Анастасия Логинова - Гувернантка

– Да, Алекс, стреляете вы и правда здорово – полностью согласен с Лидочкой, – продолжил все же Жоржик Полесов и добавил наставительно: – но чего вам не хватает, так это опыта! Это очень чувствуется. Да и с десяти шагов попасть в бутылку – невелика заслуга. Вы позволите? – он протянул руку к револьверу.

– Сделайте одолжение, Жорж, – с невозмутимой улыбкой тот отдал оружие.

– Видите ли, Лидочка, истинный стрелок стреляет – как дышит, – Полесов не спеша и вдумчиво заправлял патроны в барабан, – Алекс слишком старается произвести впечатление, его движения слишком искусственны, – он взвел руку с револьвером, целясь вовсе не в бутылки, которые еще устанавливал слуга, а в одинокую березу, шагах в тридцати от нас. И сделал первый выстрел. – И вовсе не следует спешить: мы, слава Богу, не на Диком Западе, и индейцы за нами не гонятся, – он нежно улыбнулся мне и сделал второй выстрел.

Жоржик еще долго говорил, переходя с места на место, прицениваясь к дереву и, не спеша, расстреливая оставшиеся патроны. Даже я несколько заскучала, а Мари уже откровенно маялась: демонстративно от нас отвернулась и развлекалась тем, что выбивала носком ботинка комья снега из земли.

– Извольте посмотреть, Лидочка, – расстреляв патроны, Полесов выглядел совершенно довольным и подставил мне локоть, явно приглашая прогуляться до березы-мишени.

В коре дереве была выбита пятью пулями русская буква «Л». Как это мило.

– Как это мило! – воскликнула я вслух с преувеличенным восхищением, – это ведь первая буква в имени Елены Сергеевны – «Лена»!

Жорж, казалось, был обескуражен моим выводом:

– Да, возможно это первая буква в имени Лена… – отозвался он.

– Жорж, да вы отлично стреляете!… – к нам приблизился юный Курбатов, тоже заинтересовавшийся. – Вот уж не думал, что вы умеете обращаться с револьвером. Вы где-то специально учились?

Да, мне тоже было крайне интересно, где он этому учился. Но Полесов наше любопытство не удовлетворил, продолжив эту своеобразную перепалку с Алексом:

– Просто я не афиширую, Алекс, свои таланты так настойчиво как некоторые… – ответил он с улыбкой и, видимо, счел себя победителем в сегодняшней стрельбе. Он, по-прежнему не отпуская мою руку, повел меня к саням.

– Лиди, а вы не хотите тоже попробовать? – спросил Алекс, вынуждая нас остановиться.

И тут же раздался негодующий голос Мари:

– Алекс! Вы же обещали меня научить стрелять!

– Да-да, Мари, un moment [43], времени у нас достаточно – вы тоже постреляете. Лиди, ну так что? – он навязчиво подставил мне локоть возле второй моей руки.

– Согласен с Алексом! – поддакнул Полесов, тут же меняя траекторию и ведя меня назад к берегу, – уверен, из вас, Лидочка, выйдет отличный стрелок!

– Ох… право, я даже не знаю…

В мои планы действительно не входило учиться стрелять: вполне достаточно отмычек в качестве подарка-издевки от Ильицкого – не хватало еще револьвера. Но любопытство во мне, как бывало часто, победило.

– Ну, хорошо, – сдалась я, – я попробую сделать один выстрел, но после вы тотчас займетесь обучением Мари!

Я отлично видела, с каким негодованием моя воспитанница смотрит на нас с Алексом, но отчего-то мне казалось, что нелишним ей будет увидеть своего так называемого друга во всей красе: не держащим слово и бесстыдно волочащимся за ее же гувернанткой. Меня Мари и так ненавидит, так что я ничем не рисковала.

Едва я согласилась, как сразу получила в руки кольт:

– Тяжелый…

Револьвер действительно был увесистым, рукоять казалась неудобной, и долго держать его на вытянутой руке я бы точно не смогла.

– Больше килограмма весом, – важно пояснил Алекс, – так, теперь встаньте поустойчивей, руку держите параллельно земле… так… – он сам придержал мою вытянутую руку и взвел курок, – ну а теперь смотрите, чтобы мушка…

– Мушка это вон та… la petit pièce [44] на стволе?

Кажется, гувернантка Лидочка снова дала о себе знать.

– Да, это та la petit pièce, – сдержал улыбку Алекс, – так вот ждите, когда la petit pièce сойдется на одной из бутылок и одновременно окажется точно по центру этих двух… les petit pièces. Оказалась? А теперь жмите на спусковой крючок!

– И все?…

– Да – и все! – рассмеялся Алекс. – Говорю же, кольт крайне прост в обращении. Стреляйте.

