Элиза с удовольствием покачалась на тюке шерсти, наличие которой их обязали отрицать. Брат пристально глянул на нее, но промолчал. Откинув голову назад, он задумчиво уставился на стропила.

«Возможно, — подумала она, — он вспоминает о том, что этот чердак всегда был любимым местом их тайных сборищ — ее и его, и еще сестры Анны, до того как она умерла».

После того как он днем приходил из школы, они втроем поднимались сюда и втягивали за собой лестницу, не обращая внимания на нытье и мольбы младших братьев. Тогда здесь было просторно, валялись лишь несколько забракованных рулонов кожи, которые их отец по неведомой причине решил сохранить. Никто не мог добраться до них на этом чердаке; они втроем спокойно играли там до тех пор, пока мать не призывала их вниз, чтобы выполнить какие-то поручения или присмотреть за кем-то из младших детей.

Элиза не догадывалась, что ее брат по-прежнему прячется здесь; она не знала, что он все еще пользуется их убежищем, скрываясь от домочадцев или хозяйственных дел. Сама она не забиралась по чердачной лестнице с тех пор, как умерла Анна. И сейчас, сидя рядом с братом, обвела помещение блуждающим взглядом: над ней нависала скошенная, крытая черепицей крыша, а все вокруг было забито тюками тайно хранившейся здесь шерсти. Она заметила еще старые огарки свечей, складной нож и склянку чернил. На полу валялись смятые листы исписанной бумаги, некоторые строчки на них были зачеркнуты, вновь написаны и опять перечеркнуты, потом, видимо, бумагу скомкали и отбросили в сторону. А кончики большого и указательного пальцев ее брата вокруг ногтей потемнели от чернильных пятен. Что, интересно, он тайно изучает здесь?

— Что-то случилось? — спросила она.

— Ничего, — не глядя на нее, буркнул он, — ровно ничего.

— У тебя что-то болит?

— Нет.

— Тогда что ты здесь делаешь?

— Ничего.

Она присмотрелась к листам скомканной бумаги. Разобрала слова «никогда» и «огонь» и еще какое-то слово: то ли «облако», то ли «яблоко». Вновь взглянув на брата, она заметила, что он, приподняв брови, поглядывает на нее. На губах ее невольно промелькнула улыбка. Только он в доме — на самом деле во всем городе — знал, что она выучила буквы и умела читать. И как же он мог не знать? Ведь он сам учил читать ее и Анну. Каждый день здесь после его возвращения из школы. К примеру, он чертил на пыльном полу букву и говорил: «Смотри, Элиза, смотри, Анна, это буква “д”, вот эта — “о”, а последняя — “м”, — все вместе читается как “дом”. Поняли? Вам нужно соединить эти звуки, произнести их слитно подряд, пока смысл самого слова и его написание не запомнятся».

— Неужели «ничего» — единственное слово, которое ты можешь сказать? — спросила сестра.

Заметив, как зашевелились его губы, она поняла, что он вспоминает свои уроки риторики и аргументации, подыскивая для ответа единственно верное слово.

— Не можешь, — довольно продолжила она, — не можешь, верно, не можешь подыскать способ ответить, как бы усиленно ни старался? Ты ведь не можешь ответить? Признайся.

— Не в чем мне признаваться, — торжествующе произнес он.

Они посидели немного, уставившись друг на друга. Элиза пристроила пятку одной туфли на носок другой.

— Люди поговаривают, — тщательно подбирая слова, сообщила она, — что тебя видели с той девушкой из «Хьюлэндса».

Она не стала упоминать о более грубых и обидных сплетнях, которые слышала о своем сидевшем без денег и без дела брате, не говоря уж о том, что он еще слишком молод, чтобы ухаживать за девушкой, пусть даже достаточно зрелой и с приличным приданым. Она сама слышала, как за ее спиной на рынке какая-то женщина тихо сказала: «Каким отличным выходом это было бы для этого юноши. Разумеется, он предпочел бы жениться на особе с деньгами, чтобы избавиться от такого папаши».

Элиза решила ограничиться упоминанием о том, что люди говорили о той девушке. Что она настоящая дикарка и насылает проклятия на людей, что она может вылечить любую болезнь, но может и наслать ее. На днях она подслушала, как кто-то заявил: «За то, что мачеха отняла у нее сокола, она наслала на нее проклятье, и ее лицо покрылось белыми прыщами. И вообще, говорят, от одного ее прикосновения может скиснуть молоко».

