– А, вот они! – закричала она, когда мы вошли через заднюю дверь. – И где это вы были? А чего это у вас такой виноватый вид? Что вы делали?

– Ходили в кино, – ответил Кэл, проходя мимо Китти и направляясь к лестнице. – Пообедали в заведении, похожем на ресторан, – это то, что ты терпеть не можешь. А теперь мы собираемся спать. Полагаю, тебе нужно пожелать спокойной ночи Хевен, которая устала, как и я, она же весь дом снизу доверху вычистила.

– Она не исполнила кое-что из моего списка! – выкрикнула Китти. – Она уехала с тобой, а дом оставила в беспорядке!

В одном она была права: я не так уж много убиралась сегодня, потому что и без того все кругом было чисто, да и Китти редко брала на себя труд проверять, убиралась ли я.

Я попыталась было проследовать за Кэлом, но Китти рванулась и схватила меня за руку. Кэл не обернулся.

– Ты, чертова девка, – прошипела она, – ты зачем ставила мой лучший фарфор в посудомойку? И ты разве не знаешь, что я достаю свой «Ройал Дэлтон энд Ленокс», только когда к нам приходят гости? Это посуда не на каждый день! Там края у тарелок отбились, у двух тарелок! И чашки ты составила так, что отбила ручку у одной! А другая вообще разбилась! Я разве тебе не говорила, чтобы ты не ставила чашки, а вешала их?!

– Нет, вы мне про вешать не говорили. Говорили, чтобы я не ставила их друг в дружку.

– Нет, говорила! Я тебя предупреждала! Не делай того, чего тебе не велено!

И пощечина. Потом еще и еще.

– Сколько можно тебе говорить?! – И снова пощечины. – Я же тебе говорила, чтобы ты вешала чашки на крючки, там, под полкой!

Крючки я, конечно, видела, но не знала, для какой они цели. И никакие чашки не висели на этих крючках. Я пыталась объяснить, попросить прощения, обещала заплатить за разбитое. Она презрительно взглянула на меня:

– Из каких денег, дуреха? Эти тарелки стоят восемьдесят пять долларов за комплект на одну персону. Где ты возьмешь такие деньги?

Я была потрясена. Восемьдесят пять долларов! Откуда я могла знать, что красивые тарелки в стеклянном шкафу в столовой – это только для того, чтобы смотреть на них, а не есть из них?

– Ну что ты за дура такая! Надо же, мою лучшую посуду! Все чашки, блюдца, тарелки и прочее – это же такие деньги! Взять и разбить! Вот идиотка! Деревня! Сволочь!

Она больно схватила меня за руку. Я попыталась вырваться.

– Я больше не буду, мама. Клянусь, больше не буду!

– Еще бы! Только попробуй еще раз!

И сильный удар. Кулаком. В лицо. Потом еще и еще.

Я отпрянула, пошатнулась, теряя равновесие, и почувствовала, как глаз наливается, а нос начинает кровоточить после ее боксерских ударов.

– А теперь давай наверх и сиди в своей комнате весь завтрашний день. Дверь я запру. В церковь не пойдешь. И есть не получишь, пока не спустишься и не попросишь прощения – да так, чтобы я поверила, – за то, что испортила мою самую хорошую посуду, которую надо мыть вручную.

Всхлипывая, я бросилась вверх по лестнице, скорее в комнатку, обставленную мебелью, которую выбирали мы с Кэлом. За спиной у меня раздавались отборные ругательства. Китти поливала самыми ужасными словами «деревенскую нечисть», и мне казалось, что эти слова навечно врежутся в мою память. В коридоре я столкнулась с Кэлом.

– Что случилось? – встревоженно спросил он, поймав меня и заставив остановиться, а потом стал разглядывать мое лицо. – О боже! – простонал он, увидев следы ударов и кровь. – За что она тебя?

– Я попортила ее лучшие тарелки… ручку у чашки отбила… ножик с деревянной ручкой положила в посудомойку…

Он решительным шагом направился вниз, и там я услышала, как Кэл впервые заговорил с Китти на повышенных тонах:

– Китти, если над тобой издевались в детстве, это еще не основание измываться над девочкой! Она старается сделать все как можно лучше.

– Ты совсем не любишь меня, – со слезами в голосе запричитала Китти.

– Нет, люблю.

– Нет, не любишь! Ты считаешь, что я ненормальная! Ты бросишь меня, когда я постарею и стану некрасивой. Ты женишься на другой женщине.

– Китти, пожалуйста, хватит об одном и том же.

– Кэл… я не хотела… Я никогда не хочу делать ей больно. И тебе тоже не хочу. Я понимаю, что она в действительности неплохая… Просто что-то в ней… Со мной что-то, не понимаю… Кэл, я так хочу тебя сегодня.

