Персия Вулли - Гвиневера: Королева Летних Звезд

– Давай ложиться, – сказал он, зевая и освобождаясь от моих объятий. – Завтра увидим, чем это кончится. Не могу дождаться пира, который подготовил Кэй.

Я молча кивнула, жалея погубленные жизни.

– Как жаль, что этого не видит Мерлин, он был бы доволен, – сказал Артур, когда мы сидели во главе роскошного пира.

Я положила свою руку на руку мужа и пожала ее в знак согласия.

Огромный зал дворца был полон света и красок. Везде были флаги, факелы, цветы, свежесрезанный камыш и ярко блестело золото. Зал поражал приехавших сюда своим богатством.

Женщины собрались самые разные – от хрупкой красавицы Изольды до пышущей деревенским румянцем молодой жены Пеллинора. Рыцари были такими же разными. И смуглый Паломид, и Гавейн, румяный и веселый, были всего лишь разными сторонами одного бриллианта. Они делали Круглый Стол красивым, как живой гобелен.

Несмотря на всю пестроту, двор, который я сейчас рассматривала, сходился в одном: самым главным в этих людях было то, что они являлись твердыми последователями и преданными союзниками короля Артура.

Нимю заняла место рядом с нами, и я подняла свой кубок, радуясь, что она может видеть, как претворяется в жизнь мечта чародея.

Когда убрали со столов, Дагонет пригласил выйти вперед Веху-шведа, потом прошел по кругу внутри стола, держа в руках большую серебряную чашу, в блестящих стенках которой отражался свет факелов.

Я затаила дыхание, узнав чашу Анастасия, – это был дар Артуру от короля франков, присланный им несколько лет назад. Из всей Восточной Англии только Веха остался верен договору с нами и не присоединился к войску Седрика.

Артур собирался щедро наградить его.

– Ты ведь не против? – шепотом спросил мой муж, указывая на сокровище, которое он собирался отдать.

Я покачала головой, думая о том, что, если блестящий холодный металл может обеспечить мирное будущее, я бы с радостью отдала всю серебряную посуду из королевских домов.

Посмотрев на чашу, я задумалась, что же будут делать варвары с этой изящной вещью. Я вдруг представила, как Веха, важно выступая, идет по Лондону, перед ним несут его знамя из перьев, а раб бьет в большую круглую чашу. Это было так забавно, что я прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

Веха приблизился к нам с величайшей серьезностью, держа в одной руке свой рог с вином, а другой делая приветственный знак.

Поздоровавшись с Артуром как с равным, он повернулся и обратился к собравшимся.

– Прошу учесть, что не все саксы и вновь прибывшие являются предателями. – Латынь из его уст звучала странно, как будто это была речь, выученная наизусть, чтобы убедить членов Братства, что ему не чужда культура. – Достопочтенные иммигранты ценят гостеприимство своего хозяина короля, даже если этого не делают его соотечественники.

Веха поднял свой рог и, отлив немного вина богам, поднял тост за Пендрагона и осушил рог. Его люди стояли в глубине зала, и, когда они начали ритмично похлопывать в ладоши, выражая свое одобрение, Артур встал и тоже поприветствовал их.

Я оглядывала шведов, пытаясь найти жену Вехи, переборовшую свою прежнюю робость и снова появившуюся на пиру, но кроме воинов я увидела только сына Вехи – Вуффа. Его нельзя было назвать ребенком, и в то же время он был слишком юным, чтобы участвовать в сражениях. Юноша молчаливо стоял впереди людей отца и яростно хмурился во время церемонии. Мне было интересно, из-за чего же он так злится, но в конце зала произошло какое-то оживление, и я забыла об этом.

Сквозь толпу крестьян, толпившихся в дверях, пробился паж и, запыхавшись, подбежал к нам.

– Лодка… маленький челнок… с женщиной. В лодке нет ни гребца, ни паруса… только шлейф из материи… плывет в воде… она плывет по течению, как будто ее ведет бог.

Зубы мальчика стучали, а глаза от страха расширились, когда он рассказывал нам, как маленькая лодка плыла по Темзе. Мальчик рассказал, что ее странный, почти невесомый груз, равномерно увлекаемый течением, вызывал страх у всех, кто видел его. Наконец какой-то рыбак набрался смелости, подплыл к лодке и дотащил ее до берега.

– Рыбак послал меня, чтобы я привел тебя, господин, – захлебывался от волнения мальчик. – Он просил тебя поторопиться… сказал, что ты знаешь, что это означает.

