Табриз.

Султан Джалал ад-Дин всегда оставлял на прежнем месте владетеля завоеванной им страны, если он обязывался платить определенную дань и провозглашать хутбу с его именем, даже если тот поначалу вступал с ним в сражение. Он считал, что именно на таких людей в смысле верности можно рассчитывать. Того, кто сдавался без боя, он также оставлял на своем месте, но уже не доверял. Ведущий себя, таким образом, в трудную минуту с легкостью сдаст и нового хозяина. Местная власть знала, как вести себя со своим народом и через нее проще было им управлять. Но покоренные страны были ганимат – военной добычей и подлежали разграблению. Таков был обычай, установленный Ануш-Тегином, предком Джалал ад-Дина. Табриз был единственным исключением, поскольку за него попросила его новая жена Малика-Хатун. Но вазир султана Шараф ал-Мулк считал иначе. Все завоеванные города должны были приносить доход в казну. Управляющий делами султана, он должен был следить за этим. И вазир рьяно принялся исполнять свой долг. Когда султан, приведя к покорности правителя Азербайджана, направился в Грузию, Шараф ал-Мулк принялся извлекать доход из Табриза. Он обложил налогами каждого торговца, каждого ремесленника, его люди занимались поборами, они набросились на город, как стервятники. Жалобы стекались отовсюду к Шамс ад-Дину и тот приказал раису оказывать отпор хорезмийцам. Не проходило дня, чтобы не было стычки между жителями и людьми Шараф ал-Мулка. Последний не мог дать волю своим людям, это означало бы игнорировать распоряжение хорезмшаха. Но и смириться с тем, что кто-то противодействует его алчбе, не хотел. Последней каплей, переполнившей чашу его терпения, было то, что Шамс ад-Дин отказался выполнить его распоряжение и назначить на должность городского судьи вместо Кавама Джидари, другого человека. Того самого Казвини, который на основании показаний двух лжесвидетелей оформил развод между Узбеком и его женой. Малика-Хатун отблагодарила судью деньгами. Но слух об этом быстро распространился по Варзукану, и репутация судьи оказалась подмоченной. О том, чтобы и далее отправлять свою должность в родном городе, не могло быть и речи. Тем более, что он несколько ошибся в расчетах. Малика-Хатун, несмотря на то, что стала женой султана, все же утратила власть над страной. Она удалилась в Хой, один из трех городов, которые султан Джалал ад-Дин определил ей в икта. Казвини лишился покровительства, на которое собственно и возлагал основные надежды. Он оставил свою должность, и перебрался в Тебриз, – столицу Азербайджана. Здесь он свел знакомство с Шараф ал-Мулком, преподнес ему две тысячи динаров и, расположив к себе вазира, попросил место судьи Табриза. Шараф ал-Мулк недолго думая, пообещал выполнить его просьбу. Вазир султана, несмотря на свою алчность, был щедр и расточителен, особенно тогда, когда это ему ничего не стоило. С тех пор Казвини ежедневно приходил в присутствие и, стоял в толпе просителей, угодливо улыбаясь, при каждом удобном случае изливая клевету и злобу на семью Туграи.


Али после того памятного столкновения с девушкой еще несколько раз бывал в доме вазира. Шамс ад-Дин много времени проводил в диване, и часто оказывалось, что необходимый документ не оказывался под рукой, и тогда Али отправлялся к нему домой. Каждый раз он старательно затягивал свое пребывание, неторопливо поднимался по ступеням, ходил все время оглядываясь, медленно перебирал бумаги, долго думал, прежде чем дать ответ, вызывая неудовольствие управляющего.

– Удивляюсь я, – недоумевал устаздар, – как мог господин взять на работу такого увальня, как ты, как он тебя терпит, ты же спишь на ходу. Давай, пошевеливайся, переставляй копыта поживей. Клянусь Аллахом, скажу хозяину, чтобы гнал тебя.

Опасаясь, что он действительно исполнит свою угрозу, и, желая задобрить его, Али отвечал: «Я восхищаюсь твоим умом Хасан, твоей памятью, ведь ты всегда точно знаешь, где и какая лежит бумажка. Воистину главой канцелярии должен быть ты или хотя бы наибом вазира». От такого дерзкого комплимента устаздар опасливо оглядывался по сторонам, но ему было приятны такие речи, и он переставал цепляться к Али, только вздыхал нетерпеливо. А когда Али, узнав, что устаздар любит сладкое, преподнес ему пол-мана [59] халвы и окончательно завоевал его расположение. Хасан стал по-отечески поучать Али: «Оглан [60], – говорил он, – чтобы сделать карьеру, надо быть расторопней. Начальник еще не договорил, а ты уже бросаешься исполнять. При этом старайся выглядеть смышленым, но недалеким. Тут главное не перестараться: будешь казаться недоумком, выгонят, как непригодного, слишком умным – тоже выгонят, из опаски, чтобы не подсидел. Но ничего, слушай меня, и будет тебе польза». После этого Али, набравшись духу, как бы невзначай спросил:

– Я тут как-то видел девушку с красными волосами, по коридору бежала вон оттуда. Кто это была?

