Персия Вулли - Гвиневера: Королева Летних Звезд

Когда я сказала, что о своем прошлом мальчик говорить отказался, сенешаль фыркнул.

– Может быть, он беглый раб какого-нибудь торговца с Востока? Я слышал, они любят молоденьких мальчиков. – Кэй рассеянно вертел свой кубок с вином и несколько раз подносил его к носу, а глазами продолжал оценивающе рассматривать мальчика. – Очень хорошенький… как женщина.

Такое мне в голову не приходило, и я повернулась, чтобы внимательнее рассмотреть его. Мальчик поймал мой взгляд и подошел ко мне.

– Благодарю тебе, госпожа, за твое гостеприимство, – сказал он и кивнул Кэю.

– Как ты хочешь, чтобы тебя называли? – спросила я, вспомнив, что он еще не представился нам.

– Я бы назвал его Белоручкой за его изнеженные руки, – объявил сенешаль, резко наклоняясь вперед, беря одну руку мальчика и рассматривая ее. Рука мальчика, сжимаемая сенешалем, казалась особенно хрупкой.

Мальчик вздрогнул, но руку не выдернул.

– Король сказал тебе, что ты будешь делать при дворе? – спросила я.

Белоручка покачал головой, а Кэй натянуто улыбнулся, продолжая рассматривать его ладонь.

– Он может быть полезен мне на кухне, – объявил сенешаль, отпустив мальчика. – Ты умеешь готовить?

– Немного, господин… но я хочу научиться. – Мальчик засмеялся искренне и дружелюбно. Его не беспокоил жесткий тон Кэя.

Итак, все устроилось. Белоручка отошел изящно и живо, в отличие от скрытного поведения Кэя, и я подумала, что на кухне мальчик пробудет недолго. Но я была уверена, что кухарка проследит, чтобы с ним обращались хорошо.

После этого вечер прошел спокойно, но, когда Артур заснул, я долго лежала без сна, рассматривая его профиль при свете луны и думая о возвращении Ланса.

Казалось, бретонец чувствовал себя раскованно с Артуром и со мной, и рыцари радовались его возвращению. Я же радовалась вернувшейся энергии Артура и непринужденной дружбе, объединившей нас троих так же, как раньше.

Каковы бы ни были чувства Ланселота, он, похоже, совладал с ними, пока был в Уоркворте. В его поведении ничто не указывало на какие-то перемены после нашей встречи под ивой. Я почти поверила, что поцелуя никогда не было и, если соблюдать осторожность, он никогда не повторится.

Пока мое внимание было сосредоточено на Артуре, который стоял между мной и Ланселотом, я оставалась спокойной.

Песня бессонного дрозда наполнила ночь, звонкая и полная неудержимого веселья, – ни одна другая птица не поет так прекрасно и так самозабвенно, она заставила меня думать об Артуре.

Я посмотрела на своего мужа в последний раз и улыбнулась, засыпая.

С возвращением Ланса Артур окончательно поправился, и очень скоро все мы были вовлечены в обсуждение планов о перенесении штаб-квартиры в горную крепость в Южном Кадбери.

– Эта крепость хороша для штаб-квартиры не только тем, что оттуда можно следить за саксами, – рассуждал Артур, – она еще и достаточно велика, чтобы в ней разместился весь двор. Я думаю, что здесь, на гребне, можно построить хороший дом, а там конюшни…

Бедивер и Ланс так внимательно рассматривали то, что рисовал Артур, что не заметили, как на пороге появился Динадан.

Этот корнуэлец был одним из самых беспечных людей, которых я знала, но сейчас он выглядел уставшим с дороги, осунувшимся и напряженным. Тристана мы не видели.

– Он не смог расстаться с ней! – воскликнул Динадан измученным голосом. – Ему читает проповеди новый священник, но это бесполезно. Даже свинопас предупреждал его – бесполезно. Этот человек глух к голосу разума.

– Свинопас? – спросил Ланс. Динадан устало вздохнул.

– Тристан живет в лесу в хижине свинопаса и посылает этого человека в Касл-Дор узнавать, когда можно встретиться с Изольдой. Клянусь, что Трис наживет себе неприятности. Несмотря на запреты короля Марка появляться при дворе, он по ночам все равно прокрадывается в ее сад.

– Марк запретил Тристану появляться при дворе? – Артур был потрясен.

А я подумала об Утере и Игрейне. Наверное, есть влюбленные, которые не боятся опасностей.

Динадан кивнул еще раз.