Слыша такие заявления, сделанные в ее присутствии прохожими на улице, соседями или покупателями их перчаток, Элиза не притворялась, что ничего не слышала. Она замирала или останавливалась как вкопанная. И устремляла изумленный невинный взгляд на разносчика сомнительной сплетни (она знала, что обладала обезоруживающим взглядом, и ее братец довольно часто говорил ей: «Неотразимая сила твоего взгляда явно связана с невинной чистотой глаз, особенно когда ты изумленно распахиваешь их и становится видна радужка»). Пусть ей пока всего тринадцать лет, но ростом она опередила свой возраст. Девочка таращилась на сплетников достаточно долго, вынуждая их опустить глаза и смешаться от стыда, осознав ее смелость и суровый безмолвный укор. Внезапно она поняла, что молчание порой обладает великой силой. Как раз молчанию брату не удалось научиться.

— Я слышала, — продолжила она с обдуманной сдержанностью, — что вы ходите вместе гулять. После твоих уроков. Правда?

— И что с того? — не глядя на нее, буркнул он.

— По лесу гуляете?

Он пожал плечами с неопределенным видом.

— А ее мачеха знает?

— Да, — сразу, слишком быстро ответил брат и, помедлив, добавил: — Не знаю.

— А что, если…

Элиза задумчиво умолкла, сочтя свой вопрос слишком неловким; сама она имела смутное представление о том, что он может означать и какие важные действия или последствия может повлечь за собой.

— А что, если вас кто-то увидит? Пока вы гуляете там?

— Ну и пусть увидят. — Он опять пожал плечами.

— И тебя не останавливает такая мысль?

— С чего бы?

— Братец… — начала она, — тот овечий фермер. Разве ты не видел его? Он же такой здоровенный. Что, если он решит…

— С чего это ты так беспокоишься? — удивился брат, махнув рукой. — Он почти всегда пропадает на пастбищах со своими овцами. За все время, что я ходил в «Хьюлэндс», мне ни разу не довелось столкнуться с ним.

Скрестив руки, она вновь искоса глянула на скомканные бумажки, но не смогла понять смысла написанных на нем строк.

— Сомневаюсь, известно ли тебе, — робко заметила она, — что люди говорят о ней, однако…

— Мне известно, что о ней говорят, — отрывисто бросил он, прервав сестру.

— Многие утверждают, что она…

Он резко выпрямился и внезапно покраснел.

— Все это вранье. Полное вранье. Меня удивляет то, что ты придаешь значение такой пустой болтовне.

— Извини, — удрученно воскликнула Элиза, — но я просто…

— Все это вранье, — продолжил он, словно не слышал слов сестры, — распространяла ее мачеха. Она так завидует ей, что извивается как змея, лишь бы…

— Я испугалась за тебя! — закончила она.

— За меня? — Озадаченный, он пристально взглянул на сестру. — Но почему?

— Потому что… — Элиза помедлила, пытаясь упорядочить свои мысли, анализируя все слухи, — потому что наш отец никогда не согласится на это. Ты сам знаешь. Мы же в долгу перед той семьей. Отец даже никогда не упоминает их имени. А еще из-за того, что болтают о ней. Сама я не верю этому, — поспешно добавила она, — конечно, не верю. Но все-таки мне тревожно. Говорят, что ничего путного из этой вашей привязанности не выйдет.

Словно подкошенный, он опять плюхнулся на тюки с шерстью и закрыл глаза. Брат вдруг весь задрожал, но Элиза не поняла, то ли от ярости, то ли от иного возмущения. Они долго молчали. Потом она вспомнила, что еще хотела спросить, и подалась вперед.

— А у нее правда есть сокол? — с новым интересом прошептала она.

Он открыл глаза и поднял голову. Брат и сестра посмотрели друг на друга.

— Есть, — ответил он.

— В самом деле, совсем ручной? Я слышала, но не знала, можно ли верить…

— У нее живет пустельга, а не просто сокол, — порывисто произнес он, — она сама воспитала ее. А научил ее один священник. У Агнес есть специальная перчатка, и птица срывается с нее точно стрела и улетает в лес. Уверен, ты еще не видела ничего подобного. Она совершенно меняется в полете… можно подумать, что это два разных создания. На земле пустельга выглядит очень скромно, совсем не так, как в полете. А по зову Агнес птица возвращается и, полетав вокруг огромными кругами, стремительно и точно садится прямо на перчатку.

— Может, она и тебе разрешала? Надеть ее перчатку и поиграть с этим соколом?