Хасан сразу же стал ухмыляться. Удивительно, как люди одинаково реагируют на интерес парня к девушке, сразу начинают глумливо улыбаться, мол, вот оно что, влюбился. Но улыбка быстро сползла с лица Хасана: «Там, – сказал он строго, – женская половина, – андарун. Девушка, которую ты видел – единственная дочь Шамс ад-Дина. Больше о том, что ты ее видел, никому не говори. Хорошо, что ты меня спросил об этом, а никого другого. Законы шариата еще никто не отменял. Мусульманин безнаказанно может видеть лишь лица матери, жены, сестры и дочери. Мне ли об этом говорить тебе – хафизу, знатоку Корана. И вообще забудь о ней.

– Почему? – наивно спросил Али.

– Не про тебя плод.

– Как ее зовут?

– Я же сказал, забудь.

– Уже забыл, – смущенно произнес Али.

Но это была неправда. С того самого дня, когда она налетела на него и сбила с ног, запах девушки преследовал его. Каждый раз, когда брал в руки яблоко, он вспоминал ее. И ее голос, насмешливая фраза: «Теперь ты должен жениться на мне». Али улыбнулся.

– Чему ты радуешься? – рассердился Хасан. – Я не шучу, между прочим.

– Это ничего, это я о своем.

– Забудь, я тебе сказал. К ней уже с десяток сватались, и какие женихи, дети лучших людей города: богатые, сановные, уважаемые. А ты кто? Голодранец, без роду, без племени.

– Действительно, – согласился Али, – к тому же круглый сирота.

– Что?

– Вся моя семья погибла в Байлакане от рук проклятых. Монголы вырезали весь город.

– Ладно, – смягчившись, сказал Хасан, – иди уже.

– Мне еще нужны данные по сборам джизья. [61]

– Когда же это кончится? – возмутился Хасан. – Я ведь устаздар, мне только за это жалованье платят, а я еще исполняю обязанности катиба. Стой здесь никуда не двигайся. Эти данные в другом месте лежат, сейчас принесу.

Хасан отправился на поиски необходимого документа. Несколько времени Али стоял, грустя от неразделенной любви. То, что он влюблен, он понял сразу, в тот день, когда девушка сбила его с ног. Для настоящей любви не нужно много времени – разок взглянул и баста. Али еще не любил никого, и ему нравилось новое состояние, в котором он пребывал. В жизни появился смысл, который, казалось, был утрачен после гибели родных. Али часто бывал рассеян, мечтая о новой встрече, о взаимности. Хасан мешкал и наш герой, как истинный философ и сторонник учения кадаритов [62], решил создать условия для новой встречи. Он вышел в коридор и стал на том же самом месте. Надо было еще вспомнить, о чем он думал в прошлый раз, но это ему не удалось. Хотя на память Али не жаловался. Он был хафизом, то есть знал Коран наизусть. Вероятнее всего он тогда ни о чем не думал. Тогда Али решил усилить свой метод – мысленно обратился к девушке, уговаривая ее выйти. Через несколько минут в глубине коридора послышались шаги и перед юношей возникла старая безобразная тетка. Видимо, она оказалась более восприимчивой к сигналам и ответила на призывы его сердца.

– Ты чего здесь торчишь? – подозрительно осведомилась женщина.

– Жду… Хасана, – пролепетал Али.

– Убирайся отсюда, эта территория харам, – запретна для мужчин. Здесь дочь вазира ходит, – сварливо сказала женщина.

– Но Хасан сказал…

– Да мне плевать, что тебе Хасан сказал и на него тоже плевать. Давай-давай, уходи, шевели копытами.

Слово «копыта» почему-то было очень популярным у челяди Шамс ад-Дина.

Али пожал плечами и спустился на первый этаж, поближе к выходу. Здесь его нашел недовольный Хасан.

– Я тебя что, по всему дому искать должен? Ты что, со мной в прятки играешь?

Когда Али рассказал о своей встрече, Хасан усмехнулся.

– А, это Биби, кормилица хозяйской дочери. У нас с ней война идет за коридор. Она считает, что он относится к андаруну. Но у вазира там кабинет, а я там постоянно бываю. Вот и лаемся с ней, сегодня утром опять сцепились. А ты под горячую руку попал. Легко отделался, могла и огреть чем-нибудь, меня-то она побаивается, а вот другим достается. На вот тебе бумаги, свободен.

В это время к дому подъехали несколько всадников. Али узнал градоначальника.

– Дядя дома? – спросил он, не сходя с коня.