Происходившее в их спальне – о господи! – сняло у меня всякие вопросы относительно того, почему Кэл так держится за нее, несмотря на пренебрежение со стороны Китти его мужскими достоинствами.

В этой спальне за запертой дверью он у нее становился совсем шелковым. Ему-то Китти не ставила синяков под глазом, не разбивала нос в кровь. Не знаю, что уж она там делала с ним, только наутро Кэл улыбался, глаза его сияли, походка стала легкой.


Это следующее утро было воскресным, и Китти простила мне поврежденные тарелки, простила отбитую ручку чашки и испорченный дорогой нож – после того как ей удалось удержать Кэла под каблуком. Однако, когда мы с Кэлом оказались одни в машине – Китти в это время проверяла, что я сделала и чего не сделала, – он обратился ко мне, не глядя на меня:

– Я обещал сделать все, чтобы помочь тебе разыскать Тома. А когда ты будешь готова к поездке в Бостон, чтобы найти родителей твоей мамы, я проведу кое-какую разведку или заплачу другим людям, чтобы они провели поиск этой семьи. Это, должно быть, очень богатые люди. Сужу по тому, что, как я слышал, портретные куклы Таттертона стоят несколько тысяч долларов. Хевен, покажи мне когда-нибудь эту куклу – в тот день, когда ты сочтешь, что полностью доверяешь мне.

Чтобы доказать Кэлу, как велико мое доверие к нему, в тот же день, когда Китти поднялась наверх поспать, я позвала Кэла с собой в полуподвальное помещение. Вначале я загрузила в стиральную машину белье Китти, а затем открыла свой драгоценный чемодан и с нежностью извлекла из него куклу.

– Отвернитесь, – приказала я, – мне надо поправить ей платье… А теперь смотрите. И скажите, что вы думаете.

Он опешил, глядя на куклу-невесту с серебристо-золотыми волосами, и на некоторое время, похоже, лишился дара речи.

– Ой, да это же ты, только блондинка, – наконец произнес Кэл. – Какая же красивая у тебя была, должно быть, мать. Да и ты такая же хорошенькая, как…

Я торопливо завернула и убрала куклу. Мне почему-то стало не по себе. Почему Кэл, увидев куклу, посмотрел на меня такими глазами, словно никогда до этого не видел?!

И вообще, я столь многого не знала! И ночами я не могла заснуть в этой комнатке, забитой вещами Китти, которая и не думала убирать их. А за стеной Китти и Кэл ругались из-за меня.

– Сколько я буду слышать от тебя «нет»?! – тихим, но твердым голосом говорил Кэл. – В предыдущую ночь ты сказала, что хочешь меня каждый день, каждую ночь. А теперь ты снова отталкиваешь меня. Я, в конце концов, твой муж.

– Ну я не могу. Она же рядом. Это ты захотел, чтобы она там была.

– А ты вообще положила ее к нам в кровать! Что касается меня, то мне кажется, что она по-прежнему лежит между нами!

– Я проверяла: стены очень тонкие. Лежу и думаю, что она все слышит.

– Вот почему надо выкинуть оттуда всю твою чепуху. И тогда мы могли бы поставить ее кровать к другой стене, гораздо дальше, чем сейчас. У тебя в классной комнате есть же большая печь для обжига. И всю прочую ерунду тоже надо будет убрать.

– Никакая это тебе не ерунда! Перестань называть мои вещи ерундой.

– Хорошо, не ерунда.

– Единственно, когда мне хочется позлить тебя, – это когда ты ее защищаешь…

– Вот уж не думал, что раздражаю тебя этим.

– Ты дразнишь меня. Ты вечно дразнишь меня, когда говоришь, что знаешь, чего я добиваюсь.

– Нет, клянусь Богом, я не знаю, чего ты добиваешься. Но хотел бы знать. Ой, как хотел бы знать, что за мысли кроются под этими рыжими волосами…

– Какие они тебе рыжие?! Каштановые. Тициановские, – горячо запротестовала Китти.

– Ладно, называй как хочешь. Только я знаю одно: если ты еще раз ударишь Хевен и я, придя домой, увижу у нее разбитый нос, или лицо в кровоподтеках, или синяк под глазом – я уйду от тебя.

– Кэл! Не говори таких вещей! Я люблю тебя, поверь! Не заставляй меня плакать. Я без тебя не смогу жить. Я больше не трону ее, обещаю тебе, не трону. Я и не хотела…

– Так почему же?

– Сама не знаю. Она хорошенькая, молоденькая, а я старею. Скоро мне будет тридцать шесть, а там уж рукой подать до сорока. Кэл, ведь после сорока – это уже не жизнь, ничего хорошего.

– Жизнь как жизнь. – Кэл стал говорить нежнее, с пониманием. – Ты красивая женщина, Китти, и с каждым годом становишься все красивее. Да тебе ни дня больше тридцати не дашь.