– Владычица Озера прислала Марку письмо, в котором написала о том, о чем все уже знали, и старый король пришел в совершеннейшую ярость, поднял страшный крик, клялся, что отдаст жену разбойникам для развлечения и угрожал казнить Триса… Это хоть как-то подействовало на юношу. И тогда он ушел жить в лес.

– А как Изольда? – спросила я.

– Не устаю удивляться женской хитрости. – Динадан, извиняясь, кивнул в мою сторону: – Ты понимаешь, госпожа, ты одна из честнейших женщин, которые мне встречались. Изольда утверждала, что эти обвинения – всего лишь злобные слухи, которые распускают люди, завидующие положению Тристана при дворе его дяди.

Чтобы доказать свою невиновность, жена Марка предложила, чтобы муж испытал ее любым способом. Один из учеников Иллтуда, монах по имени Семсон, недавно пришел в Касл-Дор, терзаясь муками ада. Он убедил Марка устроить испытание Божьим судом на берегу реки, где все могли бы убедиться, виновата королева или нет.

– Я могу допросить свою жену, – объявил Марк, – но я верю, что Христос не допустит, чтобы пострадала невиновная.

Приближался Божий суд, и Изольда становилась все более бледной и возбужденной, она плакала ночи напролет, а днем ругала мужа за то, что он верит богу больше, чем ей. Марк тем временем ужасно страдал, мучаясь сомнениями об отношениях племянника и своей жены.

– Я не знаю, что было больнее для него, – тихо сказал Динадан. – Трис – сын сестры Марка, умершей при родах и оставившей младенца, которого он вырастил как родного сына. Поэтому мысль о том, что Тристан мог так предательски поступить, была для него вдвойне болезненна. – Корнуэлец сокрушенно покачал головой, жалея и своего друга, и короля. – Марк дрожит над своей женой, как будто она солнце на его небе. Он, может быть, излишне эгоистичен и не всегда ведет себя достойно, как король, но его любовь к жене чистая и искренняя, что бы ни говорили.

Ранним утром в тот день, когда должен был вершиться суд божий, корнуэльская королева шла со своим мужем в часовню в Лантане, неся прекрасной работы пелену для алтаря, которую она собственноручно вышивала. Медленно и благоговейно, с опущенными глазами и склоненной головой ирландская красавица вошла в маленькую церковь и возложила свое подношение на церковный алтарь. Прихожане заахали и заохали, и даже придирчивый священник вынужден был признать, что девушка сделала замечательную работу во славу Божью.

Во время мессы они с Марком сидели порознь, потому что ее невиновность еще требовалось доказать, а король опасался, что его решимость может ослабнуть.

Когда закончилась служба, все прихожане последовали за королем и королевой к реке. На противоположном берегу реки стояла кузница, и кузнецу велели держать наготове горку красных углей. Люди – и язычники, и христиане проделали долгий путь, чтобы посмотреть, чем закончится испытание, и знатную пару провожали перешептываниями и разглядыванием.

– Трис обрядил нас в рясы послушников из монастыря, – продолжал Динадан. – Вы же знаете, как он любит играть в разные игры и разыгрывать людей… можно было подумать, что это еще одна шутка, хотя и его жизнь, и жизнь Изольды закончились бы, если бы угли доказали ее вину.

Оба воина ждали в зарослях ивняка у ручья, и, когда приблизилась королевская процессия, Тристан натянул себе на голову капюшон и, подняв рясу до колен, осторожно вошел в воду. Разинув рот и сутулясь, он с глупым видом деревенщины уставился на королевскую процессию…

Изольда и Марк ехали в тележке, и, когда они задержались на середине брода, Тристан подошел ближе, рассматривая тучного правителя с открытым ртом и прищурив глаза, как будто хотел получше рассмотреть его. Казалось, королеву он и не замечает.

Указывая на огонь, король Марк кричит:

– Ну вот, моя дорогая. Если ты честна и не совершала прелюбодеяния, Господь поможет тебе пронести горящие уголья от кузницы до реки, не обжигая рук.

Юная королева вскрикивает и, затравленно глядя по сторонам, падает с тележки, теряя сознание. Стремительно бросившись вперед, Тристан неловко подхватывает ее, поднимает над водой и уносит на другой берег реки. Мокрый до колен, юноша стоит на берегу и, глупо бормоча что-то, смотрит по сторонам, не зная, что делать с королевой. Все видят, что это благочестивый сельский юноша, растерявшийся от такого количества знатных людей вокруг себя.

Веки Изольды вздрагивают, и она стонет. Всеобщее внимание переключается на хрупкую красавицу, и, поставив ее на ноги, послушник устало идет обратно по воде, чтобы оставаться незамеченным и смотреть на суд с противоположного берега.

