– За этим дело не станет, – мрачно сказал Али.

Он вспомнил, что Егорка беглый раб и один, не зная ни дороги, ни языка, скоро станет добычей лихих людей. Всю дорогу он держал язык за зубами, привлекая внимание лишь своей славянской внешностью. Все переговоры в пути вел Али. Оставшись один, он сразу же привлечет к себе внимание. Али еще раз вздохнул.

– Не вздыхай, – сказал Егорка. – Я не малое дитя, не пропаду.

– Ладно, – скрепя сердце согласился Али. – Не говори никому, что ты урус, говори, что ты афганец, пуштун или хезареец. Они светлые, голубоглазые. И рот поменьше открывай, а то твой говор вызывает подозрение.

– Хорошо, – кротко сказал Егорка. – Так и буду делать.

Али почувствовал, как жалость змеей вползает в его сердце. Борясь с ней, он продолжал:

– Все же я на твоем месте отправился бы в Ширван. Присоединись к каравану или лучше наймись погонщиком, а оттуда домой на Русь. Как говорил Имр уль-Кайс [114]- довольствуйся возвращением вместо добычи. Иначе говоря, радуйся, что цел остался.

– Домой я не пойду, – твердо сказал Егорка. – Пока не найду сестру, живой или мертвой. А ты куда теперь?

Этот вопрос Али неожиданно застал врасплох. Он задумался, и даже не смог сразу ответить, куда ему было идти. Если он вернется в Табриз или в Марагу, то будет сразу арестован, так как наверняка объявлен в розыск. Йасмин с отцом находились в Мекке. Не стоило пускаться им вслед, рискуя разминуться в пути. Али не ответил на вопрос, вместо этого сказав:

– Пойдем, посидим на прощанье, подкрепимся.

Али вытащил два дирхема и подбросил их.

– Это последние деньги. Лучше их поберечь. – сказал Егорка.

– Бережливость признак упадка – заявил Али.

– Это, с каких же пор.

С давних. Со времен фараонов. В Египте жил некий человек по имени Муса, иудей, слыхал о таком?

– Нет.

– Он хотел вывести свое племя из Египта. Правил страной фараон. Так этот Муса все время просил Бога погубить фараона. Очень добрый был человек. Чего он только не навлекал на голову фараона. Иудейский Бог по его просьбе, насылал на Египет- град, саранчу, тьму, моровую язву, губил детей-первенцев. Безрезультатно. Фараон был щедр, ежедневно на его кухне готовилось четыреста баранов, четыреста коров, двести верблюдов. Весь народ Египта вкушал от этого. Как-то Муса помолился на горе Синай и обратился к Богу со словами: «Господи! Ты обещал погубить фараона. Столько лет прошло, а он и поныне здравствует». Иудейский бог ответил ему: «Я должен беречь его, поскольку тысяча рабов питается с его стола. Вот когда он перестанет это делать, я помогу тебе». Однажды фараон сказал своему вазиру: «Муса собрал вокруг себя племя Израиля, доставляет беспокойство. Не знаю, до чего дойдет наше дело с ним. Надо уменьшить расходы, чтобы иметь казну полной». Узнав об этом, Муса понял, что срок приближается. Так как бережливость часто бывает признаком упадка и несчастий. В тот день, когда фараон утонул, на его кухне зарезали всего две овцы. Вот так, друг мой, а ты говоришь – побережем.

– Беру свои слова обратно, – заявил Егорка, – мы теперь непременно должны истратить эти деньги, из суеверия. А давно это случилось?

– Очень. Во времена пророка Сулеймана, а может еще раньше.

– А откуда ты все это знаешь.

– Мударрис в медресе рассказывал. Об этом сказано в Коране пророка Мухаммада.

– Он тоже жил во время Сулеймана.

– Кто, мударрис?

– Мухаммад.

– Нет, он жил гораздо позже, он умер всего каких-то шестьсот лет назад.

– Что-то не получается.

– Я думаю, что он узнал об этом из Библии. Когда я изучал суру «та ха», в которой посланник рассказывает о взаимоотношениях фараона и Мусы. Я отметил, что симпатии Мухаммада на стороне Мусы, и откровенно говоря, для меня это загадка. Сам Муса сын Иосифа, который был воспитанником жены фараона. И как это водится, достойно отблагодарил своего благодетеля. Правда, когда я сказал об этом на занятиях, меня чуть не выгнали из медресе. За ересь. Меня спасло заступничество Шамс ад-Дина. Хотя сам посланник говорил, что все три книги: Коран, Библия и Тора, произошли из одной небесной книги. И нет ничего плохого в том, что согласуются друг с другом.


