– Наверное. – Ланс остановился передо мной, положил на плечи руки, а я, потянувшись за расческой, которую мне ссудила миссис Баджер, внезапно поняла, что он сейчас скажет. – Здесь я хочу это делать сам.

Вынув заколки из пучка, он пропускал сквозь пальцы толстые жгуты волос, как будто взвешивал драгоценности.

– Знаешь, сколько раз я об этом мечтал? – Он склонился над моим плечом и начал поглаживать его сквозь густые волосы.

Он как будто гладил кошку или полировал ценный металл, а я едва сдерживала слезы счастья. Потом внезапно, пока еще не слишком расчувствовалась, я откинула голову и склонила ее набок. Большая часть лица оказалась прикрытой волосами, и я сквозь их вуаль игриво посмотрела на Ланса.

– Конечно, – воскликнул он, разглядев призыв, и с притворным изумлением сделал шаг назад. Но когда я рассмеялась и позволила ему возобновить работу, Ланс собрал мои волосы на макушке и, наклонившись, стал целовать в затылок.

Я вскрикнула и повернулась, чтобы обнять его за пояс, полная восторга и дикой радости. Мы упали на кровать, и, встав рядом с ним на колени, я встряхнула головой, и волосы водопадом обрушились на его тело, вызывая у Ланса томную и сладостную муку.

И все время в глубине души я просила богов позволить нам с Лансом жить нашей новой жизнью – в мире и покос, подальше от нападок света, который так упорно стремился нас убить.

Еще я могла бы попросить луну на серебряном подносе обо всем хорошем, что она могла бы нам дать в ответ на мои молитвы!

Через неделю мы отправились вдоль побережья в Яверинг с Паломидом, Мелиасом и небольшой охраной. Мы ехали мимо дюн, и Паломид, который здесь некоторое время жил, рассказывал о стране, которую успел полюбить.

– Однажды после бури я наткнулся на затопленный лес – древние деревья были наполовину занесены песком. Я подумал, что это и есть вход в Иной мир, но, как ни старался, не обнаружил тропинку. А когда в следующий раз приехал на то же побережье, то заколдованный лес исчез, растворился так же таинственно, как и возник.

Паломид помолился каким-то своим восточным богам и перешел к более обыденной теме:

– Нет лучше местности для земледелия, чем та, что лежит между Чевиот-Хиллз и Северным морем… все здесь в изобилии: и зерно, и скот, и сады. Даже на Священном острове произрастает неплохой урожай ячменя.

– Священном острове? – переспросила я.

– Линдисфарн, – объяснил Ланс. – Отмель из дюн и скал, выдающаяся в море выше Бамбурга. Когда прилива нет, по ней можно пройти по песку, но как только вода начнет прибывать, отмель превращается в отрезанный от мира остров. Хорошее место для отшельников и святых людей. Там они спокойно могут размышлять. И я однажды побывал на Священном острове…

Ланс не стал продолжать, но я почувствовала, что какая-то его частица стремится туда и сейчас, чтобы слиться со сверхъестественным. В Бамбурге я спросила, не хочет ли он остановиться на Священном острове, пока я встречаюсь с Увейном.

Он сразу же принялся расчесывать мои волосы и после каждого взмаха расчески проводил по ним еще и рукой. Заговорил он лишь спустя несколько минут.

– Ты знаешь, как я люблю тебя, Гвен. И знаешь, как я люблю Бога. Я бы не хотел, чтобы это нас снова когда-нибудь разлучило. Но после смерти Гарета мне нужно примириться с собой: ведь если бы не я, он до сих пор был бы жив. Надеюсь, что пребывание на Линдисфарне облегчит мое сердце… если я не нужен тебе в Яверинге.

«Конечно, ты очень нужен мне в Яверинге», – подумала я, испытывая ту же болезненную ревность, которая преследовала меня после истории с Элейн. Но я хорошо запомнила тот урок, и поэтому сейчас только откинула голову и улыбнулась Лансу в ответ.

– Почему бы тебе не присоединиться к нам через пару дней? – предложила я, и бретонец, наклонившись, поцеловал меня в лоб.

На следующее утро мы расстались. И я долго смотрела вслед удаляющемуся Лансу: элегантный мужчина в черном ехал на черном коне и выделялся темным силуэтом на фоне серебристого моря. Потом со вздохом повернулась и направилась за Паломидом в глубь суши, туда, где дорога прорезала Кайло-Хиллз.

