— Так с чем пожаловали к нам? — осведомился Лешка, когда гости расселись.

— Хотим помочь в борьбе с супостатом дьявольским, — с достоинством сообщил отец Георгий.

Помимо воли у меня перед глазами тут же возникла картинка — отец Георгий с крестом в руках выходит против Твари, говорит: «Изыди, сатана!» Тварь тут же трусливо драпает с поля боя, а отец Георгий на манер персонажа из фильма «Иван Васильевич меняет профессию» восхищается: «Вот что крест животворящий делает!»

Я потряс головой, чтоб избавиться от наваждения.

— И как же вы нам помогать думаете?

— А чем скажете — тем и поможем. Вам лишние бойцы в отряде не помешают, а мы с Анфисием — люди крепкие и духом твердые. Не можем мы в стороне оставаться, когда прихожане наши один за другим гибнут.

Я посмотрел на отца Георгия с невольным уважением. В его словах не было даже и тени позерства — только искреннее желание помочь и покончить с Тварью раз и навсегда.

— А что вы сами-то считаете — что это за зверь у вас орудует?..

Пока Лешка вел беседу, я исподволь рассматривал отца Георгия. Сколько ему навскидку? Лет тридцать — тридцать пять, не больше, хотя окладистая борода, безусловно, придает ему солидности. Широкоплечий и, кажется, даже повыше меня, хотя я на свой рост пожаловаться не могу. Под рясой не видно, но, судя по всему, весьма крепкого телосложения мужик. Против такого врукопашную идти — мало счастья. Буйные каштановые кудри до плеч, высокий лоб с намечающимися залысинами. Интересно, откуда он? Выговор чуть окающий, голос басовитый, хорошо поставленный. Наверное, выходец с юга России? Скулы широкие, сам румяный, пышет здоровьем. Насмешливые карие глаза за очками в тонкой стальной оправе. Ох, непрост батюшка!

Да и спутник его — Анфисий — тот еще кадр! Неопределенного возраста, где-то между сорока и шестьюдесятью годами, точнее и не скажешь, но, может быть, и старше. Некогда высокий, а теперь сгорбленный, тщедушный человечек с редкими седыми волосами и обширной лысиной. Жиденькая бородка, про которую обычно в народе говорят «козлиная», вытянутые в линию поджатые губы — настолько тонкие, что со стороны казалось, будто их и нет вовсе. Вытянутое желчное лицо с впалыми щеками и желтоватой кожей наводило на мысль, что у дьячка не все в порядке с печенью, а красноватые белки глаз непрозрачно намекали на то, что мужичок не прочь втихую приложиться к бутылочке. Впрочем, как я успел убедиться, эта особенность была присуща практически каждому без исключения жителю поселка.

Дьячок обладал крайне неприятной манерой — впиваться в тебя цепким взглядом водянистых глаз и ждать, пока ты первый сдашься и отвернешься в сторону. Со мной у него этот номер не прошел, но чувствовал я себя после нашей «дуэли» не в своей тарелке. Казалось, что он подозревает меня во всех смертных грехах, вместе взятых, и только и ждет повода, чтобы уличить меня в чем-нибудь этаком вельми непристойном.

Пока отец Георгий говорил, Анфисий все больше отмалчивался, но когда он все-таки раскрывал рот, мне тут же хотелось заткнуть уши — настолько визгливым и неприятным был его голос. Высокий фальцет с дребезжащими нотками звучал как старая циркулярная пила. По мне так подобный голосок запросто мог бы принадлежать базарной торговке, но уж никак не священнослужителю.

Когда Лешка задавал вопросы отцу Георгию, дьячок косился на него и бурчал что-то себе под нос. Я не большой мастак читать по губам, но слово «ироды» в его монологе явно присутствовало. Анфисий не был рад нашему обществу и не скрывал этого. Судя по всему, если бы не батюшка, он бы вообще обходил нас десятой дорогой. Чем мы заслужили такую горячую неприязнь дьячка, я не знал, но инстинктивно не доверял ему ни на йоту.

А вот что до отца Георгия — тут все обстояло с точностью до наоборот. Его негромкий и размеренный говор, а также чрезвычайно простая и подкупающая манера держаться выдавали в нем крайне харизматичного человека. Думаю, прихожане его очень любили — и было за что. Он излагал свою позицию столь красиво и продуманно, что его хотелось слушать еще и еще; батюшка, безусловно, был прирожденным лектором и проповедником. Опять же, как показала его реакция на некоторые провокационные вопросы со стороны Лешки, чужое мнение, веру и взгляды на жизнь он уважал. Когда тот поинтересовался, как они ладят с шаманом, отец Георгий ответил:

— Он — дитя природы, но и порождение Господа Бога нашего. А детям свойственно заблуждаться и считать, будто они знают все лучше родителей своих.

