Первую ночь Кевин провел на постоялом дворе, где неделю назад остановился один из братьев, спросив, может ли он получить еду за колку дров. Закончив работу, постоялец впал в бешеную ярость. Он что-то бормотал и ругался, Крича, что его брат-близнец стал христианином и начал без объяснений убивать любого, кто верил в старых богов, включая их собственную мать. Хозяин таверны испытал невероятное облегчение, когда этот парень убрался, потому что он сильно походил на помешанного.

След повел Кевина на восток, вдоль Стейнмора, и он медленно поехал по берегу реки, потому что многие здесь либо видели братьев, охваченных непримиримой враждой, либо слышали о них.

Какой-то мальчишка рассказал, что в пещере за Имонтом, напротив дома его семьи, жил незнакомец. В этих пещерах иногда останавливались святые люди, поэтому крестьяне привыкли, что там появляются и исчезают отшельники. Но этот человек постоянно громко пел и бормотал и, хотя он все время крестился и громко выкрикивал имя Иисуса, вел себя так, будто был одержим дьяволом. Пару дней спустя он исчез, но мальчишка с матерью держали двери закрытыми и забаррикадированными на случай, если неистовый христианин вернется.

К концу третьего дня Кевин доехал до Керби Тор, где след потерялся — хотя тамошние жители и слыхали об этих помешанных, никто их не видел.

На следующее утро Кевин поехал по берегу реки Иден. Здесь он встретил старика, удившего форель, который сказал ему, что когда три дня назад утром он пришел выпустить кур, то нашел свою собаку мертвой, с перерезанным горлом, а курятник пустым. Казалось, что по крайней мере один из братьев двигался вдоль реки, поэтому Кевин продолжал спускаться вниз по течению.

К вечеру пятого дня ирландец добрался до водопада, который мы разыскали прошлым летом. Живописный водопад находился довольно далеко, в глубоком ущелье, где ручей впадает в реку. Кто-то построил на краю расселины подобие дома, не закончив класть стену, обращенную к падающей воде. Это было мирное, уединенное и давно оставленное людьми место, и мы много раз забирались вверх по крутой, скользкой тропинке, идущей по краю расселины, и проводили долгие часы в прохладной хижине на вершине.

В этот день лес был наполнен птичьим пением, дул легкий ветерок, и, поскольку след помешанного нигде не обнаруживался, Кевин решил переночевать в хижине, а наутро отправиться домой. По крайней мере, он убедился, что братья не представляли угрозы для Паттердейла.

Он поднялся по удобной тропинке под деревьями, убаюканный красотой дня и шумом воды, падающей в заводь внизу.

Неожиданно полуденное спокойствие было взорвано мучительным воплем. Галлдансер громко захрапел, а у Кевина встали дыбом волосы. В вопле звучал ужас, и он немедленно спешился и надежно привязал к дереву испуганную, косящую глазами лошадь.

Кевин осторожно прокрался вверх по тропинке к тыльной стороне заброшенной хижины. Изнутри доносились беспорядочные обвинения и обрывки каких-то споров. Потом кто-то зарыдал и закричал достаточно громко, чтобы можно было разобрать слова.

— Балин, — стонал человек, — негодяй, пусть богиня сожрет твои внутренности! Я скормлю твои глаза воронам и выпью из твоего черепа за здоровье Морриганы. Убийца верховной жрицы, предатель рода, самый отвратительный из грешников всех времен, ты за все заплатишь!

Он продолжал и продолжал говорить, извергая проклятия на человека, убившего Владычицу, и его угрозы привели бы в ужас даже старых богов.

Немного спустя голос смолк, и обитатель хижины больше не подавал признаков жизни. В конце концов Кевин подкрался к краю стены и очень медленно выглянул из-за угла.

Человек, сгорбившись, задремал, сидя на краю какого-то подобия кровати, опустив подбородок на грудь и бессильно свесив руки между коленями. Он был отвратителен и в то же время жалок, одеждой ему служили лохмотья, а свалявшиеся волосы свисали длинными, нечесаными прядями на лицо. Одна его нога была обмотана грязной повязкой, и через материю проступал отвратительный желтый гной. Вонь от разлагающейся плоти шла ужасная, и было удивительно, что он еще жив.

Время от времени он дергался и ворочался во сне, и один раз засучил руками, покрытыми порезами, гораздо более глубокими, чем от кустов ежевики.

Кевин сел на землю, гадая, что же делать, и размышляя о том, где второй брат. Наконец у него затекли ноги, и он медленно встал в полный рост. Несмотря на то, что солнце уже заходило, он решил поехать в Карлайль и узнать, остались ли в крепости мужчины, чтобы привести их сюда и поймать несчастного.

