— Если не нуждаемся, вот тут ручкой чиркни, — Стеглов берет из моих рук папку, ручку и сует ее женщине. Она, к моему удивлению, умудряется сосредоточиться на пару секунд и ставит загадочную закорючку об отказе в медицинской помощи.

— Пошли, — тихо говорит Дмитрий Николаевич, но дорогу нам преграждает мужчина, нелепо растопыривший руки и ноги в проходе к коридору.

— П-п-погоди-и… Она ж… Умирает! — с трудом выговаривает он.

— Пациентка здорова и подписала отказ от медицинской помощи. А вы продолжайте в том же духе, такими темпами недолго осталось! — презрительно фыркает Лебедев и успевает пройти мимо хозяина квартиры.

А вот я этого сделать не успеваю.

Слышу, как мужчина недовольно ревет, потянувшись куда-то в бок. Сначала мне показалось, что он, наконец-то упал, не удержавшись на своих худющих шатающихся ногах, но потом я понимаю, что этот нелепый нырок был вполне целенаправленный. И в его руках что-то угрожающе блеснуло.

Наверное, моя расстегнутая куртка оказалась в своем роде роковой ошибкой. Я уловила звук распарываемой ткани рубашки и только успела подумать, до чего же острые ножи в доме у обыкновенного пьянчужки, прежде чем почувствовала, как бок полоснуло колючим жаром.

Стук сердца заглушил все оставшиеся мысли, и мне оставалось только смотреть, как Стеглов и Лебедев накинулись на этого упыря и обезоружили. Все казалось каким-то нелепым бредом…

— Ты как? Он задел тебя? — Стеглов потянулся к моему горевшему боку, но я попятилась, закрываясь курткой.

— Все нормально, — стараюсь сделать лицо поубедительнее. — Давайте просто уйдем отсюда.

— Сто девятая, — голос Дмитрия Николаевича звучит настолько гневным, что, кажется, я такого еще не слышала. — Полицию. Да.

На ватных ногах спускаюсь к машине и, облокотившись о дверь реанимобиля, тяжело выдыхаю, смотря, как Стеглов берет из рук Лебедева сигарету. Но, вопреки моим ожиданиям, что химик тоже сейчас закурит, он подходит ко мне почти вплотную и, устремив на меня свой ледяной злобный взгляд, почти рычит:

— В машину, живо!

Спешу исполнить приказ, чувствуя неприятную тяжесть в ногах и, зайдя в машину, вопросительно развожу руки. Зашла. Можно и повежливее…

— Снимай куртку, рубашку и ложись, — голос химика не терпит препирательств. Вижу, как за его спиной в спешке курит Стеглов.

— Да в порядке я, правда, — проявляю вялую попытку избежать осмотра, но, похоже, что делаю это напрасно.

— Я не ясно выразился?

— Давай, Марин, мы просто убедимся, что все хорошо, — выдохнув дым, говорил Серега.

— Да серьезно, все нормально! — я чуть улыбаюсь и, честно, не вполне понимаю, к чему вся эта серьезность и спешка. Все ведь в порядке, просто бок горит немного.

— Дмитриева, — химик впивается рукой в мое плечо с такой силой, что я чувствую боль сквозь толстенную куртку и, наклонившись к моему лицу зло шипит: — Либо ты сейчас же ляжешь на кушетку сама, либо я уложу тебя на нее силой.

Звучало это настолько угрожающе, что я, нервно сглотнув, глядя в его прищуренные, искрящиеся яростью глаза, согласно киваю и стягиваю с себя куртку, затем рубашку и, наконец, кофту, заметив, что сбоку она насквозь пропиталась кровью. Это что, моя кровь?

Оставшись по пояс в одном белье, ложусь на кушетку, наблюдая, как химик, поменяв перчатки на руках, склонился над моим животом, а Стеглов, докурив сигарету, заходит в машину и присоединяется к моему преподавателю.

С одной стороны, хочется приподняться и глянуть на нанесенный урон, но с другой, судя по сосредоточенным лицам бригады, мне даже знать не хотелось, что там. Я чувствовала на себе прикосновения рук, совсем легкие, но отзывающиеся по всему телу жгучей болью. В какой-то момент я зашипела, не сдержавшись, но никто в мою сторону даже головы не повернул.

— Надо шить, — наконец проговорил Серега, обращаясь к химику.

— Вижу, — ответил он. — В больницу нельзя.

— Дим, — возразил Серега. — Зашивать и недельку цефазолина. Надо в больницу. Понимаешь, надо шить!

— И зашьем! — грубо огрызнулся Дмитрий Николаевич. — Вызов сдадим ментам и у станции зашьем. Дмитриева, ты как? Голова не кружится? Надо продержаться еще какое-то время, а там и подлатаем тебя.