А затем добавил, ухмыльнувшись в бороду:

— Вы его больше слушайте, нехристя нетрезвого! Он у нас горазд сказки рассказывать, особенно когда пол-литрушечку осушит.

Дьячок с осуждением посмотрел на отца Георгия, но ничего не сказал, лишь громко вздохнул.

— Тебя, Анфисий, это тоже касаемо! А то я не знаю о грехе твоем! Опять намедни самогоном причащался, али не так?

Тот вздохнул еще громче и засопел, и я едва сдержался от того, чтобы не хмыкнуть — настолько комично выглядел пристыженный дьяк.

— И все-таки: что, по-вашему, есть Тварь? — вернулся Лешка к волновавшему всех нас вопросу.

Отец Георгий мгновение помолчал, а затем произнес:

— Может, это адское создание, а может, и происки злых людей — сие мне неведомо. Суть одна — и то, и другие дьяволу служат. А значит, это дело и церкви касаемо.

— Тварь — это прямое порождение сатаны, посланное на головы наши за грехи великие! — горячо высказался Анфисий.

— И что же теперь ждать и смотреть, как она по одному всех ваших односельчан вырежет? — Лешка в упор посмотрел на дьячка.

— Я человек маленький, но праведный и во служении Господу твердый! Если понадобится — жизнь свою положу, чтоб ее извести! Иначе бы и ноги моей тут не было!

Со стороны было видно, как отчаянно трусит Анфисий, до дрожи боясь Твари, но его искренний порыв не мог не вызвать у нас ответную симпатию.

— Если что — справитесь с такими? — спросил Лешка, передавая отцу Георгию свой автомат.

Тот взвесил оружие, привычно передернул затвор.

— «АКМ-74», калибр пять сорок пять — недурственно. Полагаю, что да, справимся. Заодно и молодость вспомню…

Мы с Лешкой переглянулись. А батюшка действительно непрост, видимо, и в армии послужить успел, да и навыки не растерял. Впрочем, нам это только на руку — бойцов у нас немного, каждый на счету. Не факт, что от Анфисия будет хоть какой-то прок, а вот в лице Георгия мы точно получили сильное подкрепление.

— Ну что ж, вот и договорились, — подытожил Лешка, забирая автомат обратно. — Где вас искать, если что?

— Вестимо где — в церкви, — улыбнулся отец Георгий. — В любое время дня и ночи мы в вашем распоряжении. Ну что ж, не будем вас отвлекать от важных дел. Пойдем, Анфисий. Благослови вас Господь, дети мои, — размашисто перекрестил он нас с Лешкой и вышел из дома.

Дьячок подпрыгнул со стула, словно поймал занозу в причинное место, и, не прощаясь, выскочил за батюшкой.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — спросил меня Лешка, глядя вслед удаляющимся священникам. — У меня так лично такое чувство, что какое-то кино смотрю, причем уже по второму кругу. Не поверишь, еще как только их силуэты завидел, тут же понял, что это к нам попы пожаловали, хотя рясы тогда еще и не разглядел толком. Вот хоть режь ты меня — ну было это уже, было! Лютующая Тварь, погибшая в дюнах девушка, пришедший на помощь священник…

— А мне кажется, Леха, — только без обид, лады? Так вот, сдается мне, что ты просто устал, вот сознание у тебя чудит.

— Да? Может быть, — как-то неопределенно отозвался Лешка и тут же сменил тему: — Ну а как тебе наши визитеры, что думаешь о них?

— Прямо-таки церковный спецназ какой-то, — хмыкнул я. — Но Георгий мне понравился. Нормальный мужик, без закидонов. Не то что Анфисий.

— Да, у этого субъекта такой вид, что от него молоко надо прятать, иначе скиснет. Неприятный тип, да к тому же фанатик. Трудно с такими.

— В любом случае, если решим, что нам нужна их помощь, обуздывать дьячка будем не мы, а Георгий. Анфисий слушается его беспрекословно.

— Я заметил.

— Вообще такое впечатление складывается, что на весь поселок всего два нормальных человека — учитель да батюшка. Остальные все либо умом слабые, либо законченные алкоголики.