В небольшой рощице, в стороне от дороги, среди деревьев виднелась небольшая постройка, над, которой вился дымок, оттуда доносился запах кебаба.

– Пойдем, посмотрим, чем там кормят.

– А денег у нас хватит? – спросил Егорка.

– На два кебаба хватит, – сказал Али.

– А на вино?

– Вино? – удивился Али.

– Выпить надо на прощание, – заявил Егорка. – Мы пили при встрече, надо выпить при расставании.

– Для того чтобы вернуться в исходное состояние? – спросил Али.

– Нет, в исходное состояние вернуться невозможно, в одну и ту же воду дважды не вступить, нельзя.

Али изумленно посмотрел на товарища. Простодушное лицо Егорки никак не предполагало таких философских речений. В следующий миг он вспомнил, что в рабстве тот долго был скован цепью с греческим философом. Каждый раз, когда Егорка выдавал очередной предикат, он удивлялся, поскольку никак не мог к этому привыкнуть.

– Все течет, меняется и переходит в свою противоположность, – сказал Егорка. – Это сказал Гераклит, – добавил он.

– Я так и подумал, – сказал Али. – Может, на вино тоже наскребем, в крайнем случае, убедишь их в том, что деньги – не главное в жизни. Выдашь им парочку силлогизмов.

– Тогда стоит довести до них идею Парменида о том, что мышление равно бытию. Мысль о предмете, есть сам предмет. Мысль о деньгах и есть деньги.

– Эта идея мне нравится, – сказал Али, но лучше не рисковать, побить могут.


Навстречу им из строения вышел человек и приветствовал их, с любопытством глядя на странную пару.

– Желаете сесть в общем зале или уединиться? – спросил он.

– Уединиться, – сказал Али, вспомнив про вино. Здесь в Нахичеване с этим делом было строго. Уединенным местом оказалась загородка с саманными [115] стенами и с земляным полом. Здесь стоял стол, две скамейки и небольшая жаровня. Подавальщик разворошил уголь, обнажив огонь.

– Что желаете? – спросил он. – И принялся перечислять блюда: бозбаш, пити, тава-кебаб, турш-кебаб, тике-кебаб, люля-кебаб, говурма, сэбзи-говурма, долма, плов, гутаб [116]…

– Остановись друг, – прервал его Али, – принеси нам тике-кебаб, этого будет достаточно.

Подавальшик принял заказ и повернулся, чтобы уйти, но Али остановил его.

– Еще принеси нам кувшинчик вина.

Подавальщик замялся.

– Вино запрещено Кораном, мы не держим вина.

– Я очень хорошо знаю Коран, – возразил Али. – Там ни слова об этом не сказано. Говорить о том, что Кораном запрещено вино, все равно, что «истину облекать ложью [117]».

Подавальщик изобразил на лице удивление и прежде, чем удалиться, сказал:

– Желание клиента для нас закон. Сейчас пошлю оглана, может, найдет где.

Товарищи переглянулись.

– Как здорово ты всегда излагаешь, – заметил Егорка.

– Это моя профессия, – сказал Али.

– Так что, вина нет у них? Может, пойдем в другое место?

– Вино есть, сиди спокойно, грейся.

– Ты не заказал хлеб, зелень?

– Не беспокойся, в Азербайджане, это не надо заказывать, напротив, если не хочешь, надо предупреждать, чтобы не приносили лишнего.

Али протянул руки к жаровне. Егорка последовал его примеру. Появился подавальщик с подносом в руках. Поднос был накрыт полотенцем. Выложил на стол зелень, редиску, сыр и свежеиспеченный хлеб, и… пузатый глиняный кувшинчик.

– Быстро оглан обернулся, – заметил Али.

– Желание клиента для нас закон, – повторил подавальщик. – Кебаб скоро будет готов.

Он вышел, пряча улыбку.

Неплотно прикрытая дверь медленно открылась. Егорка потянулся, было закрыть ее, но Али остановил его.

– Оставь, – сказал он. – Так приятнее, а то сидим как в тюремной камере.

– Не знаю, – сказал Егорка, – не сидел.

– Счастливчик.

– Неизвестно, кто счастливчик. Мы обычно в цепях, на голой земле, под открытым небом. Камера – это роскошь.

– Видишь, как все относительно в этой жизни.

В дверном проеме, в далекой перспективе, высилась гора, вершину ее венчала снежная шапка. Заметив, что Егорка не сводит с нее глаз, Али сказал:

– Это Арарат. Там Нух спасался во время всемирного потопа.

– Какого потопа? – спросил Егор.

– «От прегрешений их были они потоплены и введены в огонь» [118]. В Библии об этом тоже сказано, ты что же, не знаешь Библии?

– Нет.

– Все время забываю, что ты не христианин. Извини.

