Они посидели немного рядом, но глядя в разные стороны. «Я не собираюсь, — решила она, — начинать разговор. Пусть сам думает, что ему следует сказать, раз уже он так поднаторел в своем словесном искусстве и прославился прелестными пьесами». А она будет придерживаться своего решения. В конце концов именно из-за него возникли эти трудности, разрыв их семейной жизни, и именно ему следует объясниться.

Молчание становилось более напряженным; оно разрасталось и окутывало их; оно обретало объемы и формы, выпускало усики, подобные нитям разорванной паутины. Она замечала каждый его вдох и выдох, любые его движения: вот он скрестил на груди руки, почесал локоть, откинул волосы со лба.

Она сидела совершенно неподвижно, подложив под себя ноги, чувствуя, как тлеющий в ней огонь пожирал и опустошал все живое, что еще оставалось в ее душе. Впервые в жизни у нее не возникло ни малейшего желания прижаться к нему или обнять: совсем наоборот. От него исходило какое-то отталкивающее ее давление, побуждая замкнуться в себе, защитить себя, подобно устрице, закрыв створки раковины. Она не представляла, что вообще теперь сможет коснуться его, осознавая, что он весь захватан чужими женскими руками. Как же он мог изменить ей? Как мог уехать в Лондон после смерти их сына и искать утешения в чужих объятиях? Как он мог вернуться к ней, заклейменный отпечатками измены?

Она размышляла, как он мог после нее прельститься кем-то другим. Сама она не смогла представить в своей постели другого мужчину, с другим телом, лицом, голосом; ей стало тошно от одной этой мысли. Сидя на земле рядом с ним, она думала, сможет ли вообще теперь жить с ним, или, возможно, им следует расстаться, если кто-то в Лондоне соблазнил его, украл у нее его сердце. Она размышляла, как он собирается сообщить ей все это, какие подберет слова.

Наконец он пошевелился и прочистил горло. Она услышала, как он сделал вдох, явно решив начать разговор, и напряглась. Ну вот, сейчас все решится.

— Часто ли вы думаете о нем? — спросил он.

Его вопрос привел ее в замешательство. Зная о случившемся, она ожидала признаний, оправданий, возможно, извинений. Она готовилась к тому, что он скажет: «Мы не можем больше так жить, мое сердце принадлежит другой, я не вернусь больше из Лондона».

«…о нем?» Как часто она думала «о нем?» Она не представляла, кого он имел в виду.

И вдруг догадавшись, Агнес взглянула на мужа. Сложенные руки затемняли его лицо, к тому же он низко опустил голову. Вся его поза производила впечатление ужасного горя, скорби, такой неизбывной печали, что ей невольно захотелось обнять и утешить его. Но она тут же вспомнила, что это невозможно, она не может позволить себе даже коснуться его.

Резко отвернувшись, она увидела, как ласточка спикировала на верхушки растений в поисках насекомых, а потом улетела к деревьям. Ветер ерошил тяжелые, густые ветви ближайших к ним лиственных деревьев, и они шумно вздыхали, устало шелестя листьями.

— Постоянно, — ответила она, — он всегда со мной, хотя, конечно… — она прижала руку к груди, — его уже нет.

Он ничего не ответил, но, украдкой взглянув на него, она увидела, что он удрученно кивал головой.

— Как-то я вдруг осознал, — сдавленно, словно через силу, произнес он, — что постоянно размышляю, где он сейчас. Куда он ушел. Эти мысли беспрестанно крутятся в моей голове. Что бы я ни делал, где бы ни находился, я все время думаю: «Где же ты, где же ты?» Он же не мог просто исчезнуть. Он должен где-то быть. И я осознал, что постоянно ищу его. Выискиваю его повсюду, на любой улице, в любой толпе, среди наших зрителей. Именно этим я занимаюсь, глядя теперь на наш мир: пытаюсь найти его или кого-то похожего на него.

Агнес понимающе кивнула. Ласточка, покружив среди деревьев, вернулась, словно пыталась сообщить им нечто важное, если только им удастся понять ее. Пролетая мимо, она блеснула своей иссиня-черной головкой с рыжим лобиком и красной манишкой, переходившей в светлое брюшко. По глади кадки с водой, стоявшей рядом с ней, медленно и безразлично проплывали отражения белых облачков.

Он уныло прохрипел что-то непонятное.

— Что вы сказали? — спросила она.

Он повторил.

— Я не поняла.