— Ну а что ты хотел? Такая глухомань! Неоткуда тут Ломоносовым взяться, а если бы вдруг и нашелся такой уникум — здесь бы и зачах на корню. Чтоб зверя да рыбу добывать, университет не требуется — были бы реакция да глазомер хороший. Все остальное вторично. А если и были у человека изначально какие-то особые умения, так самогонка их быстро под ноль изводит. Что батюшка, что учитель родом не отсюда, да и к спиртному довольно равнодушны — вот тебе и все объяснение, почему они так среди всех прочих выделяются. Цивилизация есть цивилизация, свой отпечаток на человека жестко накладывает. Кроме того, что один, что другой — люди сами по себе начитанные и образованные. Ладно, пошли, что ли, вопрос с моторкой проясним, а то что-то не вижу я, чтоб нам хоть какое-то корыто пригнали.

— Пошли…


…Поезд замедлил ход, и Станислав прервался.

— Никак, станция?

Сашка прильнула к вагонному стеклу, до боли всмотрелась в темноту.

— Не похоже. Огни не горят, да и рельсы на несколько путей не расходятся. Наверное, опять кого-то пережидаем.

— Жаль. А я уж было размечтался, что наконец-то дорвусь до нормальной пищи, — грустно улыбнулся Стас.

— Не травите душу! — отозвалась Сашка. — Сама о том же думаю, боюсь, скоро живот начнет на все купе рулады выводить.

— Значит, дуэтом выступим, — усмехнулся Станислав. — Мой тоже вот-вот запоет.

— Я на минуточку отойду! — сообщила Полина, которой явно пришлось не по душе то, что ее попутчики вновь нашли общую тему для разговора. — Смотрите тут без меня, ведите себя прилично, приду — проверю! — напоследок кокетливо погрозила она пальчиком Стасу и выскользнула в коридор.

Поезд качнулся, и под столом звякнули пустые пивные бутылки. Одна из них упала и выкатилась на середину купе, а затем, словно испугавшись, закатилась обратно.

— Надо намекнуть нашей соседке, чтоб вынесла, а то всю ночь будем под перезвон стеклотары ехать, — кивнул Стас в сторону пивной батареи. — Еще удивительно, как это она на ногах держится после такой дозы? Ведь бутылку за бутылкой глушит, я бы и то, наверное, с такого количества пива уже вырубился, а ей хоть бы хны!..

Сашка, у которой жарко забилось сердце и вспотели ладони, лишь пожала в ответ плечами. Вот она и осталась наедине со Станиславом, теперь все зависит только от нее. Но что же такого сказать? Признаться в том, что она и сама не знает, что чувствует к нему и никогда раньше с ней такого не происходило? Да нет, как-то глупо получится. А может, сделать вид, что ничего такого не происходит, и пусть он сам сделает первый шаг навстречу? Заманчиво, но вдруг этого заветного шага так и не последует? И откуда только навалилась такая глобальная робость, еще немного, и она от смущения заикаться начнет. Смешно, право слово, ведь взрослая баба, скоро двадцать семь исполнится…

Станислав разрешил ее сомнения, спросив:

— Саша, а вы, как я понимаю, из командировки возвращаетесь?

— Ну да, — подтвердила она. — В этот раз повезло, заодно и родителей с сестрой навестить удалось. Обычно я в свой родной город нечасто попадаю, все больше по стране километры наматываю.

— Трудная у вас работа?

— Да не особенно, я уже втянулась. Первое время, конечно, сложно было, да и в мозгах сидело, что я торгаш — сильно на психику давило, мне ведь с детства талдычили: будешь плохо учиться, в продавцы пойдешь! А потом я сама себе сказала: ну и что, что торгаш? Это тоже почетная и уважаемая профессия, да и непростая к тому же. Если я сама себя за это уважать не буду, то кто же станет? Вот с тех пор я и кручусь белкой. Пока что простым торговым представителем работаю, но в принципе есть перспективы роста. Шефиня в приватном разговоре намекнула, что, если не напортачу, в ближайший год отдаст под мой контроль весь уральский регион. А это и ответственность о-го-го, и одновременно такой простор для деятельности открывается! Впрочем, вам, наверное, это неинтересно, да?

— Было бы неинтересно, я бы не спрашивал, — поощрительно улыбнулся Станислав. — Кстати, как прошло свидание с родными? Наверное, сильно обрадовались, когда вы приехали?..

Сашка мгновение колебалась, а потом ее словно прорвало, и она рассказала Стасу все: и о своей обиде за сестру, которой родители исковеркали жизнь, заставляя придерживаться придуманных ими правил, и о том, что она больше никогда туда не вернется, потому что ей невмоготу видеть, во что превратились близкие люди. Сашке ужасно, до дрожи, захотелось выговориться, сбросить с себя этот нелегкий моральный груз и, паче чаяния, услышать слова одобрения, подтвердить, что она поступила правильно, и по-другому просто и быть и не могло.