— Но, — словоохотливо продолжил отец, — разве это не наводит на мысль, что самым разумным было бы укрепить союз твоей жены с ее сводным братом из Корнуолла. А поскольку Кадор поддержал притязания молодого Артура, может быть, стоит предположить, что сестры также отнесутся к ним с уважением.

— Никогда! — Голос Лота зазвучал в полную силу, и он обратился к совету, почувствовав, что Может добиться своего. — Это дело прошлое, но Утер, наш недавно умерший верховный король, взял в жены Игрейну хитростью, ценой жизни ее законного мужа. И первое, что он сделал, женившись на Игрейне, — отослал прочь ее дочерей. Разве теперь они обязаны доказывать свою верность сыну человека, столь быстро избавившегося от них, когда они были всего лишь детьми? Утер разорвал на части законную королевскую семью, заменив любящего отца своей похотливой особой, и избавился от дочерей человека, убитого им.

Люди, умеющие ценить кровные узы и семейную гордость, ответили негромким одобрительным ворчанием. Они хорошо знали, что оскорбление, полученное одним поколением, переходит к следующему до тех пор, пока справедливость не будет восстановлена.

— Я не уверен, что для описания твоего брака с Моргаузой, устроенного Утером, слово «избавился» является самым подходящим, — вмешался отец с веселой ноткой в голосе. — Кажется, этот брак неплох для вас обоих. Она получила в мужья величавого короля, который заботится о ней и защищает ее, а ты стал отцом… скольких же… трех крепких молодых принцев? — Он одобрительно кивнул в сторону Гавейна. — Сейчас уже четырех. Да, четырех сыновей, замечательно храбрых и гордых духом.

Я никогда не видела, чтобы мой отец разыгрывал кого-либо так, как сейчас разыгрывал Лота, и испытывала восхищение, подобное тому, которое возникает, когда наблюдаешь за ужом, крадущимся за жабой.

Праведное негодование короля Оркнеев из-за утраченного наследия своей жены сменилось пылкой гордостью мужчины, видящего в детях собственное отражение и потому полностью удовлетворенного жизнью. Лот перечислял имена и достоинства каждого сына: Гавейн — храбрый, Гахерис — хитрый, Агравейн — гордый, а про Гарета просто сказал, что он самый младший. Сыновья явно были радостью его жизни, и он хвастался каждым по очереди, пока собравшимся не стало скучно и не вмешался мой отец.

— Тебе действительно можно позавидовать, — сказал он любезно. — И мы ценим рассказанные тобой новости и твои предложения. Но дело к вечеру, и многим моим людям хотелось бы вернуться в свои усадьбы до темноты, поэтому нам, возможно, стоит перенести совет.

— А что же с Уриеном? — спросил совершенно сбитый с толку Лот. Сейчас был неподходящий момент спрашивать людей Регеда, согласны ли они присоединиться к нему и оспаривать притязания Артура на трон, но ему была ненавистна мысль о том, что решение откладывается.

Итак, началось обсуждение: свободные люди задавали вопросы или приводили собственные доводы. Никто не выразил желания, чтобы власть нашего соседа была усилена, а результаты голосования показали, что люди решительно высказались в пользу Артура.

— Надеюсь, — серьезно сказал отец, готовясь закрыть совет, — что этот вопрос будет вскоре окончательно решен, потому что внутренние разногласия играют на руку только саксам, и я слышал, что будущей весной Артуру доверят государственный меч.

— Никогда, — прорычал Лот, — если это будет зависеть от меня. — Однако он плюхнулся на свое место и достаточно спокойно принял участие в обязательных церемониях завершения совета.

Только значительно позже вечером, отнеся отцу снотворный настой, приготовленный Кети, я смогла спросить его о совете и узнать, порадовал он его или нет.

— Порадовал… нет. Лучше бы в таких советах не возникало нужды. Но, учитывая характер короля Лота, возможно, все получилось неплохо.

Он пожал плечами и отвернулся от маленького окна, из которого через залитый лунным светом лес смотрел на долину внизу. Люди на склоне холма устроились на ночь, и отряд Лота уже расположился на ночлег, потому что на следующий день предстояло рано уезжать. Воздух был недвижим, но казалось, что жара ушла вверх, и в тишине ночи картина, лежащая перед нами, выглядела спокойной и мирной.

— Помни, моя дорогая, — сказал отец, подходя к своему любимому стулу и делая мне знак сесть, — в каждом мужчине и в каждой женщине есть некий гибельный изъян. Хорошо это или плохо, но он существует в каждом человеке.

