Агнес слышала все это. Новый дом, как горшочек с вареньем, привлекал мух. Она будет жить в нем, но никогда не будет считать его своим. А вот за его задней дверью она могла свободно жить и дышать. Вдоль высокой кирпичной стены она посадила ряд яблонь. По обеим сторонам от главной аллеи высадила по паре грушевых деревьев, а также сливы, бузину, березки, кусты крыжовника и травянистый ревень с мясистыми красными стеблями. На берегу реки она срезала ветки собачьей розы и, укоренив, вырастила их под теплой стеной дворовой пивоварни. Возле задней двери она посадила молодые деревца рябины. Посадила ромашки и бархатцы, сделала грядки с иссопом и шалфеем, буравчиком и дягилем, полынью и пиретрумом. В дальнем конце сада установила семь соломенных ульев-сапеток; теплыми июльскими днями в дом из сада доносилось хлопотливое гудение пчел.

В старой пивоварне она сушила травы и там же делала нужные лекарственные сборы для клиентов, приходивших к ней через боковую калитку. Она заказала постройку большой пивоварни — самой большой в городе, — выбрав для нее место возле задней стены дома. Вычистила старый колодец во дворе. Разбила регулярный цветник с клумбами, огородив их живыми изгородями и ограничивающими решетками, и на самих клумбах посадила красиво цветущую душистыми фиолетовыми цветочками лаванду.

* * *

Отец приезжал в новый дом дважды, иногда трижды в год. На второй год их жизни в новом доме он прожил с ними целый месяц. «В городе начались голодные бунты, — сообщил он им, — толпы подмастерьев ходят по Саутуорку и грабят лавки». К тому же в Лондоне опять появилась угроза чумы, и все театры закрыли. Хотя об этом предпочитали молчать.

Джудит заметила, что во время его посещений никогда не произносилось этого слова. Заметила также, что отцу нравится новый дом. Он любил бродить по его комнатам, заглядывал в каминные трубы, проверял качество дверных коробок, открывая и закрывая каждую дверь. Если бы он был собакой, то явно повилял бы хвостом. Рано утром он выходил во двор, где любил достать первую воду из колодца, чтобы напиться. «Какая же здесь чистая и вкусная вода, нигде больше нет такой», — всякий раз восторженно приговаривал он.

Джудит видела также, что первые несколько дней мать избегала его. Она отходила подальше, если он подходил слишком близко; выходила из комнаты, когда он входил туда.

Хотя сам он, когда не работал в своем кабинете, ходил за ней хвостом. На пивоварню, по саду. Цеплялся за ее рукава. Он стоял рядом в саду, глядя, как она работает, наклонялся, чтобы увидеть ее лицо под чепцом. Джудит сидела на корточках возле ромашек, делая вид, что пропалывает их, а на самом деле наблюдала, как отец, собрав корзину яблок, улыбнулся, предложив их матери. Агнес, не сказав ни слова, взяла одно яблоко и отложила его в сторону.

Однако через несколько дней начиналось потепление. Когда ее отец проходил мимо стула, где сидела мать, она уже позволяла ему коснуться своего плеча. Подшучивала над ним в саду, когда он, по своему обыкновению, интересовался цветами и их целебными свойствами. Внимательно слушала, когда он, держа какую-то старинную книгу, выискивал там названия ее растений на латинском языке. Она готовила для него эликсир из шалфея и заваривала травяной чай из любистока и ракитника. Она относила чай наверх в его кабинет, где он корпел за своим письменным столом, и после ее ухода опять закрывался на задвижку. И по улицам теперь она гуляла с ним под ручку. И порой Джудит слышала, как они весело смеялись и болтали во дворе.

Складывалось впечатление, будто мать, считая, что в Лондоне он занимается какими-то грязными делами, ждет, когда он очистится, прежде чем смириться с его присутствием в доме.

* * *

Сад жил своей, никогда не замиравшей жизнью. Яблони тянули к солнцу ветви, и со временем их кроны поднялись над стеной. Грушевые деревья один год цвели, а два следующих — отдыхали. Ежегодно и неизменно бархатцы разворачивали свои огненные цветочные головки, и пчелы, вылетая из ульев, трудились над цветочным ковром, усердно собирая сладкий нектар. Густые кустики лаванды заполонили клумбы цветника, но Агнес не прореживала их, лишь собирала цветочные стрелки, отчего ее руки пропитывались их стойким ароматом.