— Надо, значит продержусь, — киваю я, чувствуя сильное головокружение, но умалчивая о нем. Это ерунда, уверена. Просто царапина. Кровью же не истекаю.

Почувствовав, как на рану в моем боку что-то накладывают, приподнимаюсь по команде химика и засовываю руки в рукава своей блузки. Лебедев ловко застегивает на мне пуговицы, несмотря на все мои возражения, что я способна одеться сама. В моей голове мелькала назойливая мысль, которую я изо всех сил старалась отогнать от себя прочь: он меня больше с собой не возьмет.

— Сережа, прости, что рубашку тебе попортила, — дрожащим голосом проговорила я.

— Это не ты попортила, не извиняйся, — ответил Серега. — Приехали, — проговорил он, когда послышался звук подъезжающей машины. Видимо, полиция подоспела.

— Дмитриева, лежишь тут так тихо, как только можно, — сказал химик. — Будет больно — терпи. Стонать и жаловаться нельзя. Помирать на моей смене тоже нельзя.

— Помирать? — выдыхаю я. Что там за ранение-то?

— Это я на всякий случай.

Не знаю, сколько я так пролежала, уставившись в люк реанимобиля на крыше. В какой-то момент, я почувствовала, что начинаю просто отключаться. Сон и усталость навалились на меня с такой силой, что не поддаться соблазну и не погрузиться в вязкую темноту сновидений было почти невозможно. Сейчас бы хоть немного поспать. Кажется, уже прошла целая вечность.

— Не спим, не спим! — чья-то ладонь легонько хлопала меня по щекам.

— Да я и не… О-о-ой…

— Потерпи, Марин, пока шок был, боль не была такая сильная, сейчас надо потерпеть, — у изголовья устроился Серега, а рядом со мной химик и, приподняв край рубашки, быстро взглянул на рану и достал из кармана телефон.

— Машуля, привет, — будничным тоном поздоровался он. — Я тоже рад. Ты уже как, закончила? А можешь немного помочь? К девятой станции пусть подвезет тебя. Тут зашить надо порезик один. И цефазолина семь возьми, будь добра. Ну, большой порезик. Ага, пальчик порезали, — слышу, как химик смеется. — Нет, я же обещал. Да в прошлом, серьезно! Да цел я, цел! Это не мне, — встречаюсь с обеспокоенным взглядом Дмитрия Николаевича и чувствую почему-то жуткий стыд, что доставила столько проблем. Надо будет обязательно извиниться. Но потом, не сейчас. Сейчас я так хочу спать! Даже с этой жгучей болью…

— Не спим, Дмитриева, — снова это похлопывание по щекам. Нет, пожалуй, перед ним не буду извиняться.

Доехав до станции, с удивлением отмечаю для себя, что уже прилично стемнело. Сколько же мы передавали этот проклятый вызов?!

— Димочка, ты же обещал, что больше в драки не полезешь? — слышу голос Маши совсем рядом с собой. — Ой, Марина?

— Привет, Маш, — здороваюсь я и стараюсь улыбнуться. — А Леша тут?

— Он в машине, позвать?

— Ни в коем случае! — чуть громче, чем рассчитывала, прошу я.

— Давай, я зашью. Не надо внимание привлекать, — бормочет химик, и я слышу шуршание пакета, передаваемого Машей. — Собачнику твоему я сам все объясню. Можешь ему так и сказать.

— Так, Димон, я на станцию. Нужен тебе сейчас? — Серега выпрыгнул из машины.

— Нет, я зашью, — отозвался Лебедев. — Иди, Маш, я справлюсь, тут ерунда.

— Ладно, мы пока рядом побудем, если что — звони, я подойду, — сказала Маша и вышла следом за врачом. В машине мы с химиком остались вдвоем.

Он молча надел новые перчатки, расстегнул на мне рубашку и убрал кровоостанавливающие марли. Движения ловкие, уверенные, словно отточенные годами. Интересно, много ему приходилось зашивать ножевых ранений?

— Ой! — шиплю я, когда чувствую прикосновение иглы. — Это что?

— Лидокаин, — отвечает химик. — Думаешь, я буду «на живую» шить?

— Надеюсь, что нет, вы же не фашист… Ай! Хотя я не уверена!

— Не дергайся, времени мало. Сейчас на вызов отправят, и придется шить в дороге. И тогда на твоем животике будет не аккуратный шов, а произведение постмодернизма.

— Вы шутите. Значит все не так плохо? — с надеждой в голосе спрашиваю я.