Следующую ночь я провела в пещере, о которой помнил араб. Небольшое помещение было выдолблено в глыбе песчаника, которая выдавалась в середине западного склона холма. Кромка входа располагалась достаточно высоко и обеспечивала мое уединение, а у порога, чтобы отпугнуть непрошеных гостей, мужчины развели сторожевой огонь. Спрятавшись в крошечном убежище, защищенном твердой скалой, я уютно провела всю ночь.

Проснулась я с первыми лучами солнца и сквозь папоротник-орляк и вереск продралась на вершину холма. Там я рассчитывала оглядеться на восходе и заранее предполагала обнаружить на вершине превосходный наблюдательный пункт, но красота, расстилавшаяся у подножия, захватила дыхание, и в изумлении я неотрывно смотрела вниз.

Кряж, на котором я стояла, образовывал границу между ночью и днем. На западе убегающие к Чевиот-Хиллз долины оставались по-прежнему в тени и дремали под звездной россыпью. Зато на востоке мягкий золотистый свет встающего солнца уже ласкал побережье, простиравшееся с севера на юг насколько хватало глаз. А за береговой линией дальше к краю земли уходило морс, сверкая под бледным небом, как серо-голубой шелк. На горизонте цвета персика и абрикоса вырисовывались облака и становились с каждой минутой ярче. Внезапно из-за кромки моря вынырнуло солнце и, искрящееся и мерцающее, как тлеющий уголь, проложило золотистую дорожку на морщинистой поверхности воды.

Начинался прилив, отрезая от берега Священный остров, и он поплыл, точно волшебный корабль по зачарованным водам. За ним понеслись бакланы и буревестники, на берег опустились дикие кряквы, гаги и веретенники, а в укромном уголке пляжа проснулись тюлени. Их перекличку донес до меня ветер. В небе над головой носились целые стаи птиц. Некоторые садились на землю, другие кувыркались под солнцем и рассекали воздух неправильным клином. Все формы жизни, обитавшие в воздухе, морс и порожденные землей, процветали на этом крошечном обломке суши и возносили свой дух ввысь, подальше от мелких забот и выдуманной человеком борьбы. Так и Богиня однажды унесла меня от себя самой. Этого хотел и Ланс от Христа.

Зная, что, если я буду стоять между ним и Богом, Ланселот почувствует себя затравленным и несчастным, я решительно отвернулась от берега. Это не означает, что он от тебя уходит, уговаривала я себя и, найдя плоский широкий камень подальше от зарослей вереска, облюбованных мухами, уселась и стала смотреть на запад.

С этой стороны панорама оказалась успокаивающей. Холмы, долины и длинные, широкие просеки начинали приобретать краски дня. Как бы этот вид понравился Артуру! Он бы по достоинству оценил пейзаж, выбрал бы вершины для укреплений, продумал пути подхода, прикинул места, которые нужно расчистить, вычислил бы, сколько дичи можно набить в лесах, где разместить загоны для свиней и где добывать руду. Короче говоря, понял бы, как объять новой формой раскинувшийся перед ним мир, прозрел бы его будущее.

Для меня он содержал иное очарование – теплые, пронзительные соблазны. В тени зазубренных отрогов на челе вечной вересковой пустоши хрупкая, как пламя свечи в ветреный день, передо мной проходила череда ушедших поколений. Кто они были, как их звали и какие истории читались на их лицах, я разглядеть не могла, но отголосок их жизни доходил до меня древним гимном. Защищаясь от бури, они строили жилища, возделывали землю и насыщали ее любовью и надеждой, берегли урожай и скот для будущего, которое для них могло и не наступить. В душераздирающей скоротечности их часа они любили свою страну, находили здесь прибежище, называли своим домом.

Навстречу светлеющему дню полетело задорное кукареканье петуха, и снизу донеслось мычание коров, ожидающих дойки. Я улыбнулась. Здесь был мой мир, полный житейских грез о жрицах и матерях.

Понимание этого застало меня врасплох. Я обхватила руками колени, положила на них подбородок и уперлась взглядом в простиравшееся передо мной пространство. Не важно, что произошло в прошлом: я была так же связана с народом, как Артур со своим делом… и если люди меня позовут, я откликнусь на их призыв.

«А может быть, и не позовут», – сказала я себе, внезапно вспомнив о Лансе. А если и позовут, можно остаться глухой и жить с Лансом в Джойс Гарде, как все другие фермеры. Тогда людям придется поискать кого-нибудь еще, кто бы выслушивал их требования.

Я уцепилась за эту мысль, но понимала, что она несбыточна. Рано или поздно кто-то или что-то потянет меня назад, и я уйду, как ушел Ланс на Священный остров. Неизбежность этого прогнала всю мою радость, и я крепче стиснула колени, стараясь избавиться от мысли, что наши отношения с Лансом – лишь передышка, лишь сон, который может не продлиться до утра.