— Я сказал, — более внятно произнес он, подняв наконец голову, и она увидела его залитое слезами лицо, — что это сводит меня с ума. А ведь прошел уже почти год.

— Час, или день, или год — всего лишь капли в реке времени, — заметила она, подобрав упавшую ромашку, — мы никогда не перестанем искать его. И я думаю, что мне даже не хотелось бы этого.

Преодолев разделявшее их пространство, он схватил ее за руку, их ладони сжались вместе с цветком. Воздух заполнился ароматом пыльцы. Она попыталась вырвать руку, но он крепко держал ее.

— Простите меня, — пробурчал он.

Она напряженно тянула руку, стараясь высвободиться из его хватки. Ее поразило то, с какой силой и настойчивостью он удерживал ее.

— Агнес? — напряженно произнес он. — Вы слышали? Простите меня.

— За что? — пробормотала она, уже смирившись с его силой, но все же предприняв последнюю тщетную попытку вырваться.

— За все. — Он судорожно вздохнул. — Неужели вы по-прежнему не хотите переехать в Лондон?

Агнес взглянула на него, на этого завладевшего его рукой мужчину, отца ее детей, и покачала головой:

— Мы не можем. Джудит не сможет выжить там. Вы же понимаете.

— Она сможет.

Ветер донес до них чье-то далекое блеяние. Оба повернули головы в сторону этого звука.

— Неужели вы готовы рискнуть ее жизнью? — спросила Агнес.

Он промолчал, но уже мягче накрыл ее руку своими ладонями. Прямо взглянув на него, она поудобнее развернула свою ладонь и сжала пальцами мышцу между его большим и указательным пальцами. Он вяло улыбнулся, но даже не попытался отдернуть руку. В его глазах блестели слезы, ресницы слиплись в острые пики.

Она принялась прощупывать его руку, словно пыталась выдавить из нее все соки. Поначалу она ощутила странный шум: множество голосов, громких и тихих, угрожающих и молящих. В его душе царила какая-то какофония, бурные споры, заглушающие и перекрывающие друг друга вопли и крики, стоны, пришепетывания, она не представляла, как он может выдерживать такую сумбурную жизнь, она также почувствовала присутствие других женщин, их распущенные волосы, блестящие от пота ладони, что вызвало у нее отвращение, но она продолжала углубляться в его внутренний мир, несмотря на противоречивые желания, и внезапно ощутила страх, жуткий страх, какое-то движение, связанное с водой, возможно, с морем, некое стремление поиска далекого горизонта, попытки разглядеть что-то запредельно далекое, а под всем этим она обнаружила странную брешь, рассеянность, бездну, темную и свистящую пустоту, а еще ниже, на самом дне, ей открылось то, чего она еще никогда не чувствовала: его сердце, мощная алая мышца, ее неистовое и неизменно упорное биение в его груди. Оно ощущалось так близко, так реально, что казалось, она может коснуться его.

Он продолжал смотреть на нее, когда ее пальцы ослабили зажим, и рука успокоенно замерла.

— И что же вы обнаружили? — спросил он.

— Пустяки, — ответила она, — ваше сердце.

— И это пустяки? — с притворным возмущением произнес он. — Пустяки? Как вы можете говорить такое?

Она улыбнулась ему, вяло, но он вдруг прижал ее руку к своей груди.

— Ведь это же ваше сердце, — добавил он, — мне оно не принадлежит.

* * *

Он разбудил ее той ночью, когда ей снилось яйцо, большое яйцо на дне прозрачного потока; она стояла на мосту, глядя вниз, на струи воды, обтекавшие его округлые контуры.

Сон казался таким живым и ярким, что она не сразу осознала реальность, крепкие объятия мужа и его зарывшуюся в ее волосах голову, его руки уже ласкали ее живот, и он все бормотал что-то о прощении.

Агнес пока ни на что не реагировала, ни на его слова, ни на его ласки. А он продолжал и то и другое. Слова изливались из него потоком. Они обтекали ее, совершенно не трогая, подобно тому яйцу во сне, она оставалась недвижимой.

Она подняла руку к его плечу. Ее ладонь уютно устроилась в мягкой впадине над ключицей. Он взял другую ее руку и прижал к своему лицу; ощущая кожей пружинистые завитки его бороды, она отстраненно осознавала его настойчивые и жадные поцелуи.