Кошки Джудит регулярно приносили котят, и по прошествии времени эти выросшие котята тоже обзаводились потомством. Кухарка пыталась отловить их, чтобы утопить, но Джудит ничего подобного не делала. Некоторых забирали в «Хьюлэндс» или на Хенли-стрит, но по саду все равно бегало множество кошек разных размеров и возрастов, все с длинными тонкими хвостами, с белыми воротничками и зелеными, как листва, глазами — все гибкие, сильные и здоровые.

Зато в доме не водились мыши. Даже кухарка признавала преимущества жизни рядом с кошачьей династией.

Сюзанна выросла и стала выше матери. Она взяла на себя обязанности ключницы, носила связку домашних ключей на поясе. Она также вела бухгалтерские книги, выдавала зарплату слугам, контролировала расходы и доходы от материнской торговли лекарствами и способствовала расширению пивоваренного и солодового производства. Если люди отказывались платить, она посылала к ним одного из своих дядюшек. В переписке с отцом она сообщала ему о доходах, вложениях, сборах арендной платы с его земель, поименно перечисляя злостных неплательщиков и должников. Она советовала ему, сколько денег лучше прислать им, а сколько — хранить в Лондоне; держала его в курсе о выставляемых на продажу полях, домах или земельных участках. По предложению отца она взяла на себя покупку мебели для нового дома: стулья, кресла, матрасы, бельевые сундуки, гобелены и драпировки, новые кровати. Ее мать, однако, отказалась от новой кровати, заявив, что в старой прошла ее первая брачная ночь и ей не нужна никакая другая, поэтому роскошную новую кровать поставили в гостевую спальню.

Джудит по-прежнему жила рядом с матерью, оставаясь под ее присмотром, словно такая близость гарантировала нечто важное. Что именно, Сюзанна не понимала. Безопасность? Выживание? Достижение какой-то особой цели?

Джудит пропалывала огород, бегала с поручениями, поддерживала порядок на рабочем месте матери. Если мать просила ее сбегать и принести три лавровых листа или цветущую душицу, девочка точно знала, где они растут. Для Сюзанны все растения выглядели одинаково. Джудит могла часами заниматься с кошками, чистила их, разговаривала с ними на каком-то проникновенном и оживленном мурлыкающем языке. Каждую весну она выставляла котят на продажу; она нахваливала покупателям своих питомцев, говоря, что все они искусные мышеловы. «Люди верят ей, — подумала Сюзанна, — глядя на ее доброе лицо с широко посаженными глазами, милой, легкой улыбкой и живым, но бесхитростным, взглядом».

Любая деятельность в саду вызывала у Сюзанны отвращение; она предпочитала в основном домашние дела. Растениям постоянно требовалась то прополка, то подкормка, то полив, и эти противные пчелы, они вечно жужжали, норовя ужалить, и лезли в лицо; а назойливые посетители целыми днями, с утра до вечера, таскались через боковую калитку: они раздражали ее до безумия.

Раз в день она усердно занималась с Джудит письмом и чтением. Она обещала отцу, что научит сестру грамоте. Верная данному слову, она призывала Джудит из сада и усаживала в гостиной перед старой грифельной доской. Это была неблагодарная задача. Джудит нетерпеливо ерзала на стуле, то и дело отвлекалась, таращилась в окно, или дергала нитки из подола платья, отказывалась писать правой рукой, говоря, что ей так совсем неудобно, не слушала объяснений Сюзанны и сразу перебивала ее, едва услышав с улицы крики торговцев пирожками. Джудит никак не могла выучить буквы, не могла понять, как они сливаются друг с другом, превращаясь в слова, зато спрашивала, не могли ли остаться на доске следы слов, написанных еще Хамнетом? Она изо дня в день путала буквы «а» и «с» и не видела никакого различия между «в» и «б», говоря, что они выглядят совершенно одинаково, и удивляясь тому, зачем надо учить, как пишутся такие скучные закорючки. Она пририсовывала буквам глазки, носики и ротики, превращая их в разных человечков, печальных, веселых, кривляющихся. Понадобилось около года, чтобы Джудит сносно научилась подписываться: именной инициал она изображала несколько кривовато, задом наперед и с завитушками, похожими на поросячий хвостик. В конце концов Сюзанна бросила их бесполезные занятия.

Когда она жаловалась матери по поводу того, что Джудит не хочет учиться писать, не желая помогать ей со счетами и взять на себя часть дел по ведению хозяйства в доме, Агнес лишь беспечно улыбалась и говорила: у вас с Джудит разные склонности и способности, но вы обе по-своему талантливы.