Резко закричала сойка, и сумасшедший внезапно проснулся. Он мотал головой из стороны в сторону, как змея, пытающаяся определить, откуда грозит опасность, затем схватил кинжал, во сне выскользнувший из его пальцев, И безумно расширенными глазами медленно оглядывал хижину, пока взгляд не уперся в Кевина.

Из перекошенного рта вырвался визг, и он прорычал:

— Ага, Балан, языческая свинья, осквернитель душ, мучитель христиан… ты наконец осмелился показаться мне на глаза!

Голос мало напоминал человеческий, и безумец не спускал с Кевина глаз. Перекрестившись рукояткой кинжала, он начал молиться.

— Дорогой Иисус, узри перед собой демона! Вот… вот, видишь ли голову жертвы, привязанную к моему поясу? Голова святой, которая, конечно, покоится сейчас у тебя на небесах! О, великий боже, — молил он, — пошли на землю ангелов твоих, чтобы отомстить безбожнику!

Он вскочил на ноги, согнулся в боевой стойке, и Кевин увидел отвратительную массу гнилой плоти и волос, свисающую с его пояса.

От мучительного прозрения у мальчика перехватило горло, потому что, хоть голова и сгнила до неузнаваемости, мальчик был уверен, что она принадлежала Вивиан. Было совершенно ясно, что именно этот человек обезглавил Владычицу.

Балин прыгнул вперед, и Кевин поспешно продрался через деревья, растущие на краю расселины с водопадом. Темнело, и он отчаянно молился, чтобы наступающая темнота скрыла его.

Балин снова разъярился, призывая своего мучителя выйти и драться. Кевину удалось спрятаться в зарослях ежевики и подлеска, и, пригнувшись, он перебегал от дерева к дереву, пытаясь опередить своего преследователя.

Помешанный прибег к хитрости и стал спускаться по тропе, время от времени бросаясь вперед, потом останавливался, припадая к земле, затихая и напряженно прислушиваясь. Всякий раз, когда он останавливался, Кевину тоже приходилось замирать, потому что любой звук мог выдать его, и иногда казалось, что они проводили часы, затаившись в тишине. Сердце Кевина стучало так громко, что он удивлялся, как его преследователь не слышит этих ударов.

Той ночью луна только что прошла через полнолуние, и вскоре лунный свет залил тропинку, поэтому Кевин оставался в своем укрытии, надеясь, что сможет добраться до ступенек, ведущих вниз, к пещере в скале у водопада, прежде чем помешанный поймет, где он прячется.

Бесшумно взмахивая крыльями, пролетела сова, и, когда ее тень скользнула мимо Балина, он завертелся и замахнулся на нее кинжалом, пронзительно вскрикнув.

— Языческий ублюдок!

Галлдансер, услышав его крик, неожиданно заржал, и голова Балина дернулась в сторону звука.

— Ты насмехаешься надо мной, христианский подонок? — бросил он вызов, и Кевина затошнило от мысли, что Балин может напасть на мерина и убить его.

— Это ты меня ищешь, — воскликнул мальчик отчаянно, пытаясь отвлечь внимание Балина от лошади. Выскочив из зарослей ежевики, он выбежал на лунный свет, чтобы безумец мог отчетливо видеть его.

Балин прыгнул вперед с зажатым в поднятой руке кинжалом, волосы на его голове развевались. Кевин метнулся за ближайшее дерево, но через заросли ежевики пробраться было невозможно, и ему пришлось перебегать, спотыкаясь, из одного затененного места по краю тропинки к другому.

Наткнувшись на что-то, Балин упал на колени, отчаянно молотя руками. Когда он снова поднялся, на бедре виднелась глубокая свежая рана, полученная при падении.

— Выходи и давай сразимся честно! — завизжал он, угрожающе размахивая кинжалом перед собой. Потом начал приплясывать в лунном свете, делая выпады и отражая их, завывая и выкрикивая имена Балина и Балана. Время от времени он сильно раскачивался, потеряв равновесие, падал и снова разрезал ногу или руку. Но потом продолжал свой танец с еще большей яростью, пока в конце концов на его теле не стало кровоточить, наверное, с полдюжины ран.

Кевин достиг ступеней, вырубленных в стене расселины и, спустившись, осторожно выглянул.

Продолжалась брань, сыпались обвинения и оскорбления, раздирающие ночь и леденящие душу. Кевин притаился в темноте, сжавшись в комок. Позади шумел водопад, а прямо перед ним безумец наносил себе резаные раны.

Когда луна вышла на середину неба, Балин стоял на коленях, качаясь от усталости и потери крови. Шло время, его ненависть и злоба слабели, и наконец он зарыдал.