Артур повернулся к Лансу, но он недоумевал так же, как и король, и в зале послышался удивленный гул. Я положила руку на плечо Артура, встревоженная тем, что такое странное; событие может стать предвестником несчастья, но он ободряюще улыбнулся мне и повернулся к собравшимся.

– Нельзя не обращать внимания на это странное и страшное происшествие. Все, кто хочет идти со мной к реке, пойдемте!

Кэй приказал принести факелы, и через несколько минут мы уже шли к берегу.

Рыбак как раз подводил маленькую лодку к пристани, и Кэй вышел вперед и закрепил веревку. Мигающий свет факелов то освещал, то прятал трагическую картину, и в притихшей маленькой толпе зрителей люди взывали к своим богам, прося у них защиты от нечистых сил.

В лодке лежала молодая женщина, ее лицо закрывали распущенные волосы, которые плыли в воде, как пелена. Под ней лежало скомканное длинное полотнище тканой материи, свободный конец которого перевешивал через борт, колыхаясь в воде, как знамя на ветру. Похоже, что его сняли с ткацкого станка незаконченным, на нем был выткан замысловатый узор из лилий. Когда тело вытащили из лодки, мое внимание привлек моток желтой шерсти, намотанный на руку девушки.

– Элейна…

У нее мертвой был такой же отсутствующий взгляд, как и у живой, и я оцепенело смотрела на нее, потрясенная мыслью, что мечты были единственным, что досталось ей в жизни.

Я представляла, как она пыталась сбежать из своей тюрьмы на острове, кралась к берегу под покровом темноты для того, чтобы поскользнуться и упасть среди качающихся у пристани челноков.

Бедивер нагнулся и бережно вытащил восковую табличку, зажатую в руке девушки.

– Только одно слово, – тихо произнес он, разбирая детские каракули. – Ланселот…

Стоявший рядом со мной бретонец затаил дыхание, а толпа возбужденно зашевелилась. Встав на колени рядом с лодкой, Ланс медленно взял холодные пальцы девушки. Выражение его лица разрывало мне сердце. В нем было все – жалость, печаль, горе и растерянность, и мне захотелось как-то оградить его от излишнего любопытства и насмешек придворных.

– Ничего удивительного, что он ни за кем не ухаживал, имея такую девицу, спрятанную на Астолате, – насмешливо сказал кто-то, и последовал смех.

– Мне кажется, – закричала я, – я сейчас упаду. Прошу, Артур, отведи меня во дворец.

Началась суматоха, люди забыли про Ланса и бросились помогать мне. Артур, которому было прекрасно известно, что я не из тех, кто падает в обмороки, тревожно посмотрел на меня и подхватил на руки, когда я начала падать рядом с ним. Мне очень хотелось подмигнуть ему, но он не заметил бы этого из-за давки и темноты, поэтому я просто закрыла глаза и позволила ему увести всех с пристани.

Всех, кроме Ланселота.

В этот вечер бретонец не вернулся в зал, а готовил к погребению и хоронил девушку, которая так настойчиво вплетала его в паутину собственных фантазий. Мне это показалось достойным поступком.

Но, когда он не пришел ко двору и на следующий день, я начала задумываться, не имеют ли какие-нибудь действительные основания слухи, распространяемые об этой паре.

«Нет, – твердо говорила я себе, – это не мое дело. Ланселот – взрослый мужчина, со всеми потребностями и желаниями, которые могут быть у любого человека, и если он встречался с Элейной – это его дело». Но что-то мешало мне смириться с этой мыслью, и я резко оборвала своих фрейлин, когда они за чаем завели об этом разговор.

– Он не из тех, кто способен безумно увлечься юной девушкой, – уверенно сказала я, понимая, что это звучит чересчур добродетельно.

«А еще важнее, – говорила я себе, – что он не мог флиртовать с ней, а потом смотреть на меня так, как он смотрел. Или, по крайней мере, мне так казалось». Старая пытка началась снова: что же происходило действительно, и что было плодом моего воображения. Я судорожно металась той ночью, не в состоянии разобраться, где же правда.

К счастью, Артур не заметил моего беспокойства, но после бессонной ночи я была злой и рассеянной, а постоянные сплетни раздражали меня. Поэтому, когда Пеллеас спросил, можно ли ему пойти со мной в сад, я охотно согласилась. Парк пытались восстановить, но он наполовину зарос и давал приют укромным уголкам, где в бурно разросшейся зелени прятались усыпальницы и статуи. Это делало его похожим на святилище, и я вдыхала свежесть зелени, слушая жалобы молодого рыцаря.