Громоподобным голосом новый священник призывает Господа разрешить это дело, а потом просит королеву поклясться в своей невиновности.

– Именем Белого Христа, – говорит она, для большей убедительности повышая голос, – я клянусь, что только двое мужчин держали меня в своих объятиях: мой муж Марк и послушник, который сейчас перенес меня через реку.

С величайшим достоинством она протягивает руки, и кузнец щипцами аккуратно кладет уголь на се ладонь.

Динадан изумленно потряс головой.

– Изольда не вздрогнула и не поморщилась, а пошла к реке, как в полузабытьи. Уголь зашипел и затрещал, когда упал в воду, но нельзя было понять, чувствует ли она его жар. Если бы я не слышал хвастовства Тристана о том, как они проводят время вместе, я подумал бы даже, что Изольда невиновна.

Клянусь, красивая женщина может заставить мужчину поверить во что угодно.

Я фыркнула и посмотрела на Артура и Ланса. Верховный король смотрел на Динадана, а у Ланса был отсутствующий взгляд, и ни один из них не заметил моей реакции.

– А как теперь? – спросила я, вставая и потягиваясь. Должна же быть какая-то причина, заставившая Динадана приехать к нам.

– Изольда вернула себе благосклонность Марка, но он следит за ней, как коршун, и она начала умолять Триса увезти ее. – Динадан повернулся к Артуру. – Мы можем рассчитывать, что вы приютите нас?

– Мы? – удивился Артур, а Динадан упорно смотрел на свои руки.

– Я давно хотел стать членом Круглого Стола, – робко сказал он. – Может быть, если я приведу из Корнуолла замечательнейшего из воинов, я заслужу место в Братстве?

– Конечно, дружок, – засмеялся Артур. – И тебе, и Трису, мы всегда рады, когда бы вы ни приехали. – Он помолчал и посмотрел на Динадана серьезнее. – Что будет делать Марк, если Изольда бросит его?

– Не знаю. Может, будет злиться, может, печалиться… а может быть, просто почувствует облегчение.

– Ты думаешь, он погонится за ними?

– Не уверен. – Динадан усердно тер подбородок. – Это он пусть решает, идти ли войной на тебя или нет, особенно когда его самый лучший воин находится на твоей стороне. Но поклясться, что он этого не сделает, я не могу.

Артур мерил комнату шагами, обдумывая различные ситуации.

– Дело не в том, приму я этих любовников или нет, – наконец сказал он, – а в том, где я буду держать их. Как ты смотришь, Ланс, если они летом побудут с тобой в твоем Уоркворте?

– А как же работа в Кадбери? – воскликнул бретонец с явным недоумением.

Артур нахмурился.

– На самом деле ты мне там не нужен, Бедивер справится сам. Но мне нужен тот, кто даст Трису и Изольде надежное пристанище. Вряд ли Марк отправит войско в поход на Уоркворт, чтобы потребовать назад свою жену.

– Это верно, – согласился Ланс, хотя было видно, что он предпочел бы остаться летом с нами. – Может, Пелли примет их в Рекине?

– С этой кучей ребятишек, которую он наплодил, и всеми воинами и родственниками? У него нет места, – ответил Артур, а потом усмехнулся. – Кроме того, королевских особ надо и принимать по-королевски.

Динадан заметил, что, по сравнению с хижиной свинопаса, любое жилище покажется удобным, и он считает, что главным остается любимый человек, а не жилье для влюбленных.

Мы все посмеялись над этим, а когда на следующий день Динадан собрался возвратиться к Тристану, заверили его, что приютим корнуэльских влюбленных.

Весна в этом году выдалась чудесной, и при дворе один за другим завязывались любовные романы. Пажи и оруженосцы телячьими глазами провожали хихикающих служанок, молодые воины хвастались и с гордым видом прохаживались перед моими фрейлинами, и даже закаленные бойцы поддались очарованию весны.

– Грифлет хочет, чтобы мы принесли наши клятвы и начали жить вместе, – призналась однажды Фрида, когда мы проверяли только родившихся щенков. После гибели Кабаль мы достали еще одну суку, и теперь на псарне бегали отпрыски Цезаря.

– Звучит весьма разумно, – заметила я, наблюдая, как малыши слепо тычутся, отыскивая материнский сосок.

– Но это значит, что я должна выбирать между ним и своей семьей. – Отчаяние в голосе саксонской девушки напомнило мне, какими прочными были семейные узы в ее роду. – О, госпожа, я люблю и Грифлета, и родных. Я не могу представить, что буду вынуждена бросить кого-то из них… и почему они должны требовать этого. Почему нельзя просто любить, не принимая для этого никаких решений?