Вирджиния Эндрюс - Хевен, дочь ангела

И снова какая-то сила вынесла меня за дверь. Я посмотрела вниз: Кэл по-прежнему стоял там, словно вросший в пол, играла та же музыка. Я медленно спустилась по лестнице, охваченная романтической тягой к самопожертвованию ради его удовлетворения. Он не повернулся ко мне и не заговорил. Моя рука осторожно спряталась в его руке и крепко сжала пальцы Кэла. Он не ответил.

– Я прошу прощения за эту пощечину, – прошептала я.

– Не стоит, я заслужил ее.

– У тебя очень грустный голос.

– Вот стою здесь и думаю, какой я дурак, сколько глупостей я натворил за свою жизнь. И самая большая из них – я позволил себе думать, что ты любишь меня. Но ты же не любишь меня. Тебе просто нужен отец. Я ненавижу Люка, как и ты, за то, что он не смог стать тебе поддержкой, когда ты в нем так нуждалась. И тогда, может быть, у тебя не было бы такой огромной потребности в другом отце.

И я снова обняла его, запрокинув голову, закрыла глаза и стала ждать его поцелуя… На сей раз не собираясь убегать. Я поступала нехорошо и понимала это, но чувствовала себя перед ним в таком долгу, за который никогда не смогу расплатиться! Я больше не буду дразнить его, а потом вырываться с криком «нет», как это в течение многих лет делала Китти. Я люблю его и хочу его.

Он подхватил меня на руки, отнес в свою спальню, положил на кровать и стал делать пугавшие меня вещи. И только тогда я поняла, что наделала, но было поздно его останавливать. Лицо Кэла выражало само блаженство, глаза пылали, пружины скрипели вовсю от его движений, меня подбрасывало, а груди метались от его чисто животной силы. Так вот что это такое! Все эти движения, горячая иссушающая боль, которая то приходила, то отступала. И если мое сознание пребывало в шоке и не знало, как отвечать, то мой природный инстинкт помогал его движениям – словно в другой жизни я проделывала это тысячи раз с другими мужчинами, которых любила. Когда все закончилось и Кэл, лежа на боку, крепко сжимал меня в своих объятиях, я не могла еще прийти в себя оттого, что все это произошло. Слезы текли у меня по щекам и скатывались на подушку.

Китти сожгла лучшую часть меня, когда бросила в огонь мою куклу. Оставив только темную сторону ангела, приехавшего в горы и умершего там.

Кэл разбудил меня ночью еле слышным поцелуем. Он целовал мое лицо, обнаженную грудь и спрашивал меня, можно ли. «Нет, нет, нет!» Я почти слышала, как Китти выкрикивает эти слова, когда Кэл задавал ей подобный вопрос. Я кивнула и обняла его, и снова мы превратились в одно целое. А когда мы закончили, я снова лежала, ошеломленная, неприятно поражаясь своему слишком активному соучастию в его действиях. «Грязная деревня!» Я ясно слышала, как Китти выкрикивает мне эти слова. «Эти паршивые Кастилы!» – раздавались у меня в ушах слова обитателей Уиннерроу. Что еще ожидать от меня, выходца из семейства Кастил?

Шли дни и ночи, а я не могла освободиться от стыда и чувства вины. Кэл отметал все мои возражения. Он говорил, что глупо винить себя перед Китти, что она заслужила это, что я поступаю не хуже других девушек моего возраста, что он любит меня, по-настоящему любит, и он не просто какой-то проходимец, решивший воспользоваться случаем. Но ничто из сказанного им не уберегало меня от чувства стыда, от сознания того, что я занимаюсь с ним нехорошим делом, совсем нехорошим.

Так Кэл провел со мной две недели, которые, кажется, сделали его очень счастливым, а я все боролась со своими чувствами. Однажды утром Кэл поехал за Китти и привез ее домой. Я убрала комнаты так, что они блестели, украсила их цветами. А Китти лежала на кровати, глядя в никуда, и, похоже, даже не узнавала, где она. Она тогда говорила, что ей хочется домой. Может, потому, что здесь она могла постучать палкой по полу, чтобы позвать нас. О, как мне надоел стук этой палки по полу, который был и потолком гостиной.

Раз в неделю к Китти приезжала мастер из ее салона красоты, мыла ей голову, делала прическу, маникюр и педикюр. Пожалуй, Китти была самым красивым больным в городе. Иногда меня трогала беспомощность женщины, лежащей на кровати в своей красивой розовой ночной рубашке, с длинными пышными и уложенными волосами. «Девочки» были, видно, преданы Китти. Они часто приезжали посидеть с ней, поболтать, посмеяться, а я приносила им угощение на фарфоровых тарелках, потом торопилась убраться по дому, помочь Кэлу в его бухгалтерии и, пользуясь чековой книжкой Китти, оплатить счета по дому.