– Теперь, когда король обещал, что даст мне землю, я думал… я имею в виду… может быть… госпожа Эттарда будет относиться ко мне более благосклонно. Как к мужу, – смущаясь, добавил он.

– А ты говорил с ней? – спросила я.

– О нет, госпожа! Может быть… ты поговоришь с ней… уговоришь ее… – Пеллеас, стесняясь, излагал свою просьбу. – Я обещаю, что буду заботиться о ней. У меня никогда не было своей семьи. Ты же знаешь, что такое быть сиротой и бедняком. Но теперь, когда я стану состоятельным человеком, я могу позаботиться о жене и детях.

Мы дошли до конца сада, и я подумала, что можно бы присесть, но Пеллеас думал только об исполнении своей мечты и бессознательно повернул обратно к фонтану.

– Я люблю ее с первого дня, когда появился при дворе, госпожа. Но, по сравнению со здешними знатными господами и дамами, я – неотесанная деревенщина, и я иногда думаю, что все это мне снится и, проснувшись, я снова окажусь бедным, а госпожа Эттарда так далека от меня, что едва ли слышала мое имя. Но, если у меня будет собственный дом и земля, я смогу предложить ей кое-что… кроме моей преданности… и если бы ты поговорила с ней обо мне…

Пеллеас смотрел на меня по-детски застенчиво, а мне хотелось сказать ему, что любовь не зависит от материальных благ. Но юноша был так трогателен в своих надеждах, что я боялась охладить его пыл.

Поэтому я задержалась у фонтана, чтобы собрать травы, и обещала ему, что поговорю с Эттардой, как только смогу.

Девушка из монастыря вздохнула и отложила в сторону сорочку, которую штопала.

– Как это похоже на него, – просить кого-то говорить о своих делах, – посетовала Эттарда, – и вправду можно усомниться, твердый ли у него характер.

– Пеллеас просто не самоуверен, – ласково убеждала я, – а это совсем иное.

– Я, конечно, заметила, что он хорошо относится ко мне, он никогда не бывает груб или резок, как другие рыцари, и он уже стал христианином. – Эттарда, нахмурившись, смотрела на материю у себя на коленях. – Сейчас, когда я тоже стала христианкой, это важно.

Для меня это заявление было неожиданностью, вероятно, это случилось, пока я отсутствовала.

– Это еще больше усложняет дело, – продолжала она, – большинство рыцарей только и мечтают побарахтаться в сене… они совсем не ценят девственность и могут лишить девушку чести, даже не предлагая обручального кольца.

– Девственность? – проговорила я, отлично помня рассказ Эттарды об изнасиловании при налете саксов. Неужели она верила, что христианство даст ей новое тело?

– Конечно, госпожа, теперь я женщина богатая и должна защищать себя. Пеллеас всегда уважал меня, и это позволяет верить ему. И все же, – добавила Эттарда задумчиво, – он не так знатен, как другие рыцари, и я не буду сидеть, уставившись в пространство, и мечтать о Пеллеасе, как Изольда мечтает о Тристане.

– Но это достойное предложение, – заключила я, – а для удачного брака совсем не обязательны романтические выдумки.

Это был лучший совет из тех, что я могла придумать. Он был применим ко мне так же, как и к Эттарде, но иногда я завидовала романтике, которая окутывала Изольду и ее возлюбленного.

Ланселот вернулся ко двору спустя несколько дней, не предупредив о своем приезде. Я утром пошла в парк за цветами и увидела его, сидевшего под ивой с задумчивым видом.

– Доброе утро, госпожа, – сказал он бесстрастно, когда я появилась перед ним.

Я внимательно рассматривала Ланса, пытаясь отыскать какой-нибудь признак скорби о своей возлюбленной. Передо мной сидел человек огорченный, но не скорбящий, и растущее во мне раздражение исчезло. Я тихо спросила:

– С тобой все в порядке?

Ланселот медленно кивнул и, подвинувшись, освободил мне место на скамье и сделал знак, чтобы я села рядом. Когда я села, он потянулся к моему букету. Вытащив из него лилию и задумчиво разглядывая ее, рыцарь начал говорить.

– Как определить нашу ответственность, Гвен? Твое отношение к людям… разве на самом деле не это определяет, какой ты человек? Пелагиус говорит, что мы были бы такими же безгрешными, как Христос, если бы отвечали за свои поступки. Но его учение просуществовало не долго, – добавил Ланселот, медленно вертя цветок между большим и указательным пальцами. – Римские христиане прилепили к нему клеймо еретика и теперь вместо этого исповедуют теорию Святого Августина о божественном всепрощении.