Ланс нежно меня обнял, поглаживал и, успокаивая, тихо что-то мурлыкал без слов, как после похищения много лет назад. Тогда была ночь и вокруг нас сияли звезды, а теперь в первых проблесках утра над головой мирно трепетала зеленая листва и неподалеку журчал ручей – новый виток времени, отделявший нас от прошлого.

– Усни, если сможешь, – прошептал Ланс, нежно переворачивая меня на бок. – Прежде чем пуститься в путь, нам придется дождаться вечера. Нас будут встречать на дороге и выставят дозоры вдоль стены. Поэтому лучше скрываться у рек и на лесных тропинках. Если понадобится, проедем по ним до Нортумбрии и окажемся в Джойс Гарде чуть больше, чем через две недели.

Джойс Гард – память радости и восторга, настоящие небеса среди сурового мира, тихий дом, нетронутый насилием. Как в детстве, я повторяла название снова и снова, пока мое бормотание не слилось с журчанием потока и я не погрузилась в тяжелый сон без грез.

31

ПУТЕШЕСТВИЕ

Отдых в течение целого дня и небольшой переход вечером восстановили мои силы. Мы говорили немного – видимо, каждому требовалось свыкнуться с мыслью о пустоте, которая осталась за нами, – но часто касались друг друга, как товарищи по несчастью, которым приходится вместе встречать тяжелые времена: рука на плече, когда я нагибалась, чтобы зачерпнуть воды из ручья, похлопывание по колену перед тем, как подняться к еде. По ночам, полностью одетые, мы делили на двоих одно одеяло и, согреваясь, невинно, как дети, прижимались друг к другу. Возраст и обстоятельства, видимо, притушили пламя страсти. Я заметила это лишь с легким интересом. Но, несомненно, свою роль сыграло утомление.

Речушка, вдоль которой мы ехали, впадала в Южный Тайн там, где неугомонный поток врывался в ущелье и над поверхностью возвышались серые скалы, украшенные на верхушках нависающими над водой деревьями. На верхних ветвях кувыркалась и наполняла лес пронзительными криками стайка грачей. Над заросшими мхом и папоротником кручами голубыми стрелами, как драгоценные павлиньи перья, проносились зимородки, и безмятежное великолепие этого места вдруг наполнило меня радостью.

Нет, не только смерть, битвы и борьба за власть определяли смысл жизни: величие и простота подобных мест трогали меня больше, чем изысканность любого двора. Я бы осталась там, чтобы залечить изломанную душу, но постоянно помнивший об опасности Ланселот настоял на том, чтобы поспешить дальше.

К тому времени у нас уже выработался определенный распорядок дня: Ланс ловил по утрам рыбу или охотился на куропаток, а я собирала дикую репу, зелень и съедобные грибы. Если нас окружали деревья, мы сворачивали лагерь в середине дня, а на открытой местности трогались в путь только к вечеру и по очереди ехали и вели жеребца. Река выбежала на широкую травянистую долину. Я нашла россыпи ежевики, и мы, как дети на отдыхе, радостно принялись ее собирать. Впервые за многие годы я увидела, чтобы Ланселот так веселился.

Мы жили минутой, заботились больше о том, как бы достать еду, а не о путешествии, и с каждым днем крепли телом и духом. Ужас площади Карлайла принялся тускнеть, словно все, что там случилось, произошло с кем-то другим.

У слияния Северного и Южного Тайна мы устроили небольшой лагерь, развели огонь и укрылись в давно заброшенном укреплении на холме.

– Как ты думаешь, – спросила я Ланса, нанизывая лосося на вертел из ивовой ветки и помещая его над углями маленького очага, – я по-прежнему королева, несмотря на то что живу, как изгой, в лесах?

– Может быть, – ответил бретонец. – Люди не могли тебя так быстро забыть. Не забыл и Артур. Уверен, что рано или поздно они позовут тебя обратно.

При этих словах я застонала. Ланс дал мне еще одну возможность, подарил новую жизнь сверх той, которая была предначертана мойрой, и я хотела воспользоваться ей свободно, не связывая себя с тем, что было раньше. Прошлое для меня умерло.

Все… кроме Артура. Каждый раз вспоминая о муже, я вновь и вновь видела, как он одиноко стоит в комнате, а меня уводят от него в камеру. И сейчас, после моего спасения, ему приходится туго, одному, не имея рядом никого, кто бы заглянул в его душу. Мысль причинила мне острую боль, и Я решительно отбросила ее. Когда доберемся до Джойс Гарда, пошлю ему весточку. Больше я сделать ничего не в силах.

– Нужно перебраться через Стену, – проговорил Ланселот, поддевая на кинжал кусок лососины. – Лучше идти до Честера вдоль северного рукава реки, а там посмотрим, сможем ли мы проскользнуть.