Внезапно волна чувств всколыхнула меня – гнев, решимость, отчаяние. Сила такая же могучая, как и та, что заставила поцеловать Ланселота в амбаре.

«Не теперь, – без слов умоляла я богов. – Я еще не готова расстаться. Тебе придется отнимать, вырывать из рук, красть, когда я не вижу. Но и тогда я буду бороться, буду торговаться за каждую секунду в этом раю».

Солнце показалось над кряжем и стало пригревать мне спину. Внизу в складках холма у пещеры зашевелились мужчины, и я медленно поднялась на ноги. Торжественно и неторопливо погрозила кулаком небу, солнцу и нарождающемуся дню.

– Вы меня слышите? – Я обратила лицо на все четыре стороны горизонта. – Я, Гвенхвивэра Регедская, буду бороться за новую жизнь, пока не потеряю последнюю надежду.

Я все еще стояла, повернувшись лицом к Камелоту, к югу, когда на вершину поднялся Паломид и пригласил меня на завтрак.


Все оставшееся время путешествия в Яверинг я думала об Увейне, размышляла, что хочет от меня сын Морганы и был ли он вовлечен в заговор в Карлайле. Кто бы ни затеял его, было ясно одно: обвинения против меня и Ланса инспирировала фея Моргана, и я, как в прошлом, который раз спрашивала себя – почему. Что заставляло мою родственницу нападать на меня с такой жестокостью?

В молодости я полагала, что ее враждебность носит личный характер, что она обиделась на какие-то мои слова или поступки. И лишь потом, после того как она попыталась убить Артура, я поняла, как сильно эта женщина жаждала власти Личной власти – политической, религиозной. Вот те побуждения, которые руководили ее действиями, тот лютый голод, который она не могла насытить, тс сокровища, ради которых она строила заговоры. Я размышляла об этом с грустью: ведь в качестве верховной жрицы ее давно уже признавали одной из самых могущественных женщин в стране. Но этого ей было мало.

Говорили, что в ней развилось фанатичное обожание Богини, и мне вдруг пришло в голову, что Моргана могла вообразить меня непримиримой противницей язычества. Проведя столько лет в уединении святилища, она способна была себя в этом убедить. Даже решить, что я подталкиваю Артура на путь христианской веры. Мысль показалась мне настолько нелепой, что я про себя улыбнулась; Артур был гораздо терпимее к римской вере, чем я.

Но Моргана и в прошлом часто ошибалась на мой счет, а все другие объяснения казались бессмысленными. Ведь даже моя смерть на костре не открыла бы ей дорогу к верховному трону Британии и не примирила бы с братом. Таким образом, политическая выгода не могла служить весомым мотивом.

Разве что…

Много лет назад отец подписал по настоянию Артура договор, согласно которому король Нортумбрии, если у меня не родятся дети и если я не вернусь в Регед, становится правителем и этой страны. Быть может, Моргана увидела в моей смерти шанс побыстрее возвести Увейна на престол не только Нортумбрии, но и Регеда?

Но это казалось абсолютной глупостью, поскольку и Увейн, и его отец были моими регентами в Регеде – собирали подати, следили за исполнением законов, то есть правили как настоящие монархи, только не имели этого титула. Я не собиралась возвращаться в Регед и даже сейчас думала о нем как о последнем пристанище на тот случай, если мы с Лансом по каким-либо причинам не сможем жить в Джойс Гарде.

Хотя тщеславие творило заговоры и пострашнее, чем этот, а Моргана как раз и состояла из одного тщеславия. Поэтому, когда мы с Увейном сели напротив друг друга за стол переговоров, я держала ухо востро, а язык за зубами и ждала, когда он окажется в тупике.

– От общения с вами у меня осталось гораздо лучшее воспоминание, чем от общения с вашим мужем, миледи, – начал Увейн. Его губы улыбались, но ни в глазах, ни в голосе не было теплоты.

По резкости манер никто бы не сказал, что я знала Увейна еще юнцом; можно было подумать, что мы едва знакомы. Меня поразило, насколько он стал похож на Уриена: может быть, не такой колоритный, но крепкий телом, со щегольским видом и закрученными усами. Я посчитала в уме, и была ошарашена: Увейну перевалило за сорок.

Рядом со мной, молчаливый и внимательный, сидел Паломид. Я потянулась за кружкой с элем, которую принес слуга, и ждала, когда сын Морганы раскроет карты, все еще не понимая, враг он мне или союзник.