– Спасибо. Надеюсь, я вас не слишком обременила? – тихо спросила я, вставая.

Кошкин в ответ мрачно усмехнулся:

– Ничуть. Один из немногих плюсов моей службы в том, что подобные бумаги я могу достать без проблем. – Он чуть помолчал и добавил: – Вероятно, я больше не увижу вас, потому прошу принять поздравления со свадьбой… я получил ваше приглашение, но едва ли смогу присутствовать в церкви и на последующем обеде. Ни к чему это. Да и вы, боюсь, не так уж горите желанием видеть мою физиономию.

– Ошибаетесь, вы один из немногих, кого я и действительно хотела бы видеть.

Я сказала не особенно горячо, но искренне – чем, кажется, смутила Кошкина.

К слову приготовления к свадьбе шли полным ходом: уже приехал Платон Алексеевич – правда, думаю, больше, ради допросов Сорокина, чем ради моей свадьбы; приехала и Людмила Петровна, матушка Евгения. Оба они поселились в Славянском базаре и в настоящее время, насколько я знала, в спешке решали вопросы, которые родные молодоженов решают обычно еще до помолвки.

Мне очень страшно было оставлять Людмилу Петровну наедине с дядюшкой – я знала, что он и жениха моего не слишком жалует, а когда ближе познакомится с его матерью и милыми чертами ее характера… я всерьез опасалась, что он может костьми лечь, чтобы не допустить этого брака.

В размышлениях этих я доехала на извозчике до Петровки и, скорее по привычке, остаток пути до Столешникова переулка проделала пешком. Вывеска с надписью «Лефевр и Ко» по-прежнему была чуть покосившейся…

– О, Лиди, приветствую тебя, дорогуша! – Покупателей не было, потому Марго, не стесняясь, шагнула ко мне, намереваясь привычно поцеловать в щеку. Но, наверное, уловила мой настрой, потому что остановилась и настороженно спросила: – Что-то случилось?

Когда Якимов заявил мне, что сведения, которые по секретным каналам уходили из Москвы к англичанам, знала только я – не мудрено было догадаться, что ими владел еще лишь один человек. Моя связная.

Отчего-то я недолго думала, как мне поступить с Марго.

– Случилось, – ответила я. Потом раскрыла ридикюль, вынув конверт с выездными документами. И отдала Марго. – Твои шифровки англичанам уже три месяца перехватывают люди из Генштаба. Тебя ищут и, вероятно, скоро будут здесь.

Марго не ответила. Держала в руках бумаги, но так и не свела с меня взгляда. По глазам ее – расширенным от страха с притаившейся в их глубине надеждой – я видела, что не ошиблась в своих выводах.

– Что здесь? – выдавила она, взглянув, наконец, на бумаги. Но вскоре сама поняла и спросила: – Зачем… ты мне помогаешь?

Я тоже ответить решилась не сразу. Хотя, возможно, это и было главным, что побудило меня поступить именно так:

– Моего отца звали Габриэль Клермон… хотя, когда он вербовал тебя, то, возможно, представился иначе. Он был сотрудником Генштаба и работал в Париже в начале семидесятых. В 1874 его раскрыли, и он погиб.

– О… – только и ответила на это Марго, понимающе. Еще недолго мы постояли молча, а потом она оглянулась на дверь подсобки, будто там было что-то важное: – Подожди, я на минуточку… сейчас вернусь.

Она нерешительно направилась туда. Однако на полпути остановилась и резко обернулась:

– Ты, наверное, думаешь, что это из-за денег? – спросила она. – Или потому что я ненавижу эту страну? Нет, я ее не ненавижу… хотя и любить вроде бы тоже не за что…

– Это из-за мужчины? – без особенного интереса уточнила я.

Зная Марго, не трудно было догадаться о причине. И она кивнула с уже блестящими от слез глазами:

– Он казался таким милым и заботливым… я влюбилась снова, как девчонка. А когда поняла, что он вербует меня на работу для англичан, было уже поздно. Если бы я призналась Шувалову, меня бы снова я ждала каторга, а я не поеду туда… ни за что не поеду – уж лучше смерть. – И снова бросилась к подсобке, договаривая на ходу: – Подожди минуту, я сейчас…

Дверь за ней закрылась.

Тяжко вздохнув, я огляделась, не проявляя сейчас ни малейшего интереса к духам, и устало привалилась к стене. Я уже начала думать, что «минутка» Марго несколько затянулась, когда в дверь лавки громко и требовательно постучали.