Рука уже начала уставать и потому предательски дрожала, мешая целиться. Решив покончить с этим поскорей, я прищурила один глаз, поймав на мушку самую крайнюю бутылку, и нажала на спусковой крючок. Рука моя дрогнула от сильной отдачи, но ни одна бутылка, даже та, в которую я целилась, почему-то не разбилась.

– Он что не выстрелил? – я удивилась, взглянув на револьвер.

– Выстрелил… только не туда.

– Шагов на пять не туда, – скептически прокомментировал Полесов, – но не думайте, Лидочка, что это ваша вина. Неважный из вас учитель, Алекс, вот что я вам скажу! – и, кажется, вознамерился учить меня сам. – Вы, Лидочка, просто дуло слишком вверх поднимаете… давайте-ка я вам помогу, зайчонок мой…

И тут же встал позади, положив ладонь мне на талию, прижавшись щекой к моей щеке и направляя мою руку. Нет, это даже для Лидочки слишком.

– Георгий Палыч!… – дернулась я, высвобождаясь.

И в тот же момент со звоном разлетелась вдребезги бутылка.

– Что это?…

Я, тотчас обернувшись на выстрел, увидела Мари с револьвером в руке и озаренным улыбкой лицом.

– У меня получилось! Я попала, попала! – словно ребенок она запрыгала на месте, а потом и вовсе бросилась на шею стаявшему рядом Ильицкому.

– Да, вы молодец, Мария Георгиевна – попали с первого раза, – отозвался он, ставя ее на землю.

На них смотрела не только я, но и Алекс с Полесовым. Смотрели и молчали, и чувствовалось в этом молчании какое-то невысказанное раздражение.

– Это ваш револьвер, Евгений Иванович? – наконец, уточнила я. – Позвольте спросить, зачем вы взяли с собой на отдых револьвер?

– На всякий случай, Лидия Гавриловна, – отозвался тот, подняв голову и посмотрев мне в глаза, – никогда не знаешь, пригодится эта la petit pièce или нет.

Я уже и забыла, что он умеет смотреть так, будто выносит приговор и одновременно приводит его в исполнение. Боже… я и подумать не могла, что он поблизости и слышал весь этот отвратительный разговор. Не говорить же ему, что это все Лидочка, а не я?

Но наших взглядов, похоже, никто не замечал. Мари радовалась удачному выстрелу, а ее братья, брошенные Ильицким, крутились рядом и пытались потрогать револьвер.

И вдруг Мари настороженно спросила:

– А где Никки?

С трудом оторвав взгляд от глаз Евгения, я пересчитала детей: Митрофанушка и старший из близнецов, Конни, были здесь, но Никки со спаниелем поблизости действительно не было.

– Никки с Джеком ищут перчатку monsieur Ильицкого! – легкомысленно объявил Митрофанушка и пихнул в бок брата. – Мы ее так запрятали, что они еще долго будут искать.

По спине пробежал холодок, и непроизвольно я обернулась к реке. Здесь лед был крепким, но я знала, что за поворотом, где мы проезжали прежде, лед начинал уже трескаться – видимо, река там мельче, или течение сильнее.

– Где вы спрятали перчатку? – радостный настрой Мари тотчас сменился тревогой в ее голосе.

– Там… – Митрофанушка, как будто тоже испугавшись, махнул рукой вглубь леса, – спрятали ее в дупле на дереве. Я покажу…

И, не дождавшись ответа, бегом бросился в лес по истоптанной тропинке. Мари, сунув револьвер в руки Ильицкому, решительно и уже без всякого намека на улыбку припустила следом, даже не оглянувшись на нас.

– Мари, постойте я с вами! – едва успел крикнуть Алекс, догоняя их.

После того, как Мари, Алекс и мальчики скрылись из виду, я еще долго смотрела им вслед и пыталась перебороть это предчувствие неясной беды.

– Сейчас вернутся, никуда не денутся… о чем здесь вообще волноваться! – будто подбадривая меня, Жорж Полесов делано беспечно пожал плечами и попытался рассмеяться.

Заметно было, что он тоже беспокоится, но в характере Георгия Павловича до последнего надеяться на русский авось, так что он крепился.

Зато Ильицкий, кажется, и впрямь был спокоен:

– Здесь и правда трудно заблудиться. До проселочной дороги меньше полуверсты, и все время ходят люди.

Обычно каменное спокойствие Ильицкого на меня действовало безотказно, но не в этот раз. Чем дольше Мари и Алекс не возвращались, тем отчаянней я вглядывалась за поворот реки. И, наконец, не выдержала:

– Я пройду к реке и поищу там.