Он вздохнул и потер пальцами висок, словно отгоняя какую-то болезненную мысль.

— Порок Лота — высокомерие. Он обладает мужеством героя и свято хранит славу и честь, что мы, кельты, всегда ценили. Но времена и обстоятельства меняются, а он слишком заносчив, чтобы заметить это. Боюсь, он ни перед чем не остановится, чтобы помешать сыну Утера стать верховным королем.

— А ты, — спросила я, — ты считаешь притязание Артура справедливым?

— Столь же справедливым, я думаю, как и любое другое. В наше время справедливость не так важна по сравнению с возможностью найти вождя, способного объединить людей. Почти шестьдесят лет длятся беспорядки и междоусобицы только из-за того, что Вортигерн принимал лишь кельтские обычаи, а Амброзий, вернувшись, попытался вновь установить римский образ мышления. Утер был в какой-то степени благом для нашего времени, хотя бы потому, что внутренние дела не очень волновали его, и он все силы отдавал защите от саксонской угрозы. Он, конечно, создал причины для дальнейшего раскола, взяв в жены Игрейну, и сейчас положение становится опасным из-за противостояния между севером и югом. Тем не менее, несмотря на это, Артуру, кажется, удалось приобрести поддержку многих последователей Утера. И с ним чародей, что является добрым знаком. Мерлин определял события истории Британии в течение жизни целого поколения, и, хотя я не могу до конца поверить во все, что о нем слышал, он, кажется, видит какую-то большую цель, чем многие из нас. — Отец устало вздохнул и потянулся к принесенному мной кубку. — Мне не нравятся сборы, подобные сегодняшнему. Они утомляют меня, и я чувствую себя очень старым. Но я провел с Лотом три дня, выискивая его слабые места, поскольку было важно, чтобы люди ясно видели их. Всегда нужно повнимательней присмотреться к человеку, с которым имеешь дело, и, если уделить ему побольше времени и внимания, он, как правило, становится откровеннее. — Он сделал глоток и прикрыл глаза. — Я надеялся, что люди поймут, какова во всем этом роль его жены Моргаузы, но, пока он намекал на неприятности своей супруги из-за женитьбы Утера на ее матери, реально ухватиться было не за что. Однако, поговорив с ним наедине, я понял, что она — настоящая дикая кошка, способная на злые поступки и ужасную ярость. Представляю, какую прекрасную парочку они собой являют. И Моргауза не испытывает никакой любви к своему младшему брату Артуру, в этом я уверен. — Он снова вздохнул и поднял веки. — Всегда нужно быть осторожным, когда так упорно оказываешь давление на человека, как я на Лота, особенно в таком тонком деле, как его жена. А если имеешь дело с оркнейцем, даже не сомневайся, что все будет осложнено его высокомерием! — Ты видела, — спросил он неожиданно, — как быстр его кинжал! В мгновение ока клинок воткнулся в землю на добрую четверть! Этот человек заслуживает уважения, и его надо опасаться. Даже Нидан в молодости не мог бы сделать это лучше, а он лучше всех из моих людей владеет кинжалом. — Отец покачал головой в искреннем восхищении; потом заглянул в кубок, допил содержимое и вернул мне. — Скучное дело политика, — медленно произнес он. — Всегда делается в тесных помещениях, требуя больших умственных ухищрений. По мне, проводить бы все советы верхом на лошадях около озера или там, где сверкающая река бежит по скалам. Только небо в качестве крыши и слово человека, прямое и честное, каким его задумали боги.

— Послушай, кто сейчас говорит, как настоящий кельт? — засмеялась я, и глаза его заискрились улыбкой.

Мы еще немного поболтали, потом я распрощалась с отцом и медленно вернулась в дом, где жила с другими женщинами, окончательно решив, что политика не для меня.


* * *

Воспоминание о подобной наивности вызвало у меня улыбку. Что я тогда знала о политике или о том, что человек иногда не властен над ходом событий?

Что ж, свирепо подумала я, пусть другие женщины королевского происхождения думают, будто их жизнь должна определятся политическими течениями. Среди них не будет меня, кумбрийской девушки. По крайней мере, без принуждения из этого ничего не получится.