– А ты откуда знаешь Библию, ты тоже не христианин.

– Я знаю Коран, он родственник Библии. К тому же я богослов, мне положено знать.

Али разлил вино по чашам, поднял свою и несколько высокопарно произнес:

– Я желаю тебе удачи в твоих благородных поисках и благодарю тебя за помощь, которую ты мне оказал. Пусть будет легкой твоя дорога.

Егорка кивнул головой, соглашаясь. Они выпили, закусили редисками, обмакивая их в соль. Али разломил хлеб, понюхал.

– Как я люблю свежий хлеб, – сказал он.

– Я тоже, – произнес Егорка.

– Видишь, как много у нас общего.

Егорка кивнул.

– Как тебе вино, по-моему, хорошо?

– Мне оно все на один вкус, на наши наливки похоже, только наливки слаще, да позабористее. А я бы сейчас браги выпил, чтобы проняло.

– Что значит проняло?

– Ну вот, – Егорка сжал кулаки, потряс ими, но объяснить не смог. – Не знаю, как растолковать.

– Тогда скажи, почему ты хочешь, чтобы тебя проняло.

– Да тоскливо как-то, Ладу не нашел, с тобой расстаемся. Что мне теперь делать, ума не приложу.

– Теперь понятно, что означает, – сказал Али, – проняло, надо запомнить. Но крепость вашей браги можно заменить количеством, выпей еще вина, и тебя проймет.

Али наполнил чаши. Они выпили, закусили хлебом с кресс-салатом. Появился подавальщик, принес блюдо с кебабом, густо усыпанным сумахом [119] и крупно нарезанными кольцами лука. Поставил на стол и удалился.

– Кажется здесь лука больше, чем кебаба, – недовольно произнес Али.

– А ведь ты прав, – сказал Егорка. – Две таких чаши как раз заменяют одну с брагой. Мне как-то полегче стало.

– Здесь в деревнях местные жители делают арак, – вспомнил Али. – Он как раз забористый. Но ее только армяне пьют. Потому что они кяфиры – неверные. Они вообще очень интересный народ, многогранный. Внешне похожи на иудеев, еда и музыка у них азербайджанские, но при этом они христиане. Ешь, друг мой, закусывай, а то захмелеешь.

– Да я уже, – сказал Егорка.

– Ну, вот видишь, а ты хотел что-нибудь позабористей, бормотухи выпить, или как она там называется у вас?

– Брага.

– Вот именно.

– Действительно, и по голове не бьет, и пить приятно. А вот то, что мы пили в караван-сарае, когда ты меня угощал. Оно не такое хмельное было. Почитай кувшин выдули, а у меня ни в одном глазу не было.

– Они его водой разбавляют, караван-сарайщики. Они ведь известные подлецы и мошенники.

– Вот ведь как.

– Я тебе точно говорю, – уверил Али. – Чего ты улыбаешься, не веришь?

– Верю, – сказал Егорка. – Я не поэтому улыбаюсь. Я Ладу вспомнил.

– А-а, понимающе сказал Али и принялся наполнять чаши.

– Я тебе давеча про гусли говорил, ну чанг, по-вашему. Она ведь играть умела. У нас как-то гусляр слепой заночевать попросился, да так и остался, прожил несколько дней. Так она за это время играть выучилась. Представляешь?

– Представляю, – сказал Али.

В голове у него шумело, он сам изрядно захмелел от вина, выпитого практически натощак. Глядя на улыбающегося Егорку, он пытался осмыслить какую-то необходимую деталь, вдруг возникшую в его сознании, вспомнить что-то очень важное. Но она ему не давалась.

– Сам-то куда подашься? – вновь спросил Егорка.

Али пожал плечами.

– Понятия не имею. Определенной цели у меня сейчас нет. Вернее, есть, но она очень туманная и неопределенная. Сердце мое рвется к Йасмин, но я не думаю, что они будут сидеть и ждать меня в Мекке. К тому же мы так странно расстались. Глупо будет появиться сейчас перед ними. Что я скажу, кто я им, отцу ее, например?

– Скажешь, что на работу пришел. Ты ей ничего не сказал? – спросил Егорка.

– Я ей много чего говорил, что ты имеешь в виду?

– Ты не объяснился с ней?

– Нет, я думал, что и так все ясно. По крайней мере, со мной, но она дочь такого знатного человека. А кто я?

– Отец ее оценил то, что для них ты сделал. Никто же из знати не помог им. Он, наверное, понял, что лучшей доли для его дочери, чем стать твоей женой, нет.

Али замялся.

– Как там у вас на Руси говорят? Твоими бы устами да мед пить. Но от твоих слов у меня на душе легко стало. Ну что, уходим?