– Лидия Гавриловна, позвольте… – подпрыгнул ко мне Полесов, но я не дала ему договорить.

– Георгий Павлович, останьтесь здесь, прошу! – железным голосом сказала я и чуть мягче добавила: – На случай, если Никки вернется.

Ильицкого я с собой не звала, но не сделала и тридцати шагов, как он догнал меня в лесу. Не знаю, что он сказал Полесову – мне в тот момент не было до этого дела. Мне просто стало чуточку легче оттого, что он рядом.

– Ты зря беспокоишься – мальчишка просто где-то играет с собакой, – сказал Евгений через полминуты молчания.

Я не ответила, пытаясь разглядеть на снегу следы, и все прибавляла шаг.

– Ну, давай, скажи, что это я во всем виноват! – снова заговорил тогда Ильицкий – кажется, его злило мое молчание. – Скажи, что я вызвался следить за детьми и одного потерял! И что вообще не нужно было привозить собаку. Давай, выскажись!

В его голосе я слышала уже раздражение. Понимала, что нужно действительно что-то сказать – что это не его вина ни в коем случае, а целиком моя. Это я дрянная гувернантка, это я не на своем месте! Я очень хотела сказать ему именно это, но сейчас было не место и не время – сперва нужно найти Никки.

Я хотела так сказать до тех пор, пока не услышала себе в спину его презрительно-насмешливое:

– Ну что ж ты молчишь? Зайчонок!

Меня как будто обожгло это слово и этот тон.

– По-твоему мне нравится это все? – обернувшись и поймав его взгляд, с вызовом спросила я. – Тебе неприятно было это слышать, я понимаю – но подумай, каково мне?!

– Если тебе это не нравится, то почему ты до сих пор в этом доме?

Я не ошиблась: Ильицкий вовсе не собирался шутить или журить меня этим «зайчонком». Он был в бешенстве, жег меня взглядом и, кажется, едва сдерживался, чтобы не повышать голос.

– Я уже говорила – почему!

– Я помню, что ты говорила! И, кажется, начинаю понимать, что предела для тебя не существует. На что ты еще готова пойти, чтоб задержаться в гувернантках, а, Лидочка?!

Глядя на него во все глаза, я мысленно умоляла его замолчать. Потому что чувствовала – еще немного, и он произнесет слова, после которых я сама не захочу его ни видеть, ни знать.

Ильицкий же был слишком взбешен и даже не пытался меня понять. Однако он все же замолчал. Но лишь на мгновение, чтобы перевести дух и как будто даже осмысленно произнести:

– Знаешь, я уже начинаю думать, что не нужно было нам встречаться в этот раз в Москве. Пусть бы лучше ты осталась светлым образом в моей памяти, чем так. Если б я не знал тебя раньше, то, клянусь, подумал бы…

– Что бы ты подумал? Что я любовница Полесова? Или Алекса? Или их обоих? Так, может, так и есть, может, ты правильно подумал?!

Кажется, у меня начиналась истерика. В горле стоял ком из ненависти и горячей обиды, мешая мне говорить в полный голос.

– Лучше бы ты и правда не приезжал, – выдавила я без сил.

Мне очень хотелось расплакаться сейчас. Не для того, чтобы по-бабьи шантажировать Ильицкого своими слезами – нет, я действительно мечтала, чтобы он ушел. Но мне хотелось расплакаться, потому что не было больше сил терпеть эту боль, будто тысяча осколков в горле. А слезы все не могли вырваться наружу.

– Ты слышишь? – изменившись в голосе, спросил вдруг Ильицкий.

В тот же момент и я уловила собачий лай вдалеке. Спаниель! Не ответив, я встрепенулась и сходу бросилась на звук. Лай к ужасу моему действительно доносился с реки, а там, где была собака, без сомнения стоило искать и Никки!

В панике, путаясь в подоле платья и то и дело проваливаясь в снег, я добралась до самого берега Истры, еще издалека увидев, что лед здесь тонкий и прозрачный как стекло. Кое-где он уже стаял вовсе, а посреди реки, шагах в десяти от нас, на оторвавшемся куске такой же прозрачной льдины стоял совершенно бледный Никки и смотрел круглыми от страха глазами. Пес у его ног отчаянно лаял и рвался в воду.

– Никки! – выкрикнула я в ужасе.

Плохо соображая, что делаю, я шагнула на лед, тотчас проваливаясь в воду.

– Куда ты?! – Ильицкий рванул меня за руку, возвращая на берег. – Вода ледяная!

– M-lle Тальянова, все хорошо… – мальчик пытался говорить бодро, но голос его то и дело срывался. Я видела, что ему было страшно. – Я же умею плавать, я сейчас… не ругайтесь только.