«Почему никто не понимает, как мне трудно жить? — с тяжелым сердцем уходя обратно в дом, думала Сюзанна. — Отец далеко и так редко приезжает к нам, брат умер, и я одна в итоге занимаюсь хозяйством в доме, одна присматриваю за слугами. И мне приходится заниматься всем этим, живя вместе с двумя… — мысли Сюзанны споткнулись на слове, — слабоумными». Ее мать, разумеется, далеко не слабоумная, просто она не похожа на обычных людей. Живет по старинке. По каким-то фермерским обычаям. Как привыкла. Она жила в этом новом доме, привнеся в него все обычаи того фермерского дома, где сама родилась, где все жили в общей комнате вместе с овцами; она по-прежнему вела себя как дочь фермера, расхаживая по лесным тропам и лугам, собирая травы в корзину, поэтому лицо ее краснело от загара, а подолы юбок покрывались влажной грязью.

«Никто не считается со мной, — думала Сюзанна, устало поднимаясь по лестнице к себе в комнату, — никто не понимает моих переживаний и страданий». Мать пропадала в саду, копаясь в кучах перегноя, отец — в Лондоне, разыгрывал представления, которые люди называли крайне непристойными, а младшая сестра пряталась где-то в доме, распевая своим хрипловатым тонким голоском вздорные песенки собственного сочинения.

— Кто захочет ухаживать за мной, — горестно воскликнула она, распахнув дверь в свою комнату и позволив ей захлопнуться, — зная, что я живу с такой семейкой? Удастся ли мне когда-нибудь покинуть этот дом? Кому захочется общаться с моими странными родственниками?

* * *

Агнес заметила, как детство спало с ее младшей дочери, точно плащ с плеч. Она выросла и постройнела как березка, лиф платья уже обтягивал женские округлости. Она вдруг перестала скакать и прыгать, носиться, как ветер, из комнаты в комнату или по двору; у нее проявилась плавная женская походка. Черты лица стали более определенными, скулы и нос заострились, и с губ исчезла детская припухлость.

Агнес смотрела на лицо младшей дочери; подолгу смотрела. Она пыталась почувствовать, какова истинная натура Джудит, что ждет ее в будущем, однако бывали моменты, когда она задавалась вопросом: «Могло ли стать таким же его лицо, или в нем проявились бы какие-то особые мужские черты, как бы ее лицо могло выглядеть с бородой, с мужским подбородком, более свойственным крепкому юноше?»

* * *

В городе ночь. Темные улицы погрузились в густое безмолвие, нарушаемое лишь глухим уханьем совы, призывавшей самца. Ветер с ненавязчивой настойчивостью скользил по улицам, словно домушник в поисках плохо запертых ворот. Он играл в вершинах деревьев, раскачивая ветви крон в разные стороны. Гонял воздух на церковной звоннице, отчего колокол тихо гудел своим низким медным голосом. Ерошил оперение одинокой совы, сидевшей на коньке крыши рядом с церковью. Постукивал дверями в рассохшихся коробках, побуждая людей беспокойно ворочаться в кроватях, отягчая их сны тревожными образами и звуками приближающихся шагов или стучащих копыт.

Из-за пустой телеги выскользнула лисица и потрусила в сторону безлюдной темной улицы. Временами она замирала ненадолго, подняв одну лапу, то около здания гильдии, то около школы, где учился Хамнет, а раньше и его отец, словно прислушивалась к чему-то. Потом бежала дальше и вскоре исчезала, свернув в проход между двумя домами.

Окрестные земли когда-то были болотистыми, насыщенными речной влагой. Перед постройкой домов люди сначала осушили болота, укрепили почвы тростником и древесными ветвями, чтобы возводить на них здания, подобно кораблям на море. В дождливую погоду дома погружались в воспоминания. Поскрипывая и кряхтя осевшими фундаментами, они вспоминали о былых временах; потрескивали обшивкой стены, дымоходы и трещины в рассохшихся дверных проемах. Ничто не проходит бесследно.

Город затих, затаив дыхание. Через часок-другой мрак начнет рассеиваться, уступая место рассвету, люди начнут просыпаться, готовые — или не готовые — встретить очередной день. Хотя пока еще все горожане спят.

Кроме Джудит. Завернувшись в плащ с капюшоном, она торопливо шла по улице. Мимо школы, где только что постояла лисица; девушка не видела ее, зато лиса следила за ней из своего укромного местечка в проулке. Лисьи зрачки расширились, и она настороженно наблюдала за странным существом, разделившим с ней ночной мир, оценивая ее плащ, быструю и явно поспешную походку.