– Ей не понравится, что этим занимаюсь я, – с беспокойством обратилась я как-то к Кэлу, нервно покусывая кончик шариковой ручки. – Это следует делать тебе, Кэл.

– У меня нет времени на это, Хевен.

Он взял стопку счетов со стола Китти и положил их в ящик.

– Посмотри, какой прекрасный сегодня день. Уже почти месяц, как Китти здесь и мы ухаживаем за ней. Надо серьезно подумать, что делать дальше: платить медсестрам, которые помогают тебе, – дорогое удовольствие. А когда ты пойдешь в школу, потребуется еще одна медсестра для круглосуточного дежурства. Ты ничего не получала от ее матери?

– Я написала ей и сообщила, что Китти очень больна, но она пока что не ответила.

– О’кей. Когда она пришлет ответ, я позвоню ей и поговорю. Она в большом долгу перед Китти. И возможно, пока у тебя не начались занятия, мы найдем какое-нибудь решение. – Он подписал какую-то бумагу, потом взглянул на Китти. – По крайней мере, ей хоть телевизор нравится смотреть. – Я никогда не видела Кэла таким несчастным, как в этот момент.

Что это, наказание для Китти? Заслужила ли она такой удар судьбы? Она сама напрашивалась на это, и Бог воздал ей одному Ему известными путями. Я чувствовала себя измотанной и с удовольствием ответила «да» на предложение Кэла поехать в Уиннерроу, чтобы передать Китти на попечение ее матери. У меня появится возможность увидеть Фанни, навестить дедушку. И поискать Тома. Не говоря уж о том, чтобы увидеть Логана. Без этого невозможно. Но как я посмотрю Логану в глаза?

Наконец пришло письмо от Ривы Сеттертон, матери Китти.

– Мне противно снова ехать туда, – сказал Кэл, прочитав короткое письмецо, в котором не чувствовалось особой озабоченности здоровьем дочери. – Они считают, что я женился на ней из-за денег. Но если мы не побудем у них, то они станут думать, что у нас с тобой какие-то особые отношения.

При этом он посмотрел на меня. Но я и без того почувствовала тоску и желание в его голосе, и опять меня обуяло чувство вины. Я проглотила слюну, поежилась и постаралась не думать о его намеках.

– В конце концов, тебе тоже надо сделать передышку. Ты слишком много работаешь, прислуживаешь Китти, даже когда здесь сиделка. Надо бы отделаться от этих сиделок, на них уйма денег уходит. Но и нельзя позволить, чтобы ты бросала школу ради ухода за ней. Самое скверное в том, что у нее, кажется, ничего нет. Ей просто хочется сидеть дома и смотреть телевизор.

– Вернись к жизни и люби его, пока не поздно, – посоветовала я Китти в этот день, пытаясь дать понять, что она теряет мужа. Это она толкнула его ко мне своей холодностью, жестокостью, вообще неспособностью отдать себя людям.

Когда Кэл пришел домой, я осторожно обратилась к нему:

– Кэл, Китти не хочет оставаться там безвыездно, если это не будет продиктовано состоянием здоровья.

– Я приставил к ней лучших врачей страны. Они провели все исследования, которые только можно придумать, и ничего не нашли.

– Ты помнишь, когда доктора ставили диагноз, они признали, что иногда организм представляет собой для них такую же загадку, как и для нас? Даже если невропатологи сказали, что Китти кажется совершенно здоровой, они все равно не знают, что творится у нее в голове, правильно?

– Хевен, заботясь о ней, мы ломаем собственную жизнь. Я хотел бы, чтобы тебя у меня было гораздо больше, чем сейчас. Вначале я подумал, что ты – это замаскированное благословение. – Кэл рассмеялся. – Надо отправить Китти обратно в Уиннерроу.

Я растерянно смотрела ему в глаза, не зная, что ответить.

Китти лежала в кровати в ярко-розовой ночной рубашке, поверх которой был надет такого же цвета пеньюар с оборками. Волосы у нее отросли, сделались совсем длинными и выглядели весьма ухоженными и здоровыми.

Мышцы не казались такими дряблыми, как некоторое время назад, и глаза не были апатичными и безжизненными. Когда мы с Кэлом вошли, она спросила вяло, без всякого интереса:

– Где вы были?

Пока мы выбирали, кому из нас отвечать, она уже заснула. Меня охватила жалость к такой сильной, здоровой женщине, обреченной провести в постели все оставшиеся дни своей жизни.

