С вещами за спиной, ни с кем не простившись, Агнес прошла по двору, завернула за угол дома и скрылась из виду.

* * *

Он стоял в отцовской палатке на рынке, праздно облокотившись на прилавок. День выдался морозный, с неожиданным жестким холодом ранней зимы. Глядя, как исчезают в воздухе облачка его дыхания, он вполуха слушал, как покупательница в раздумье оценивала достоинства беличьих и кроличьих перчаток, когда рядом с ним вдруг появилась Элиза.

Ее распахнутые глаза горели таинственным блеском, да и одарила она его странной улыбкой, стиснув зубы.

— Быстро иди домой, — тихо произнесла она, не позволив голосу выдать свое волнение. Затем она обернулась к выбирающей товар женщине и спросила: — Что вас интересует, сударыня?

— С чего это мне уходить домой? — напряженно выпрямившись, спросил он. — Отец велел мне…

— Не спрашивай, беги сейчас же, — прошипела она и, переключив внимание на покупательницу, сказала громче: — По-моему, с кроличьей отделкой самые теплые.

Размашистым шагом он продвигался к выходу с рынка, огибая палатки и уклонившись по пути от столкновения с телегой, груженной капустой, и с парнем, тащившим тюк соломы. Он вовсе не спешил: наверняка его ждут дома какие-то отцовские обвинения по поводу его поведения или очередное нудное задание, либо ему поставят в вину забывчивость, лень и неспособность помнить самые важные вещи, либо припомнят его отвращение к тому, что отец имеет наглость называть «честным трудовым днем». Он мог забыть принять какой-то заказ, или забрать партию кожи из дубильной мастерской, или нарубить дров для матери. Он спокойно вышагивал по широкой Хенли-стрит, останавливаясь, чтобы обменяться парой замечаний со встречными соседями, чтобы погладить по головке знакомого малыша, но наконец повернул к крыльцу своего дома.

Вытерев башмаки о половик, он тихо закрыл за собой дверь и заглянул в мастерскую отца. Отцовский стул пустовал, отодвинутый от стола как будто в спешке. Худенькая спина подмастерья склонилась над верстаком. Услышав, как щелкнул засов, парнишка повернулся и взглянул на него округлившимися испуганными глазами.

— Привет, Нед, — сказал он, — как делишки?

Нед, видимо, собрался что-то ответить, но вдруг опять закрыл рот. То ли кивнув, то ли мотнув головой, он махнул рукой в сторону гостиной.

Улыбнувшись парню, он удалился из мастерской в коридор, прошел по квадратным плитам столовой мимо обеденного стола и незатопленного камина прямо в гостиную.

Представшая его глазам сцена выглядела так странно и пугающе, что он не сразу понял и оценил случившееся. Резко остановившись, он маячил в дверном проеме. Однако ему сразу стало ясно, что его жизнь ждет новый поворот.

На низком стуле сидела Агнес с потрепанным узелком возле ног, напротив нее, рядом с камином, устроилась на скамье его мать; отец стоял у окна, глядя на улицу. На верхней перекладине спинки стула, обвив ее когтями, сидела пустельга, бубенчик опутинки свободно болтался в воздухе. В какой-то момент ему вдруг захотелось развернуться и убежать. И расхохотаться: настолько смешно выглядели пустельга и Агнес в их семейной гостиной, окруженные вычурными и живописными гобеленами, которыми так гордилась его мать.

Тихо охнув, он попытался собраться с духом, но все трое мгновенно взглянули на него.

— Итак…

Слова замерли у него на языке, когда он разглядел лицо Агнес. Ее левый глаз припух и покраснел от ушиба; под бровью змеилась кровавая ссадина.

Приблизившись к ней, он положил руку ей на плечо.

— Боже мой! — встревоженно воскликнул он, вдруг остро ощутив напряженный изгиб ее лопатки, подумал, не может ли она летать, подобно ее птице. — Что случилось? Кто вас так жутко разукрасил?

На щеках девушки пламенели яркие пятна, разбитая губа распухла, и на запястье алели оставленные ногтями царапины.

— Мать, — прочистив горло, ответила Мэри, — выгнала ее из дома.

— Мачеха, — покачав головой, уточнила Агнес.

— Джоан, — вставил он, — мачеха Агнес, а не…

— Да знаю уж, — оборвала сына Мэри, — я просто употребила это слово в общем…

— И она не выгоняла меня, — добавила Агнес, — это же не ее дом, а моего брата Бартоломью. Я сама решила уйти.

