна еще не проснулась… Она хотела повидать вас до отъезда!

— А зачем? Нет, нет, нет. Я рад, я счастлив, у меня душа парит, а она опять начнет об этом… о покойниках!… Я еду! Скажи, что спешил в город писать документ тебе и потому не дождался ее. Ну, моя Эсмеральда, моя прелесть, моя птичка, до свидания! — Он послал Лене несколько воздушных поцелуев и побежал к лестнице. На середине ее он остановился, повернулся к провожавшей его девушке и погрозил ей пальцем: — Завтра жду от тебя письма с согласием!

И, не дожидаясь ответа, поспешил вниз.

Глава XIV

Дело у Нюрочки Груниной с Курденко, несмотря на самые пламенные желания ее ускорить его, не подвигалось вперед ни на волос.

А между тем до нее стали доходить слухи, что Курденко серьезно ухаживает за одной из самых богатых невест города и считается там чуть ли не женихом.

Нюрочка была девица расчетливая и даром время тратить не хотела, а так как у нее имелись другие возможности, то она и решила разузнать все подробно о гусаре и о его намерениях относительно нее.

Выполнить это было трудно, и потому Нюрочка обратилась за советом и помощью к Клавдии Алексеевне. Та, разумеется, приняла откровение Нюрочки близко к сердцу и сейчас же указала как на особенно пригодного для этой задачи человека — на Штучкина.

Нюрочка поморщилась.

— Н-ну?… — протянула она. — Тут нужно бы какого-нибудь тонкого человека!

— Дорогая моя, он тонок! Он чрезвычайно тонок! Он настоящий дипломат! — уверяла Клавдия Алексеевна. — Вид у него суровый, мрачный — да, это правда, но душа пренежная; я хорошо его знаю! Он с удовольствием сделает!

— Но я не хочу, чтобы он даже подозревал, для кого будет узнавать! — сказала Нюрочка.

— Ах, разумеется же, кто же ему это скажет?! — воскликнула Клавдия Алексеевна. — Я с ним дружна, я попрошу его, для меня будто бы, встретиться с Курденко и выпытать у него, в кого он влюблен и какие у него планы насчет женитьбы. Это так просто!

— Совсем непросто! — возразила Нюрочка. — Курденко прехитрый, увернется у него, как угорь…

— Тогда вот что!… — Клавдия Алексеевна подумала и затем нагнулась к собеседнице и прошептала: — Я его попрошу Курденко подпоить. А?

— Да, это лучше!

— И прекрасно! Так я сейчас же и в поход, времени терять нечего!

Клавдия Алексеевна принялась поспешно надевать перед зеркалом шляпу.

На ее счастье тот, кого она искала, встретился ей у только что устроенного тогда общественного сада.

Штучкин стоял у входа, расставив ноги и поднеся, словно для поцелуя, набалдашник трости ко рту, с сосредоточенным видом глядел на плотников, мастеривших в саду перила и скамейки.

— Чем это вы увлеклись? Здравствуйте, Андрей Михайлович! — духом выговорила, подойдя к нему, Клавдия Алексеевна.

Тот оглянулся.

— Да вот, наблюдаю… Гигантскими шагами мы идем за Европой! — Он покачал головой. — Удивительно! Сто лет всего прошло от дней Великого Петра, а уж, смотрите — общественные сады, мостовые…

Он с таким видом указал рукою вокруг, будто видел перед собой не посыпанные песком дорожки, а несколько похоронных процессий.

— Уж и мостовые? — усомнилась Клавдия Алексеевна. — Всего-то у нас одна Большая улица вымощена, да и та вся в ухабах! Я вас искала, Андрей Михайлович…

— Меня? Зачем я понадобился?

— Именно, понадобились. Но здесь говорить неудобно, пойдемте в сад…

Штучкин не успел ответить, как проворная Соловьева просунула свою длинную руку под его локоть и повлекла его на боковую аллею. Там она подвела его к скамейке, стоявшей под тенистым кленом, усадила и опустилась с ним рядом.

— Вы меня пугаете, Клавдия Алексеевна! — заявил Штучкин, глядя на торжественное выражение лица своей соседки.

— Пугаться совсем нечего, дорогой Андрей Михайлович! Нам, мне и еще одной особе, очень нужно узнать кое-что…

— Какой же еще одной особе?

— А это секрет. Нужно, чтобы вы узнали некоторую вещь у некоторого человека.

— И это тоже секрет?

— Нет. Но открыть их вам я так не могу: вы должны сперва поклясться, что никому не передадите!

— Клянусь моими сапогами! — сказал Штучкин, приподняв вверх два пальца.

— Не шутите, шутки здесь неуместны! — серьезно сказала Соловьева. — Дело идет о добром имени девушки!

Штучкин опустил руку и заинтересовался.

— Ну, ну, говорите!

— Нет, дайте сперва слово, что будете молчать!

— Ей-богу, честное слово, вот вам крест! — залпом ответил он, кладя на себя крестное знамение. — Только скажите, для кого же это я хлопотать должен?

— А вы не проговоритесь ей?

Штучкин опять перекрестился.

— Для Нюрочки Груниной! — шепнула ему ма ухо Клавдия Алексеевна, оглянувшись кругом. — Но, смотрите, ни-ни ей; иначе и я найду, кому порассказать ваши «тайны»!

— Сохрани Господи! — неопределенно воскликнул Штучкин.

Клавдия Алексеевна передала, что требовалось выполнить, причем подчеркнула, что такое деликатное дело могло быть поручено только ему, как осторожнейшему и умнейшему дипломату во всей Рязани.

Штучкин погладил свои черные бачки.

— Н-да… Конечно, мне трудные поручения не впервой… — самодовольно проговорил он. — Во Франции мне давали распутывать и потруднее затеи… Я сделаюсь, но — только для вас сделаю, Клавдия Алексеевна, попомните.