— Брат мой, брат, как ты мог совершить подобное?

Когда начало светать, Кевин выскользнул на тропинку и осторожно подошел к бессильно съежившемуся телу безумца, ожидая, что тот вскочит с пропитанной темной кровью земли и разразится бранью.


— Он оказался значительно моложе, чем я думал, Гвен, — грустно сказал Кевин, — и, возможно, когда-то был красивым. Но в то утро его глаза смотрели в залитое солнцем небо, которое он никогда больше не увидит, и рот, из которого вылетело столько отчаянных проклятий, закрылся навсегда. Я понятия не имел, какие почести ему отдать; похоронить по языческим или христианским обрядам выглядело бы издевкой, и в конце концов я оставил его там, где он лежал, решив, что вороны и звери, питающиеся падалью, сделают свое дело. Я надеюсь, — медленно кончил он, — что никогда больше не встречу человека, которого так же раздирали бы противоречия.

Вздрогнув, я накрыла руку Кевина своей рукой.

— Ты считаешь, что он был один и никакого близнеца не было?

— Я уверен в этом, Гвен. Два брата жили в одном теле: гордый кельт и набожный христианин, не способные примириться друг с другом.

Я подтянула колени к подбородку и обхватила их, чувствуя озноб и страшась мысли, что человеческая душа способна так воевать сама с собой.

— Эй, послушай, ты побледнела как полотно! — воскликнул Кевин, беспокойно всматриваясь в мое лицо и вскакивая на ноги. — Зря я тебе столько наговорил! Посмотри, я цел и невредим. — Он победно стукнул себя в грудь. — И я не позволю, чтобы ты испортила мое благополучное возвращение тем, что тебе стало дурно от моего рассказа. Ты меня слышишь? — Он схватил меня за подбородок и заставил посмотреть на себя. — Перестань, смотри, какой прекрасный солнечный день! Не стоит тратить время на грустные мысли о каком-то бедолаге, которого боги решили наказать.

Я улыбнулась больше от его попыток развеселить меня, чем из-за перемены в собственном настроении, и, медленно поднявшись на ноги, предложила ему наперегонки бежать до конюшни. Это слегка взбодрило нас, но я еще долго вспоминала ту историю.


19 КОРОЛЬ БАН


Весть о победе Артура над северными королями была воспринята с криками радости и большим облегчением. С помощью короля Бретани Бана он одержал победу в великой битве, в которой множество людей, включая самого короля Лота, были убиты. Уриен сдался и предложил присягнуть на верность Артуру, и тот согласился. Люди разойдутся по домам, и, если повезет, внутренние раздоры отойдут в прошлое. Отец намеревался вернуться в Регед, как только Уриен распустит армию, поэтому мы могли ждать его через две недели. За это время Нидану предстояло перевезти двор в Карлайль и ждать короля там.

Хлебные злаки были по колено, и стебли от тяжести зерен гнулись под ветром. Если не случится ничего плохого, можно ждать обильного урожая, а если мужчины, возвращающиеся домой, поспеют к жатве, то будет два повода для праздника. К городу в самом центре Регеда отовсюду стекались толпы людей, чтобы встретить победоносное войско.

Карлайль лежит на пересечении торговых путей со времен империи, потому что этот город не только контролирует западную оконечность Стены, но и стоит на главной дороге, которая ведет и на юг, и на север. Во времена легионов город, видимо, был оживленным местом, гостеприимно встречая постоянный поток воинов, караваны с припасами, военачальников и наезжающих время от времени чиновников.

В наши дни страной правит король, и центр государства находится там, где случается быть королю. Поскольку ни в государственных учреждениях, ни в чиновниках больше нет нужды, имперские здания стоят пустыми и разрушаются, если только население не приспособило их для собственных целей.

В Карлайле мне всегда неуютно, потому что, хотя обычаи римлян постепенно сходят на нет, их дома по-прежнему стоят, как старые скелеты, и режут глаз. Стены, окружающие город, так же неприступны и стройны, какими были тогда, когда их возводили первые строители, и в их тени таятся призраки легионеров. Люди сделали город добрее, оживили его, как мох сглаживает острую грань скалы у ручья. Сейчас и бродячий торговец, и местный крестьянин, устроившиеся со своим товаром среди полуразрушенной колоннады, и люди, собирающиеся на большую ярмарку, смеются, поют и танцуют на улицах и считают себя кумбрийцами, а не римлянами. Но, несмотря на это, меня никогда не тянуло в большой дом на берегу реки Иден, и я старалась проводить как можно больше времени в крепости Стенвикс, расположенной на холме за рекой, где разводили лошадей.