Мэри глубоко вздохнула, закрыв глаза, словно собирая последние капли терпения.

— Агнес ждет ребенка, — открыв глаза и взглянув на сына, сообщила она, — говорит, что от тебя.

Он одновременно кивнул и пожал плечами, напряженно взглянув на широкую спину отца, грозно маячившую за матерью, он по-прежнему смотрел на улицу. Невольно сжимая плечо своей невесты, он прикидывал, несмотря ни на что, каким способом лучше избежать неминуемого отцовского удара, какой лучше провести отвлекающий маневр, как защититься и оградить Агнес от побоев, которых наверняка не миновать. Он мог лишь воображать, как поступит его отец, какие яростные мысли и планы бродят сейчас в его лысеющей плебейской башке. И вдруг он осознал, с глубинным приливом стыда, что Агнес придется увидеть, какие отношения сложились у него с отцом, увидеть все их непримиримое противостояние; она увидит, кто он есть на самом деле, слабак, пойманный в челюсти отцовского капкана; она увидит и сразу же все поймет.

— Верно? — спросила мать, ее лицо побелело и вытянулось.

— Что именно верно? — уточнил он, пребывая в каком-то бесшабашном легкомысленном настроении, не позволявшем ему удержаться от словесной перепалки.

— Твой?

— О чем вы, матушка? — продолжил он, едва ли не с ликованием.

— Ты поспособствовал?

— Чему?

В этот момент он заметил, как Агнес, повернув голову, взглянула на него — и мгновенно представил, как ее темные глаза оценивают его, точно вытягивая из него ниточки мыслей и наматывая их на катушку своей памяти, — однако все еще не смог отбросить показное легкомыслие. Ему хотелось ускорить развитие событий: хотелось спровоцировать отца на действие; хотелось покончить с этим раз и навсегда. Хватит таиться да прятаться. Пусть отец наконец покажет свое истинное лицо. Пусть Агнес все увидит.

— Зачатию этого ребенка, — медленно и громко произнесла Мэри, словно говорила с каким-то недоумком, — в ее чреве. Ты его зачал?

Его губы невольно изогнулись в улыбке. Ребенок. Они с Агнес зачали его среди яблок в амбаре. Разве могли они теперь не пожениться? Благодаря ребенку теперь никто не сможет помешать им. Все будет так, как она говорила. Они поженятся. Он станет мужем и отцом, начнет жить самостоятельно, сможет отделаться от прошлого, покинуть этот дом, отца, мать, мастерскую, перчатки, свой сыновний удел, тяжкие и скучные обязанности. Какие греющие душу мысли, какое прекрасное будущее! Их ребенок, во чреве Агнес, изменит для него весь мир, освободит от ненавистной жизни, от невыносимого отца, от невыносимого уже дома. Они с Агнес сбегут отсюда: в другой дом, другой город, другую жизнь.

— Да, я, — признал он, и лицо его расплылось в широкой улыбке.

И тогда одновременно произошло сразу несколько событий. Вскочив с кресла, мать набросилась на него с кулаками; точно по барабану, она колошматила сына по груди и плечам. Он услышал, как Агнес произнесла:

— Довольно, перестаньте.

Вслед за ее словами раздался другой, его собственный голос:

— Мы же обручились, значит, нет на нас никакого греха, мы ведь поженимся, мы должны пожениться и…

Его прервал пронзительный крик матери:

— Молод ты еще, чтобы сам что-то решать, вам нужно родительское благословение, а вы никогда не получите его…

Она продолжала кричать, что его околдовали на погибель им всем, что лучше бы она отправила его за тридевять земель, предпочла бы, чтобы он ушел в море, чем женился — вот несчастье-то — на этой девице. Он осознал, как за его спиной начала проявлять беспокойство птица на перекладине стула, расправив крылья, она принялась хлопать и махать ими, отчего зазвенел и бубенчик опутинки. И тут же перед ним возникла темная и мощная фигура отца, в этом хаосе он мгновенно заслонил собой Агнес, и в голове у него мелькнула мысль: «Я должен защитить ее, поскольку если отец хоть пальцем ее тронет, то, видит бог, я убью его».

Отец простер к сыну руку, и он напрягся, готовясь дать отпор, однако мясистая отцовская длань не ударила его, не сжалась в грозный кулак, не причинила ему боли. Она легла ему на плечо. Через ткань рубашки он почувствовал давление всех пяти кончиков пальцев, уловил и знакомые запахи выделанной кожи, с остаточным запашком — острым, едким запахом застарелой мочи — дубления.