Клавдия Алексеевна нежно потрясла ему руку.

— Значит, тонко все обделаете, так, чтоб и заподозрить никто ничего не мог?

— Клавдия Алексеевна, я стратег и политик! — внушительно ответил он, выпрямляясь и строго глянув на Соловьеву.

Собеседники расстались; Клавдия Алексеевна поспешила обратно к Груниным, а Штучкин зашагал, выпятив грудь и покручивая тростью, в лавку Хлебодарова, где он рассчитывал найти Курденко.

У мосье Мишу он застал только одного Радугина.

Гусар сидел на обычном своем месте, за маленьким столиком в углу и в одиночестве допивал бутылку красного вина.

— А, Михаил Илларионович? — произнес, входя, Штучкин. — Что, никого еще нет? А Курденко ваш где?

— Вчера умер… — был ответ. — Душевно жаль человека!

Штучкин глянул на него и захохотал.

— Ну, уж вы и чудак, ей-богу! — он опять залился смехом.

— Чему вы? — невозмутимо серьезно осведомился Радугин.

— Заводчикову сказали про меня то же…

— Ну?

— А он домой ко мне…

— И что же?

Штучкин умирал со смеху и, не будучи в состоянии выговорить ни слова, зашлепал себя руками по щекам, наглядно изображая пощечины.

— С полсотни получил!

Радугин постучал стаканом о бутылку, и на звон явился Алексей.

— Коньяку с лимоном! — распорядился гусар. — Так с полсотни, говорите, он получил?

— И с лестницы потом кубарем! — Штучкин окончательно захлебнулся смехом. — А к вам он с претензией не обращался?

— Ко мне? — удивился Радугин. — Я ж до сих пор думаю, что вы давно покойник! — Он пожал плечами. — Может, это, впрочем, вы в претензии? — как бы спохватился он. — Пожалуйста, присылайте тогда ваших секундантов!

— Я доволен! — воскликнул Штучкин, вытирая слезы, выступившие у него на глазах.

Алексей принес бутылку и пару стаканчиков: рюмок гусары не употребляли.

Радугин налил их и чокнулся со Штучкиным.

— За грядущее воскресение мертвых! — произнес он.

— А ведь вы философ! Вас не понять! — заметил Штучкин, выпив свой стаканчик и ставя его на стол.

— Значит, все, что непонятно, — философия?

— Разумеется. Кто же понимает философов? — с полным убеждением ответил Андрей Михайлович.

— Но не понимают и ослов: значит и осел философ?

— То скотина. Вы ужасно любите завести человека в дебри. С вами страшно говорить!

Радугин пожал плечами.

— Тогда выпьем молча!

За повторенным стаканчиком последовали дальнейшие, и Штучкин начал чувствовать необыкновенный подъем и легкость во всем теле; все ему стало казаться чрезвычайно простым, хорошим и приятным. На лице его расплылась блаженная улыбка.

— А Курденко будет? — осведомился он, воззрившись на своего невозмутимого собеседника.

— Что это он вас так интересует сегодня? — ответил вопросом же Радугин.

Штучкин вспомнил, что он в должности дипломатического посла и хотел сделать серьезное лицо, но, сверх ожидания, улыбка оказалась сильнее его желания, и он вынужден был взяться за обе щеки рукой и провести по ним вниз, чтобы согнать ее.

— Так… дельце к нему имею!… — вдруг, опять расплываясь от улыбки, добавил он.

— Какое дельце?

Штучкин поднял указательный палец:

— Цс-с! Секрет! — Он подмигнул, потом захохотал и замотал головой: — Потеха!

— Ваше дело! — равнодушно отозвался Радугин и, позвонив опять, потребовал вторую бутылку.

Новый стаканчик возымел на Штучкина странное действие: он сделал страшные глаза и перегнулся через стол к самому лицу Радугина.

— Нюрочка Грунина в него влюблена… — прошептал он на всю комнату.

— За ее здоровье! — ответил тот, опять чокаясь с Андреем Михайловичем. — И что же дальше?

— Вот я и жду его! — шепотом же продолжал Штучкин. — Я ж его подкуплю, все секреты его выпытаю! Мастер я на это!

— Какие?

— Собирается он жениться на ней или так… — Штучкин повилял пальцами: — Время проводит…

— А вам какая печаль?

— Как… какая? — Штучкин не без труда одолел это слово. — Нюрочка сама просила меня узнать по секрету… Ну и узнаю. Когда я был во Франции…

Появление Заводчикова оборвало речь Штучкина.

— А, Коленька?! — взныл он своим утробным голосом, увидав того. — Как живешь-поживаешь?!

Заводчиков даже побледнел, увидав Штучкина; прыщи его ярче закраснелись на лице его.

— Покажи личико, зажило ли? — продолжал, хохоча, Штучкин. — Щеки-то, щеки ничего, а?

— Я, кажется, с вами на брудершафт еще не пил! — злобно возразил Заводчиков, здороваясь только с Радугиным, которому он передал событие в смягченных красках и к которому не питал никакой вражды; происшедшую с ним неприятность он ставил в вину исключительно Штучкину, наговорившему жене Бог знает что на его счет.

Радугин встал; глаза его были воспалены, но на ногах держался он, как следует.

— Благословляю вас, дети! — проговорил он не совсем твердым языком. — Ссорьтесь, убивайте друг друга, только не размножайтесь!… А вам, господин Талейран, совет дам: чужих секретов не узнавайте и имени ближнего всуе не поминайте!

Штучкин бессмысленно уперся в него глазами, засмеялся, опустил голову на руки, и когда Радугин зашагал, звеня шпорами, к двери и коснулся ее — он уже спал как убитый.