– До Честера? Великие боги! Но это же большое поселение. У них наверняка у каждых ворот часовые.

– Думаю, можно проплыть под мостом.

– Проплыть? – Ланс говорил так, словно предлагал чуть ли не самую разумную вещь в мире, но для меня его слова прозвучали не менее абсурдно, как если бы он советовал расправить крылья и полететь. – Ты видел, какая быстрая там река? К тому же между опорами под пролетами моста решетки. Я их видела – римляне их установили, чтобы люди не делали того, что ты только что предложил.

– Их не подправляли по крайней мере лет сто. А время разрушает даже вяз. – Ланселот не понимал моей нерешительности.

– А что, если я не одолею? Со времен детства я плавала только в тихих прудах.

– Всегда можешь уцепиться за лошадиный хвост, если не возмутится твое королевское достоинство, – подковырнул меня бретонец, а я состроила совсем не королевскую физиономию, уверенная в том, что мы накликаем на себя беду.

Но Ланс никогда не расставался с идеей, пока не убеждался в невозможности ее осуществления. Поэтому следующей ночью мы пробрались по берегу Северного Тайна туда, откуда был виден форт.

Было далеко за полночь, луна ушла с небосвода, и все в городе спали. Мы приблизились к развалинам купальни, и в этот миг шум подняла собака, с вызовом разлаявшись на нас, хотя мы ее даже не видели. Должно быть, она сидела на цепи, потому что до нас донесся взрыв ругательств и жалобный вой животного. Потом все стихло.

Мы остановились, я оторвала полосу от подола рубашки, и Ланс обвязал тканью уздечку, чтобы позвякивание не потревожило еще кого-нибудь. Потом снова тронулись в путь – бретонец впереди, направляя коня и удерживая его от ржания и фырканья. Я тащилась сзади, и мое сердце все больше и больше уходило в пятки по мере того, как мы приближались к стенам крепости.

К счастью, сторожку часовых с нашей стороны освещал лишь один слабый фонарь и в окне не чернел ничей силуэт. С противоположной стороны моста на башне сиял факел, а по смеху и ругани, разносившимся в летней ночи, можно было судить, что часовые играют там в кости и ставки достаточно велики, чтобы совершенно овладеть их вниманием.

Когда мы пробрались под мост, Ланс соскользнул в воду и подплыл к решетке, где она прикреплялась к опоре. Потребовалось достаточно времени и усилий, но он все-таки сумел оторвать одну секцию, чтобы мы могли пролезть в образовавшееся отверстие.

Лето было в разгаре, и вода в реке опустилась, иначе мы никогда бы этого не сделали. Ланс и конь боролись с течением, а я уцепилась за хвост Инвиктуса, стараясь не проглотить половину Тайна. Дикая, возбуждающая авантюра, которая легко могла обернуться трагедией, но теперь, вспоминая, называешь ее забавным приключением.

Гусеница сворачивается в кокон и появляется из него навечно измененной. Христиане утверждают, что после крещения возрождаются вновь. Если я правильно поняла, Нимю обещала мне новое начало. Когда я выбралась на противоположный берег, с меня, промокшей и продрогшей, вода уже смыла остатки прежней жизни, будто унесла прочь пепел с площади Карлайла. Я была чистой, отмытой ото всего, как галька, устилающая дно реки. И к тому же испытывала волнение.

– Вот уж не подумала бы, что мне это удастся… – Я подбоченилась, точно деревенская девушка, гордая своими успехами.

– Тебе? – улыбнулся в звездном свете Ланс, обтирая коня. – Да нет ничего такого, что ты бы не могла сделать. Надо было тебе раньше об этом сказать. А теперь забирайся на Инвиктуса. Перед нами как раз видна тропинка. Энергичная трусца – самый лучший способ обсохнуть.

Потом мы легли на лесистом склоне у излучины реки. И впервые с тех пор, как захлопнулась западня, я заснула без тени страха и горя. На рассвете меня разбудила прекрасная песнь коноплянки. Я потянулась, а когда открыла глаза, то заметила, что на меня пристально смотрит Ланс. Выражение его лица было таким любящим, что от неожиданности я покраснела, а он ласково рассмеялся.

– А ты во сне храпишь, ты знаешь об этом? Тихо посапываешь, будто что-то себе бормочешь.

– Хм, – пробормотала я, а сама провела пальцем по дразнящему изгибу его губ. – А ты знаешь, что я говорю? – Он покачал головой, и я прошептала: – Где Ланселот, где Ланселот?