Отцовское пожатие, направившее его к стулу, вызвало у него новое, непривычное, лишенное взрывоопасной агрессии ощущение.

— Садись, — спокойно произнес отец и также показал на второй стул, взглянув на Агнес, которая успокаивала встревоженную птицу, — и ты тоже садись, девочка.

Чуть помедлив, сын подчинился. Агнес расположилась рядом с ним, продолжая поглаживать шею пустельги пальцами. Он заметил, что мать рассматривает ее с выражением недоверчивого и откровенного изумления. И ему опять захотелось рассмеяться. Но вот заговорил отец, вновь вернув себе его внимание.

— У меня нет сомнений, что мы сможем… — Он помедлил, подыскивая приличествующие обстоятельствам слова, — прийти к соглашению.

На лице отца проявилось странное выражение. Сын смотрел на него, пораженный странностью увиденного. Губы отца растянулись, обнажив зубы, а в глазах загорелся загадочный огонек. Сын не сразу понял, что на самом деле Джон так улыбался.

— Но, Джон, — протестующе воскликнула мать, — мы же не можем согласиться с таким…

— Помолчите, женщина, — оборвал ее Джон, — мальчик же сказал, что они обручились. Разве вы не слышали? Никто из моих сыновей не станет отказываться от своих обещаний, не будет увиливать от ответственности. Наш парень сделал невесте ребенка. Он взял на себя ответственность и…

— Ему же еще только восемнадцать лет! И в руках никакого дела! Как, по-вашему, он сможет…

— Я велел вам помолчать, — взревел отец с обычной для него грубой яростью, хотя через мгновение уже продолжил новым для него, вкрадчивым, почти угодливым тоном: — Мой сын ведь дал вам обещание, верно? — спросил он, глядя на Агнес. — Прежде чем затащить в кусты?

Агнес продолжала поглаживать птицу. Она ответила Джону спокойным пристальным взглядом.

— Мы оба дали обещание друг другу.

— И что ваша мать… ваша, простите, мачеха — сказала по поводу вашего обручения?

— Она… не одобрила его. Летом. А теперь, — Агнес показала рукой на свой живот, — не знаю.

— Понятно. — Отец помедлил, задумавшись о чем-то.

В этот момент сын уловил нечто знакомое в отцовском молчании и догадался, что скрывается за тем взглядом, каким он смотрел на него: хмурым, но заинтересованным. Такое выражение появлялось на лице Джона во время обдумывания сделок, выгодных сделок. Так же он выглядел, когда ему перепадало много дешевых шкур, или пара лишних тюков шерсти для сокрытия на чердаке, или когда сделку с ним пытался заключить неопытный торговец. Именно таким выражением лица он пытался обмануть партнера, делая вид, что лучше откажется от сделки.

В глазах горела алчность. Ликование. Однако они прикрывались завесой мрачности. Это охладило радость его сына, пронзило ледяной стрелой до глубины души. Побудило вцепиться обеими руками в края кресла.

Его женитьба, внезапно понял сын, с удушающим ощущением неверия, будет выгодна его отцу, какие бы сделки он ни заключил с вдовой этого фермера. Отец собирался повернуть все это — избитое лицо Агнес, ее приход сюда с пустельгой и растущим в утробе ребенком — к своей собственной выгоде.

Он не мог поверить в это. Просто не мог поверить. Получается, что они с Агнес нечаянно сыграли на руку его отцу. От этой мысли ему захотелось убежать из комнаты. Из того, что происходило между ними двумя в «Хьюлэндсе», в лесу, где пустельга стрелой пронзала ткань листвы над ними, могли свить веревку, с помощью которой отец еще крепче привяжет его к этому самому дому, к этому городу. Нестерпимо. Невыносимо. Неужели ему не суждено избежать такой судьбы? Сумеет ли он вырваться на свободу из родительского дома, от властного отца и его торговли?

Вновь заговорив тем же медовым голосом, Джон сообщил, что немедленно отправится в «Хьюлэндс», чтобы поговорить с вдовой фермера и братом Агнес.

— Уверен, — заключил он, — что мы с ними сможем прийти к соглашению на выгодных всем нам условиях. Наш парень хочет жениться на их девушке, — заметил он, взглянув на жену, — и девушка хочет замуж за нашего парня: имеют ли они право запрещать их союз? Ребенок должен родиться в законном браке, не может же он явиться в этот мир нежеланным бастардом. Разве это будет не их потомство? По такой веской причине устраивается множество свадеб. Против природы, хе-хе, не попрешь.