Я испытывала и волнение и облегчение в связи с предстоящей поездкой в Уиннерроу, словно и не перенесла там столько страданий.

– Кэл, временами мне кажется, что она идет на поправку, – сказала я после того, как мы вышли из комнаты Китти.

Кэл нахмурился:

– По каким признакам ты судишь?

– Не знаю. Вовсе не по тому, что она делает и чего не делает. Просто, когда я убираюсь в комнате, протираю вещи на ее столике, я чувствую, она наблюдает за мной. Однажды я поймала ее взгляд и могу поклясться, в нем промелькнули эмоции, а не та безжизненность, которую она обычно демонстрирует.

В глазах Кэла появилась тревога.

– Это лишняя причина действовать побыстрее, Хевен. Любовь к тебе помогла мне понять, что я никогда не любил ее. Просто я был одинок и пытался заполнить пустоту в моей жизни. Ты мне очень нужна, и я так тебя люблю! Не устраняйся от меня, не заставляй меня думать, что я вынуждаю тебя…

Он коснулся моих губ и попытался передать мне свою страсть, а руки делали все, чтобы вызвать во мне возбуждение, которого он добивался так легко. Почему меня не отпускало ощущение того, что я топлю себя? Оно посещало меня каждый раз, когда мы занимались любовью.

Я чувствовала себя во власти его тела, его воли, его желаний в такой степени, что это стало меня пугать, как когда-то меня пугала Китти. Нет, физической боли Кэл не доставлял мне никогда… А вот мысленно и нравственно я страдала безмерно. Не желая того, я влюбилась в него, и во мне появилось чувство голода по его нежным ласкам.

Если я съезжу домой, то это спасет меня, спасет его, спасет Китти – так я убеждала себя.

Я нашла бы Тома, увиделась бы с дедушкой, с Фанни, с Кейтом и Нашей Джейн. Это стало у меня вроде заклинания, которое я повторяла снова и снова. Я сделала для себя из Уиннерроу этакое убежище, которое, как мне казалось, решит все проблемы.

За несколько дней до тридцатисемилетия Китти, в чудесный солнечный день мы вместе с Кэлом уложили ее на заднее сиденье, загрузили наши чемоданы в багажник и тронулись в путь. Уже два месяца Китти была в полной прострации, и, судя по всему, в ее состоянии не должно было произойти перемен.

За день до отъезда ее «девочки» вымыли ей голову, сделали завивку, маникюр и педикюр, а утром я протерла ее влажной губкой, надела на нее красивый розовый лифчик и нарядила в новый летний брючный костюм розового цвета. Я попробовала сделать ей приличную прическу, и она получилась весьма неплохой, а после макияжа Китти стала совсем красавицей. Но впервые за все время поездки она не произнесла ни слова – просто лежала, как неживая, как та кукла, которую Китти так безжалостно сожгла.

Все те слова, которые мы с Кэлом должны были сказать друг другу во время моего возвращения в Западную Виргинию, остались невысказанными. Я сидела вместе с Кэлом на переднем сиденье, где нас разделяло расстояние достаточное, чтобы посадить еще и Китти, если бы она могла туда пересесть. Скоро Китти и Кэл окажутся в лоне ее семьи, и Кэл больше не сможет обращаться ко мне со своими запросами. Остается только молить Бога, чтобы Сеттертоны никогда не проведали о том, что вышло между нами. Все это давило на меня, самочувствие было отвратительное. Интересно, а Кэл себя так же чувствовал? Жалел ли он о словах любви, с которыми обращался к девушке из горной деревушки?

Это был наш момент истины – или он скоро должен был наступить. Глаза Кэла были прикованы к дороге, а я смотрела на проплывающие мимо пейзажи. Через несколько недель начинались занятия в школе, а до этого нам предстояло решить, как поступить с Китти.

Я невольно сравнивала эту летнюю поездку с той, которая состоялась зимой, два года назад. Все, что тогда производило на меня впечатление, теперь казалось банальным. Меня больше не занимали золоченые арки «Макдоналдса», а гамбургеры я перестала считать за вкусную еду, особенно после посещений лучших ресторанов Атланты. Как теперь Кэл собирается вести себя со мной? Сможет ли он отказаться от своей любви и страсти, как Китти смогла отказаться от себя самой? Вздохнув, я заставила себя думать о том будущем, когда смогу жить своей жизнью. Я уже сдала квалификационные экзамены по педагогическому профилю и подала заявления на поступление в шесть различных университетов. Кэл сказал, что тоже поедет со мной и, пока я буду учиться на первых курсах, успеет получить ученую степень.