Я оглянулась на подсобку, не зная, как поступить, но – все же подошла и открыла входную дверь.

И, ахнув, тотчас отступила вглубь магазина – на пороге стоял Якимов. Нет, в этот раз для меня не стало сюрпризом, что он опять живой. Этот человек точно неубиваем: обе пули, выпущенные в него Щербининым, прошли навылет, не задев важных органов.

Но увидеть его на ногах так быстро я все же не ожидала.

Одет он как всегда был с легким европейским шиком, что называется «с иголочки» – если не приглядываться, то можно было и не заметить повязки, которая туго перебинтовывала его живот под сорочкой, и того, что опирается на свою трость он излишне тяжело.

– Успели ее предупредить, как я понимаю? – спросил он.

Якимов, быстрым взглядом обведя помещение лавки, остановился все же на неприметной двери в подсобку и, неделикатно отодвинув меня, направился к ней. Я сжалась, готовая уже к худшему, однако – в маленькой темной комнатке, где и спрятаться-то было негде, оказалось абсолютно пусто. А потом Якимов, повозившись немного, отворил дверь, замаскированную под стену и выходящую из подсобки на оживленную улицу…

Ай да Марго! – невольно восхитилась я.

Не знаю, что больше меня порадовало: что она успела сбежать, или, что Якимов остался с носом.

– Не понимаю, о чем вы, – невинно изумилась я вслух, – зашла купить духов, а хозяйки нет… сама ее жду.

Якимов, поняв, наверное, что едва ли теперь ее догонит со своей тростью, обернулся ко мне. Я даже подумала, что зря радуюсь: Марго-то сбежала, а отдуваться за нее опять мне?

– Шутить со мной вздумали, девочка? – приближаясь, Якимов снова впился ненавидящим взглядом в мои глаза. – Остерегаться вам следует – и даже не меня, а вашего дядюшки. Помните, что вам просто повезло в этот раз.

– Вам тоже, – выдерживая его взгляд, ответила я, – даже кошку с ее девятью жизнями можно, в конце концов, убить – а уж вас тем более.

Якимов лишь поморщился вместо ответа и приподнял шляпу:

– Всего доброго, девочка. Привет дяде.

После чего спешно удалился. Должно быть, все же разыскивать Марго.

Я уже успела расспросить дядюшку о той давешней истории, и выяснила, что Якимов действительно сватался когда-то к моей маме. А та ему отказала. Не успокоившись, Якимов требовал у графа Шувалова, чтобы он заставил сестру совершить правильный поступок – ведь Якимов и сам был старинного дворянского рода, и состояние имел вполне приличное, и – что самое главное – дядя приобрел бы сильного союзника в Генштабе! Поэтому, когда услышал, что граф не станет неволить сестру, Якимов воспринял это как личное оскорбление, а дядя вместо союзника приобрел врага.

Не прошло и недели, как Якимов сделал предложение другой девушке – удачно на этот раз. Однако судя по тому, что даже единственный сын боялся и недолюбливал его… едва ли Якимов был хоть сколько-нибудь счастлив в семейной жизни.


***

Короткий разговор в лавке Столешникова переулка изрядно испортил мне настроение – тем более что я вовсе не была уверена, что поступила с Марго правильно…

Но, как бы там ни было, в воскресенье, ровно в полдень, состоялось наше с Евгением венчание. Слава Богу, что наши родственники сговорились все же о размере приданого, и теперь даже стояли в церкви рядом, выглядя при этом вполне довольными и неслышно о чем-то переговариваясь.

Были в церкви и Полесовы. Хмурый Георгий Павлович смотрел в сторону и всем своим видом показывал, как не хочет он здесь находиться. Елена Сергеевна, очень улыбчивая сегодня, то и дело оборачивалась к графу Курбатову, чтобы что-то сказать. Сторонние люди запросто могли решить, что супругом ее является именно Курбатов… но это была лишь иллюзия, разумеется. Афанасий Никитич действительно никогда не посмеет признаться ей в своих чувствах. А Елена Сергеевна не посмеет сказать, что и так о них знает и, быть может, даже отвечает взаимностью. Впрочем, кажется, они и без тех признаний вполне счастливы.

Трое мальчиков под строгим взглядом новой их нянюшки вели себя вполне прилично, а малыш Никки радужно улыбался мне, невзирая на возвышенную и атмосферу православной церкви.