Он увлеченно продолжал страстные ласки; его ум и душа, как обычно, сосредоточились на одном желании, захваченные одной целью, и он всецело подчинился ее достижению. Бранясь и чертыхаясь, он неловко пытался раздеть ее, собирая и комкая в руках широкую ночную рубашку, и, наконец, добившись своего и вызвав тихий смех Агнес, припал к ней всем телом; она по-прежнему воспринимала происходящее отстраненно, собственное тело казалось ей совершенно чужим, у нее даже не возникало ни малейшей мысли или понятия о том, чьи тела сейчас сплетались и сливались друг с другом, чьи волосы скользили по ее губам, чье дыхание овевало губы.

— У меня есть предложение, — позже, удовлетворенно лежа рядом с ней, произнес он.

Захватив прядь его волос, она покручивала их в пальцах. Знание о его любовницах, ослабевшее и затуманенное его страстными объятиями, вновь предстало перед ней с такой ясностью, словно они сами толпились за занавесами полога, касаясь их руками и телами, пытаясь заглянуть внутрь и шурша по полу подолами своих платьев.

— Предложение, связанное с семейной жизнью? — уточнила она.

— Верно, — согласился он, покрывая поцелуями ее шею, плечи, грудь, — к сожалению, оно немного запоздало и более того… Ой! Милая, это же мои натуральные волосы! Вы намерены лишить меня волос?

— Возможно, — поддразнила его она, продолжая подергивать его прядь, — чтобы вы помнили о своих брачных обетах постоянно. А не только когда возвращаетесь к нам.

— Разумеется, я помню о них, — со вздохом воскликнул он, оторвавшись от ее груди, — постоянно. Безусловно, постоянно.

Он нежно погладил ее лицо.

— Так вы хотите услышать мое предложение или нет?

— Нет, — заявила она.

Она осознавала, что капризничала, препятствуя его желанию высказаться. Но ей не хотелось так легко прощать его, должен же он понять, что она относилась к его изменам далеко не с таким легкомыслием, как он сам.

— Ладно, тогда не слушайте, раз не хотите, но я все равно выскажу все, с вашего разрешения или без оного. Итак…

Она начала поднимать руки, но он быстро перехватил их, не позволив закрыть уши.

— Отпустите, — возмущенно прошептала она.

— Не отпущу.

— Пустите же, говорю вам.

— Я хочу, чтобы вы выслушали меня.

— Зато я не хочу.

— Я подумал, — сказал он, отпуская ее руки, но привлекая ее к себе, — что мне пора купить дом.

Ей захотелось взглянуть на его лицо, но она ничего не увидела в окутавшей их темноте, густом и полном, непроницаемом мраке.

— Какой дом?

— Для вас. Для нас.

— В Лондоне?

— Да нет же, — раздраженно возразил он, — конечно, в Стратфорде. Вы же говорили, что предпочли бы жить здесь с девочками.

— Дом? — повторила она.

— Да.

— Здесь?

— Да.

— Вы накопили денег на целый дом?

Она почувствовала, как он широко улыбнулся, блеснув зубами.

— Накопил, — признался он и, завладев ее рукой, начал целовать ее после каждого слова, — накопил, и не только на дом.

— Неужели? — Она вырвала свою руку. — Это правда?

— Чистая правда.

— Как же вам удалось?

— Знаете, — задумчиво изрек он, откидываясь на подушку, — как мне приятно, когда удается удивить вас. Необычайно редкое и душевное удовольствие.

— Как интересно!

— Еще бы, — загадочно произнес он, — не думаю, что вы представляете, как чувствует себя мужчина, женившийся на такой особе, как вы.

— Как я?

— На особе, способной узнать о человеке то, о чем сам он еще даже не догадывается. Способной, лишь мельком взглянув на человека, проникнуть в его сокровенные тайны. Способной угадать, что он собирается сказать — или не сказать — еще до того, как он откроет рот. В общем, ваш дар, — заключил он, — сулит и счастье, и мучение.

— Увы, это происходит помимо моей воли. — Она пожала плечами. — Я никогда не стремилась…

— Да, у меня есть деньги, — щекоча губами ее ухо, прошептал он, — много денег.

— Много? — Она изумленно приподнялась с подушки.

Она уже поняла, что его дела идут успешно, хоть еще и не освоилась с такой новостью. Ей вдруг вспомнился тот дорогой браслет, который она тайно закопала в курятнике, засыпав пеплом и костяными обломками.

— Как же вам удалось заполучить деньги?

— Только не говорите моему отцу.