– Рядом с тобой, миледи. – Он наклонился, и его губы, полные и чувственные, коснулись моих. Я задохнулась от трепета желания и, когда он оторвался от моих губ, потянулась за ним, не в силах расстаться с давно привлекавшим меня ртом.

Так пришли мы к идиллии любви, в которой себе вечно отказывали. Руки Ланса, как руки скульптора, творили меня, сглаживали формы, вызывали к жизни желание: от груди до бедер я отзывалась на его прикосновения, выгибаясь, как кошка, которая хочет, чтобы ее ласкали.

Волна за волной нас охватывала страсть, пока я не начала таять в его руках и меркнуть, словно солнце на закате. Нас обволакивал приятный нежный туман, а наши губы все еще соприкасались, поглаживая, покусывая, иногда отрываясь друг от друга, и с неотвратимостью летящего на пламя мотылька соединялись вновь. Кожа сделалась горячей и одновременно холодной, как лед. Все во мне дрожало, поднималось навстречу его прикосновениям, как цветок, раскрывающийся солнцу.

И когда я рванулась ему навстречу, погружаясь, утопая в сердце звездного неба, у нас обоих вырвался бессознательный стон.

Потом, задремав на его руке, я почувствовала себя бабочкой, легко и вольно порхающей на свежем ветерке. Изольда как-то хотела мне рассказать о непередаваемом восторге встреч с Тристаном, а я, завидуя ее любви, не желала слушать. Теперь я до конца поняла королеву Корнуолла. Мы могли бы существовать с Лансом и без этого, но теперь я бы не назвала такую жизнь полной.

– Ты счастлив? – я повернулась, чтобы посмотреть на любимого.

– М-м-м, – подтвердил он. Глаза его были закрыты, но пальцы поигрывали завитком моих волос. – А ты?

Я с готовностью закивала головой.

– И представить себе не могла…

И это было правдой. Раньше я ничего подобного не испытывала. Но вдруг я пожалела, что сказала это. Звучало так, будто я сравнивала Ланса с Артуром.

– И я тоже, – вздохнул Ланс, и его легкий тон заставил меня забыть о смущении. – Можно попробовать как-нибудь еще разок, – он рассмеялся, открыл один глаз, но головы не повернул.

– Неплохое предложение. – Я села и, потягиваясь, закинула руки за голову. Даже не оглядываясь, я чувствовала, что он ласкает меня глазами. Повернувшись, увидела, как пристально он смотрит на меня.

– Одевайся-ка, леди, пока я снова не накинулся на тебя.

Я пихнула его под ребра, и мы, сбросив половину лет, смеясь, покатились, как дети. Наконец, запыхавшись, замерли, и Ланс медленно покачал головой:

– Как чудесно признаваться тебе в любви, и не только на словах.

Неизвестно, как долго мы еще пробыли бы там, но Инвиктус принялся рыть копытом землю, напоминая, что он тоже проснулся.

– Похоже, старина считает, что нам лучше отправляться, – со вздохом заметил Ланселот.


То ли от того, что рухнули былые ограничения, то ли потому, что мы радовались, что остались живы, но следующая часть путешествия показалась нам скорее приятной, чем трудной. Мы шли к Варкворту по изменчивому руслу Тайна, минуя заводи с водоворотами, быстрины, мшистые скалы и леса, окаймляющие берега. Мне нравилась переливчатая песня реки, и поэтому я с сожалением расставалась с ней, когда мы поднялись вдоль ручья, который назывался Ридом, и направились к покрытым вереском болотам.

Вскоре листва речной долины осталась позади, и вместо пятнистой тени и легкого ветерка над нами оказалось пустое, но широкое небо, а по холмам, морща траву, порывами прокатывался вихрь. Мы шли вперед, иногда поднимаясь на вершину холма, где болото сменялось оранжевым великолепием. Над головой лениво кружили огромные канюки, а жаворонки вспархивали с травянистых склонов под нами, возносясь все выше и выше в голубизну и изливая дню свою песню.

Никогда с детства мои тело и дух не были еще такими свободными, и я бросалась бегом к подножию холма, раскинув руки, а ветер пригибал траву и трепал мои волосы. Потом меня догонял Ланс и, обхватив руками за талию, отрывал от земли. Я опускала голову ему на плечо, и мы оба вращались на вершине мира. Не думаю, чтобы кто-нибудь из нас раньше был так же счастлив.

Присутствия людей на этих открытых холмах почти что не ощущалось. Однажды я заметила ульи пасечника, которые он вывез сюда, чтобы пчелы собирали особый вересковый нектар, потом Ланс показал на ферму, стоявшую на южном склоне холма. По молчаливому согласию мы обходили такие места: я не хотела, чтобы в наше счастье кто-то вторгался, а Ланс – из боязни быть узнанным.