Новую няню Полесовым пришлось подыскивать, потому что Катя уволилась. Она вернулась уже в больницу, и я даже успела навестить ее вчера. Видимо, благодаря заоте той медсестры – поистине своего ангела-хранителя – она уверенно шла на поправку и могла уже немного говорить. Катя сказала, что Полесов заезжал к ней на днях и признался, кем он ей приходится. А девушка выслушала его и ответила, что увольняется.

Я не виделась больше с Катюшей с того дня, зато знала, что позже она по-настоящему подружилась с Мари. Все-таки мало что так сближает в жизни, как общий отец.

В церкви Мари стояла с краю, у самого прохода. Неожиданно тихая и совсем на себя непохожая. И я догадывалась, что не только объяснение с Алексом и его срочный отъезд тому виной. Она сомневалась – до сих пор сомневалась, что выбрала правильно, когда отдала револьвер мне, а не своему деду.

И это тоже называется взрослая жизнь.


***

На следующий день мы с Евгением были в Петербурге. Двуколка остановилась на Малой Морской улице напротив двухэтажного особняка в духе позднего классицизма. Тяжелого, серокаменного, давящего на меня так, что я, стоя на тротуаре, оробела, с трудом представляя, как смогу быть хозяйкой здесь…

Однако не успела я и вздохнуть по этому поводу, как Ильицкий подхватил меня на руки и решительно направился к дверям, пока прохожие не начали оглядываться.

– Традиция такая есть, – пояснил он.

– Мне все-таки нравятся твои традиции, – рассмеялась я – страха как не бывало.

Перенеся через порог, Ильицкий поставил меня на пол и теперь только поинтересовался:

– Ну, как тебе?

Я немного замешкалась с ответом. Окинула взглядом обивку диванов, которая была модной разве что в прошлом десятилетии, пыльные окна, потемневшие подсвечники и пол, немытый, кажется, с тех же времен, когда модною была обивка… Словом, дом уже не пугал меня – я смотрела на это все и лишь оценивала масштабы работ.

Мне стало даже понятно, отчего матушка Евгения наотрез отказалась погостить у сына в Петербурге, несмотря на наши уговоры.

– Мило… – выдавила все же я, – горничных у тебя, должно быть, нет? – уточнила я, разглядывая и свою перчатку, которая стала грязной от того лишь, что я попыталась отодвинуть портьеру.

– За горничную у меня Никитка, – хмыкнул Ильицкий. – Он же за прачку и за садовника. Так что ты теперь здесь хозяйка – сама нанимай и горничных, и всех остальных…

Он прервался, потому что из-за двери послышался топот – это спешил к нам рослый и расторопный мужчина. Тот самый Никитка, должно быть.

– А я и не ждал сегодня… – заговорил он, сходу принимаясь стягивать с хозяина пальто, – что ж вы не написали, барин, что приезжаете? Я бы и коляску на вокзал отправил, и прибрался б чуток… а то даме вашей и присесть негде.

С последними словами Никитка несколько раз настороженно и даже ревниво глянул на меня и, кажется, хотел добавить еще что-то, но Ильицкий его грубо оборвал:

– Эта дама – барыня Ильицкая отныне, – сказал он, – величать Лидией Гавриловной.

– Э-э-э… – протянул растерянно Никитка.

Но Ильицкий его не слушал:

– Это было первое, – по-деловому продолжил он, – второе – там где-то, – кивнул он на входную дверь, – бегает рыжее лохматое чудовище породы собака. Отмыть, накормить и постелить где-нибудь подальше. И третье… – он со вздохом повернулся уже ко мне и заговорил куда мягче: – за кулинара у меня тоже Никитка, так что обедать лучше вне дома.

– Э-э-э… – снова протянул Никитка, – так я мигом куру зажарю. К тому ж куда вы, барин, ежели гости у нас?

– Какие еще гости? Мы никого не звали!

– Ты даже своей дорогой кузине не рад, Женечка?

Я вздрогнула, услышав этот голос, и тотчас повернулась – в холле, у перил на втором этаже застыла, Натали, княгиня Орлова. Не сдержав радости, я дернулась было к ней – но остановилась, вспомнив, как плохо мы расстались в последний раз. Позади нее на лестницу выходил ее муж, князь Михаил, с рыжим вихрастым мальчиком лет двух на руках.

– Ну, разве что кузине… – тяжело вздохнул Ильицкий.

Натали разговаривала с Ильицким, но смотрела при этом на меня – во все глаза и несколько тревожно. И я боялась думать, что она скажет дальше.

Но Натали так ничего и не сказала. Помедлив еще мгновение, она вдруг вихрем спустилась с лестницы и бросилась мне на шею.

апрель 2014 г.