Китти взвизгнула:

– А я хочу быть на двадцать!

– Ладно, спокойной ночи, Китти, – произнес Кэл недовольно. – Я, например, уже не буду снова двадцатилетним, однако не печалюсь по этому поводу. Ну и что хорошего было в твои двадцать лет со всей их неустроенностью? А теперь ты знаешь, что собой представляешь. Разве тебе от этого не легче?


Для празднования столь травмировавшего психику Китти тридцатишестилетия Кэл заказал номера в чудесном отеле на берегу моря, и в августе, месяце Льва, мы все трое оказались под зонтиком на пляже. Китти, в своем предельно маленьком розовом бикини, вызывала повышенный интерес купающейся и загорающей публики. Однако она упорно не желала покидать тени яркого в полоску зонта.

– Кожа – вещь деликатная, легко сгорает… Вы-то идите, Хевен, Кэл. Не обращайте на меня внимания. Посижу тут, помучаюсь, а вы идите развлекайтесь.

– А почему ты не сказала мне, что не хочешь ехать на побережье?

– А ты и не спрашивал.

– Но я-то думал, тебе нравится купаться, загорать.

– Вот так-то, ты фактически ничего не знаешь про меня.

Если Китти не получает удовольствия, то и у других ничего не выйдет. Праздник пошел кувырком, а ведь могло быть так весело, если бы Китти пошла с нами в воду. Но она превратила свой день рождения в пытку для нас.

В тот день, когда мы вернулись с моря, Китти усадила меня за кухонный стол, поставила на него большую коробку с принадлежностями для маникюра и начала давать мне первый в моей жизни урок маникюра. Мне было стыдно за свои короткие поломанные ногти, и я восхищалась ее длинными и идеально ухоженными, без единого изъяна, ногтями. Я навострила уши, когда началась лекция Китти на тему о том, как содержать ногти в таком же порядке, что и у нее.

– Перестань кусать ногти, учись быть женщиной. Из деревенской девчонки стать настоящей женщиной – это не так просто. Чтобы стать женщиной, чтобы нравиться мужчинам, нужны время и тренировки, большое терпение.

Тихо, убаюкивающе шумел кондиционер, а Китти продолжала:

– Все они, знаешь, одинаковые, даже самые сладкоречивые. Вроде Кэла. Всем им нужно одно. Ты девочка с гор, ты знаешь что. Им важно залезть тебе под юбку, а когда добились своего и у тебя начинает расти живот, то, оказывается, им не нужен ребенок. Начинаются разговоры, что это не их, даже если на самом деле – их. Им плевать, если они наградят тебя какой-нибудь заразой. Так что усвой мои советы и не слушай даже самого красноречивого парня или мужчину. Включая моего.

Китти закончила покрывать мне ногти ярко-розовым лаком:

– Вот теперь они выглядят куда лучше. Теперь ты не касаешься стиральной доски, не берешь в руки хозяйственное мыло. Косточки на пальцах избавились от красноты. И лицо у тебя выглядит ухоженным. Разве я тебе навредила чем?

– Нет.

– Нет… и что?

– Нет, мама.

– Ты любишь меня, а?

– Да, мама.

– Ты больше не будешь брать мои вещи?

– Нет, мама.

Китти встала, собираясь уходить:

– Еще один целый день на ногах предстоит. Чертоломишь на других, чтобы они хорошо выглядели.

Китти тяжко вздохнула и посмотрела на свои пятидюймовые каблуки. Для ее высокого роста у нее был очень маленький размер ноги. Как и талия, слишком тонкая, скорее предназначенная для более миниатюрной и хрупкой женщины.

– Мама, а почему вы не носите на работе туфли на низком каблуке? Зачем заставлять себя страдать и ходить на таких высоких?

Китти с неудовольствием взглянула на мои босые ноги. Я постаралась спрятать их под юбкой, которая достигала пола, когда я сидела.

– Туфли, которые носит человек, говорят, из чего он сделан. Так вот, я сделана из чего надо – из стали. Я могу сносить боль, страдания. А вот ты – нет.

У нее был какой-то ненормальный образ мышления. Я поклялась никогда больше не заикаться о ее слишком маленькой обуви, в которой пальцы были наверняка подогнуты и никогда не распрямлялись. Пусть мучается, мне-то какое дело?


Летом было полно работы по дому и готовки. Особенно по субботам. Но скоро показались признаки осени. В витринах магазинов появились школьные принадлежности, одежда и обувь для учеников. Восемь месяцев провела я в новом доме. Логан снова стал мне писать, а от Тома я так и не получила ни строки. Меня это сильно мучило, и я уже стала было думать, что лучше расстаться с надеждой получить весточку от него, и вдруг вот оно, пришло желанное письмо! Только одно.