17 КОРОНАЦИЯ


Бедивер, оставив позади грозовые облака, вывел нас из Боулендского леса к городу, охранявшему подступы к долине Риббл. Пестрая вывеска постоялого двора предлагала путникам убежище, и когда мы завернули во двор, в поле за дорогой я увидела группу всадников. Юноши, не обращавшие внимания на погоду, носились наперегонки, а отсутствие порядка возмещали громкими выкриками и неуемным восторгом. Они едва ли заметили наше появление, и мне подумалось, как тесно известность человека связана с географией, потому что мы добрались до границ Регеда, и я никого здесь не знала.

Постоялый двор был большим и удачно расположенным. За столами в таверне уже сидело много постояльцев. Странствующие торговцы и ремесленники с восточных Пеннин смешались с обычным потоком базарного люда с севера и юга. Смесь их диалектов была такой же густой и обжигающей, как баранья похлебка, предложенная нам, и я, откинувшись на спинку скамьи, из-за своего углового стола наблюдала за людьми, наслаждаясь тем, что никому не известна.

В комнате стоял гул голосов, и время от времени чей-то голос вырывался из этого хора в радостном возгласе или усердном краснобайстве. Шла игра в кости, и на кухонную прислугу обрушивался бесконечный поток заказов. Необходимость держаться на дороге группами из соображений безопасности часто приводит к столкновению на постоялом дворе, когда путешественники все сразу хотят, чтобы их накормили. Однако настроение здесь царило добродушное, и люди терпеливо ожидали заказанной ими бараньей похлебки или кувшина с элем.

Какой-то огромный житель долин, находящихся по ту сторону гор, на повышенных тонах спорил с парнем из Ланкашира, и мне на мгновение показалось, что спор кончится неприятностью. Но его спутник заказал обоим еще эля и вывел приятеля на улицу, как только волнение улеглось.

Кто-то взялся за арфу, и в надежде услышать песню люди замолчали. Я слышала, что всех кельтов, ирландцев, бретонцев, кумбрийцев или корнуэльцев настолько трогает музыка, что помогает исцелять раны и лечит переломанные кости. Возможно, это не так уж и далеко от истины.

Меня песня, конечно, растрогала. Тоска по прошлой жизни немного стихла, обида из-за расставания с Регедом несколько улеглась. Я отдалась музыке, и к тому времени, когда от яркого огня, на котором варился обед, остались одни угли, меня окончательно разморило.

Когда подошла жена хозяина постоялого двора, чтобы проводить нас в наши комнаты, я сонно встала и пошла за ней через плетеную дверь.

— Комната простая, госпожа, — сказала женщина, но это лучшее, что у нас есть, и я уверена, что здесь будет тепло и удобно.

Я благодарно улыбнулась и осмотрелась по сторонам.

Большая комната была обставлена массивной мебелью, на стенах висели хорошие ковры, и ею определенно часто пользовались. Судя по всему, это была спальня владельцев постоялого двора, о чем я и спросила хозяйку.

— Да, госпожа. Надеюсь, ты не возражаешь? Другие комнаты обставлены гораздо… скуднее, и мы не могли поселить тебя в какой-нибудь убогой конуре, — простодушно ответила она.

— Но где будете спать вы с мужем? — спросила я, тронутая такой заботой. — Я вовсе не хочу лишать вас собственной кровати.

— В помещении для слуг полно места, — успокоила меня хозяйка. — Мы уже устроились, а бабка последние два дня только и делала, что мела, протирала пыль и проветривала комнату… она очень огорчится, если ты откажешься.

В самом деле, комната производила впечатление безукоризненно чистой, мебель была недавно натерта воском и блестела, а подушки безупречно взбиты. Даже Лавиния казалась довольный, доставая мою ночную одежду.

Хозяйка отгибала покрывала на кровати, разглаживала стеганую материю одеяла с заботливой гордостью.

— Оно набито пухом, — объявила она, — и гораздо лучше шерстяных одеял или тяжелых меховых полостей. Я уверена, что под ним будет хорошо спаться.

Я залюбовалась большим бронзовым зеркалом, стоявшим рядом со шкафом для одежды.

— Впервые вижу такое большое зеркало. Оно очень старое? — спросила я.

Женщина кивнула и от удовольствия заулыбалась, демонстрируя ямочки на щеках.

— Наша семья живет в этом городе с незапамятных времен. Сначала мужчины служили солдатами империи, а сейчас мы торгуем и держим постоялые дворы. Поэтому и насобирали много всякой всячины. Вот, — сказала она, указывая на картину, на которой был изображен крепкий мужчина, сидевший верхом на огромной лошади, — это портрет предка, приехавшего из Сарматии, когда город был еще молодым.