— Швы — это не самое страшное, — серьезно отвечает он. — Главное, как заживет. Антибиотики колоть надо будет. Одному Богу известно, где до этого побывал чертов нож. На «три» глубокий вздох. Не вздумай орать. Раз, два, три…

Я молчала, хоть и чувствовала все, что со мной делают. Даже боль чувствовалась, правда как-то странно, отдаленно. Дмитрий Николаевич торопился и не стал ждать, когда лидокаин полностью обезболит. Я послушно вдыхала по команде, ощущая, как прокалывают края моей раны. Восемнадцать проколов. В спешке. Девять швов. Порезик, ага…

— Вы красиво хоть шьете-то? — хочется как-то отвлечься от раздумий, что именно могли резать этим ножом до меня.

— Обижаешь! — слышу, как усмехнулся Лебедев. — Будущий муж будет в восторге!

— Вы либо оптимист, либо с юмором у вас не очень, — горько усмехаюсь я. — Дмитрий Николаевич, — позвала я, почувствовав медленно подступающую панику.

— Чего тебе?

— Я боюсь, — тихо признаюсь я и чувствую нарастающий ком в горле. Наверное, высказав это вслух, я в первую очередь призналась в своем страхе самой себе. Лебедев молча и аккуратно обрабатывает края раны йодом и, закончив, заглядывает в мои глаза. Стыдливо закрываю их, уронив слезы и тихо всхлипнув, но едва не вскрикиваю от неожиданности, потому что чувствую, как его рука, уже без перчатки, вытирает слезы с моих щек.

— Я тоже боюсь, Дмитриева.

А затем, поднеся к уху трубку своего телефона, отворачивается и, тяжело вздохнув, тянет руку к переносице в своем привычном усталом жесте.

— Маш, тащи своего собачника сюда, — он взглянул на меня, быстро повернувшись. — Да, зашил. Нормально.

Стараюсь дышать ровно, чтобы не испугать своими слезами брата, но, увидев его взволнованное лицо, понимаю, что от долгой и гневной беседы по поводу опасности, которой я себя подвергаю, мне не открутиться. Зато страх частично пропал. Теперь я снова боюсь, что мои разъезды со «скорой помощью» закончились раз и навсегда.

— Ты хоть понимаешь, что это дело уголовное? — похоже, брат решил начать прямо тут. — Это ножевое! О чем вы думали?! Лебедев, как так-то?!

— Леша, пожалуйста, давайте отвезем Марину домой. Ей и так на сегодня досталось!

— Ты же взрослый мужик! Чем ты думал?

— Ты прекрасно все знал, почему не отговорил сестру?! — шипит в ответ химик. — Ты ведь у нас авторитет для нее!

— Блин, можно мы просто уедем, а вы потом как-нибудь встретитесь и поорете друг на друга? — поднявшись с Машиной помощью, я, чувствуя свой онемевший бок, накидываю пуховик и выхожу из машины.

Домой мы едем в полнейшей тишине. Кажется, что даже воздух пропитался электричеством от нарастающего напряжения. Маша постоянно интересуется, как я себя чувствую, а я, развалившись на заднем сиденье, думаю только о том, что все это происходит не со мной. Это все дурной сон. Сейчас я проснусь, вытащу из-под головы учебник, на котором заснула и, повернувшись на другой бок снова засну, получив, наконец, от товарища Морфея адекватные и не такие криминальные сны. Пони, цветочки, принцы… Что там должно сниться нормальным барышням моего возраста?

Дома на кухне уже во всю хозяйничают мои подруги. Но увидев меня в коридоре, почему-то обе замирают. Взглянув в свое отражение, понимаю, почему: я стою мертвенно бледная. И, держась за стенку, улыбаюсь мягко говоря, полоумно. Да, видок тот еще…

— Температура, плохо стало, — оправдываюсь я.

— Марин, это что, кровь? — севшим голосом спрашивает Фаня, указывая ложкой на мою блузку.

— Упс… — только и могу проговорить, оттянув белую ткань. — Ну, вот, теперь только выкидывать.

— Что случилось? — Аня стоит чуть позади, вжавшись в стенку. Я и забыла, как она боится вида крови.

— Девочки, милые, — вздыхаю я, передав Маше пуховик. — Давайте так: вы не будете меня ни о чем спрашивать, а я притворюсь, что просто приболела?

— Это твоя кровь?! — голос Фани дрогнул.

— Пальчик порезала, — зло бросает братишка, проходя на кухню. — Ложись, давай. Девчонки, пошли, поесть ей сделаем, а я вам расскажу о врачебной тайне…

— Ты же ветеринар! — нахмурив брови, сказала Исаева, поспешно удаляясь из коридора.

— У ветеринаров тоже могут быть тайны! — доносится с кухни устрашающий и раздраженный голос.

Дойдя до кровати, с досадой понимаю, что обезболивающее начинает отходить, и боль постепенно возвращается, но стараюсь не подавать виду, чтобы никого не пугать. Из коридора доносится требовательный сигнал мобильного, и Фаня уходит, чтобы по моей просьбе принести его. Только потом мне в голову приходит мысль, что надо было, наверное, попросить Машу…