— Пустельгой, — поправил он и кивнул, едва не просияв от гордости, — разрешала.

— Как бы мне хотелось, — вздохнув, еле слышно прошептала Элиза, — увидеть ее.

Он глянул на сестру, потер подбородок испачканными кончиками пальцев.

— Может быть, — произнес он, словно размышлял вслух, — когда-нибудь я возьму тебя погулять с нами.

Элиза пригладила платье, расправив смявшиеся складки. Ее охватил восторг, смешанный со страхом.

— Правда?

— Конечно.

— Как ты думаешь, она позволит мне запустить в небо своего сокола? Вернее, пустельгу?

— Не вижу причины для отказа. — Он задумчиво глянул на сестру. — Думаю, она тебе понравится. Вы с ней в каком-то смысле похожи.

Элизу потрясло это откровение. Неужели она чем-то похожа на женщину, о которой говорят столько всяких ужасов? Ведь только на днях в церкви она имела возможность видеть лицо хозяйки «Хьюлэндса» — все ее нарывы, прыщи и жировики, — и тогда мысль о том, что один человек способен так навредить другому человеку, ужасно встревожила ее. Хотя она не поделилась тревогой с братом, и более того, честно говоря, ей очень хотелось познакомиться с той девушкой, заглянуть в ее глаза. Именно поэтому Элиза и промолчала. Ее брат не любил, когда на него давили или подгоняли. К нему надо было подходить с осторожностью, как к норовистой лошади. Если расспрашивать его постепенно, исподволь, то обязательно узнаешь больше.

— И какой же тогда она человек? — спросила Элиза.

— Понимаешь, — задумчиво помедлив, ответил брат, — она не похожа ни на одного из твоих знакомых. Ее не волнует то, что люди могут о ней подумать. Она живет так, как подсказывает ей ее собственная натура. — Он сел поудобнее, упершись локтями в колени, и понизил голос до шепота. — Она умеет так умно посмотреть на человека, точно видит его насквозь, видит все, что творится в его душе. Но в ней нет ни капли жестокости. Она воспринимает человека таким, какой он есть, а не таким, каким пытается показаться, или каким ему следовало бы быть. — Он мельком глянул на Элизу. — Это же редкие качества, верно?

Элиза осознала, что несколько раз энергично кивнула в ответ. Ее поразили тонкости такого описания и честь быть удостоенной его.

— Это звучит… — Элиза умолкла, подыскивая нужное определение, вспоминая значения слов, какие он сам объяснял ей пару недель назад, — бесподобно.

Брат улыбнулся, и она поняла, что он тоже вспомнил, чему учил ее.

— Точно, Элиза, она именно такая. Бесподобная.

— И еще это звучит так, — начала она робко, еще более аккуратно, опасаясь насторожить его и побудить опять замкнуться в молчании, на самом деле ей даже не верилось, что он решился и на такую откровенность, — словно ты уже… сделал выбор. Что у вас уж все сладилось. С ней.

Брат ничего не сказал, просто вытянул руку и хлопнул ладонью по соседнему тюку с шерстью. На мгновение Элиза испугалась, что зашла слишком далеко, что он просто откажется продолжать разговор, встанет и уйдет, больше ничем с ней не поделившись.

— Ты уже разговаривал с ее родными? — осмелилась все-таки спросить она.

Он покачал головой и пожал плечами.

— Но собираешься поговорить с ними?

— Собираюсь, — пробурчал он, опустив голову, — но не сомневаюсь, что мне откажут. Они не сочтут меня подходящим женихом для нее.

— Может, если вы… подождете, — Элиза запнулась, коснувшись его плеча, — около года. Ведь тогда ты станешь совсем взрослым. И у тебя появится более определенный статус. Может, тогда и у отца дела наладятся, и ему удастся восстановить, хотя бы отчасти, свое положение в городе, возможно, его удастся убедить прекратить прятать эту шерсть и…

Брат передернул плечами и выпрямился.

— А ты когда-нибудь видела, — с горечью спросил он, — чтобы он послушался чьих-то увещеваний, разумных советов? Разве он хоть раз менял свое мнение, даже если был не прав?

— Я просто подумала… — начала Элиза, поднявшись с тюка.

— И разве хоть когда-нибудь, — продолжил ее брат, — он пытался дать мне то, что мне нужно или хочется? Помнишь ли ты, чтобы он хоть раз оказывал мне поддержку? Разве ты видела, чтобы он не пытался нарочно помешать мне?