– На работе, – ответил Хасан.

– Вот неугомонный старик, – сказал раис, – весь день за ним гоняюсь.

– Вот его как раз за бумагами прислал, – добавил Хасан.

– А, это ты, – приветливо сказал раис, – как дела?

– Спасибо хорошо, – улыбнулся Али. Низам ад-Дин был ему симпатичен, к тому же он был героем, весь город восхищался им.

– Ну и где твой начальник? – шутливо спросил раис.

– Был у себя, когда я уходил.

– Видно давно ты здесь околачиваешься.

– Это точно, – многозначительно поддакнул Хасан.

По его тону Низам ад-Дин догадался, о чем идет речь и спросил.

– Выкладывай, кого ты здесь присмотрел?

– Никого, – сказал Али и покраснел.

Видя его смущение, Низам ад-Дин не стал настаивать.

– Ну ладно, не хочешь говорить, не говори. Пойдем, прогуляемся по городу, проводишь меня к вазиру. Ты же туда идешь?

– Да.

– А вы поезжайте по своим делам, – обратился он к своим спутникам. – Вот он будет меня охранять.

Он показал на Али. Свиту градоначальника составляли два молодых человека. Это были отпрыски знатных семей Тебриза. Низам ад-Дин спешился, бросил поводья, которые принял подбежавший гулям. Несмотря на предложение прогуляться (что предполагало неспешную ходьбу), раис шел скорым шагом. Али едва поспевал за ним. Со стороны могло казать, что слуга, как и полагается, идет, держась позади своего господина. Впрочем, так оно наверняка и казалось. Рядом с щегольски одетым градоначальником, он выглядел оборванцем, хотя до этого ему казалось, что он одет скромно, но со вкусом. «Скажу тебе по секрету, – говорил Низам ад-Дин, слегка повернув голову в сторону отстающего Али, – дядя доволен тобой, он утверждает, что давно у него не было такого порядка в бумагах». Только теперь, идя рядом с градоначальником, Али увидел воочию, каким авторитетом пользуется Низам ад-Дин. Не было человека, который, попавшись навстречу, не приветствовал бы его радушно. В Байлакане, родном городе Али, при виде тамошнего раиса люди прятались в ближайшие подворотни, лишь бы не попасться ему на глаза. Улица пустела на глазах, как только он на ней появлялся.

– Я же сказал им, чтобы шли по своим делам, – заметил Низам ад-Дин. – Так нет, все равно за нами увязались.

Али оглянулся и увидел давешних спутников раиса, которые шли за ними на некотором расстоянии, стараясь не попадаться на глаза.

– Шамс ад-Дин приказал им не оставлять меня одного, – продолжал Низам ад-Дин. – Ачто со мной будет? Это мой город. Я в любое время могу поднять восстание против хорезмийцев, но дядя против этого. Он говорит, что султан Джалал ад-Дин – это наименьшее зло. Город сдал не я, а эта стерва Малика-Хатун. Дал Бог правителей, муж пьет без просыпу, а жена рога ему наставляет. А ты как считаешь? Дядя говорит, что ты малый смышленый.

– Вы о чем, о Малике-Хатун или о хорезмийцах? – спросил Али.

– И о том, и о другом.

– Я не знаю, – признался Али.

– А о чем же ты думаешь?

Вообще-то Али думал о дочери Шамс ад-Дина, но предпочел раису в этом не признаваться. Тем более что девушка приходилась ему двоюродной сестрой.

И, кто знает? В Азербайджане браки между кузенами – обычное дело. Они шли через рыночную площадь, где царила обычная для середины дня сутолока. На базаре было много хорезмийцев. Они бесцельно слонялись меж торговых рядов, напоминая гончих псов, которым не дают награды за загнанную дичь. «Видишь, кружат стервятники, – процедил Низам ад-Дин сквозь зубы, – высматривают, чем поживиться». Словно в подтверждение его слов послышались возбужденные голоса. В соседнем ряду их глазам представилась следующая картина. У лавки шорника стояли трое хорезмийцев, один из них, судя по головному убору – расшитой серебряной лентой войлочной шапке – был висакчи-баши [63]. Он держал в руках седло, с другой стороны в седло вцепился шорник и пытался вырвать его. Но хорезмиец держал крепко. «Подойдем, посмотрим», – сказал Низам ад-Дин и направился к лавке. Али следовал за ним. «В чем дело, что тут происходит»? – спросил, подойдя раис. Обрадованный появлением градоначальника, шорник приветствовал их и возмущенно сказал: «Вот он, раис, не хочет деньги платить за седло». «Почему? – осведомился Низам ад-Дин. – Всякий товар стоит денег. Или у вас в Хорезме по-другому было? Я к тебе обращаюсь, чужеземец». Висакчи-баши оглянулся, смерил недоуменным взглядом вопрошавшего и в свою очередь спросил: