Боже, Боже, Боже… Мне не жить. Ну скажите хоть что-нибудь!

— Дмитриева, выдохни, а то бледная, как смерть! — примирительно сказала Марина Викторовна, зайдя в кабинет и обернувшись ко мне. Я последовала ее совету и опустила голову вниз, не в силах смотреть ей в лицо. Взгляд тут же упал на побелевшие костяшки моих пальцев, сжимающих сумку. — Садись.

— Марина Викторовна, я… Мне… — начала я, но руссичка выставила указательный палец, призывая меня к тишине. Я тут же заткнулась.

— Сейчас говорю я. Потом, когда я все скажу, будешь говорить ты.

— Поняла, — покорно кивнула я.

— То, что я увидела в лаборантской кабинета химии, меня, мягко говоря… Удивило. Из всех учеников ты всегда выделялась ярче других, но не из-за модных тряпок или вызывающего развязного поведения, как некоторые, — презрительно фыркнула Марина Викторовна. — А из-за своего пытливого ума, который развивался вместе с интересом к окружающему миру с каждым годом и никогда не переставал радовать нас, учителей. Ты доказала всем, что получаешь свои отметки и первые места на конкурсах и олимпиадах не потому, что выросла в семье влиятельных людей в своем кругу, а потому что ты упорно занимаешься. Понимаешь, Марин, ты заслужила мое уважение за все эти годы, что я тебя знаю. И, думаю, что под моими словами подпишется любой преподаватель. И я прекрасно понимала, что тотальный контроль со стороны родителей, а так же самоконтроль, в конце концов, до добра не доведет. Башню сорвет, говоря вашим языком, — резко сказала она. — Хотя, ты всегда казалась мне здравомыслящим человеком, который сначала думает, а потом действует.

Я слушала, уперев свой взгляд в глупый старый календарик на столе учительницы и сгорала со стыда. Самое обидное для меня — разочарование в ком-то. И теперь я отчетливо себе представляю, каково это, когда разочаровываются в тебе…

— Тебя можно понять, Дмитрий Николаевич — чертовски привлекательный, будем откровенны. Полшколы девчонок и весь женский преподавательский состав слюни пускает, когда он идет по коридору. Видимо, из-за этого он старается лишний раз из кабинета не выходить. Повторюсь, тебя можно понять. Постоянные ограничения, зацикленный круг вечной учебы… Кто угодно сорвется. Я только не понимаю, чем думал Дмитрий Николаевич?! Пострадает и твоя репутация, и его! Да его больше ни в одно учебное заведение не примут, если узнают, что он… — слова так и остались невысказанными, но я поняла, что руссичка тоже успела напридумать себе Бог знает что. — И я всегда уважала его, как адекватного, умного мужчину. Но, признаться, сейчас я даже не знаю, что думать! Со стороны это все могло бы выглядеть так, будто достаточно молодой преподаватель решил совратить свою ученицу. Воспользоваться ее слабостью, ведь он, в первую очередь, мужчина! А ты, хоть и не выглядишь, как размалеванная Королёва со своей свитой, но не менее привлекательна, чем она! Но я не понимаю одного: когда он пришел в тот день ко мне в кабинет, он сказал, что готов уволиться, лишь бы я никому ничего не говорила о тебе. А сейчас он попросил, чтобы я на тебя не давила, потому что ты себя все еще нехорошо чувствуешь… Еще тогда во мне закрались сомнения в этих словах, а сегодня все стало ясно, как день: он заботится о тебе! Не как об ученице, а как если бы ты была действительно ему важна!

Сказав это, она замолчала, а я оторвала взгляд от проклятого календарика. Эти слова прозвучали словно гром среди ясного неба и долгожданной спасительной прохладой посыпались на мою кипящую голову. Это правда?

Марина Викторовна какое-то время просто смотрела мне в глаза и, словно ощутив то тепло, которое растеклось внутри меня, тяжело вздохнула:

— Ты — несовершеннолетняя. Он — твой учитель. Я, как твой преподаватель, должна сообщить об этом инциденте твоим родителям и руководству школы, чтобы Дмитрия Николаевича немедленно уволили.

Из легких словно весь воздух выбило. Она же обещала ему… Она же сказала, что будет молчать!

— И я это сделаю, — твердо продолжила она. — В том случае, если еще раз увижу вас.

— Черт… — выдохнула я. Вот уж потрепали мне сегодня нервы!

— Марина, это я тебе говорю, как преподаватель, — Марина Викторовна подошла поближе, а затем уселась за соседнюю парту, развернувшись ко мне, и заглянула в мои глаза. — А сейчас я хочу к тебе обратиться, как женщина. Я не знаю, что движет Дмитрием Николаевичем. Умные люди зачастую бывают невероятно хитры. Не уверена, что это касается и его, но… Пожалуйста, будь разумной девочкой. Мне будет очень больно и неприятно, если тебя обидят. Потому что то, что я видела в лаборантской… — Марина Викторовна замялась. — Наверное, даже хорошо, что я вас прервала… Ты поняла меня?

— Поняла, — с жаром ответила я. — Марина Викторовна, прошу вас, мне невероятно стыдно! Я… Я… — я так разнервничалась, что начала задыхаться и, опустив глаза, снова увидела этот идиотский календарик.

— И, Марина, пожалуйста, — руссичка призвала меня обратить на нее внимание. Я подняла голову, всматриваясь в ее обеспокоенные серые глаза. — Я зашла в кабинет и спросила у учеников, где Дмитрий Николаевич. Они сказали, что он зашел в лаборантскую. Я даже постучала, прежде чем открыть дверь! Ты понимаешь?! На моем месте мог оказаться кто угодно! Вам обоим невероятно повезло! А если бы зашел кто-то из учеников?! Детей же вообще не заткнуть! А если бы зашла Лидия Владимировна?! В лаборантской бы нашли два трупа!

Я подавила в себе смешок, потому что то, о чем она говорила, было очень даже не смешно. Нельзя вот так вот терять голову. Это слишком опасно.

— Я не одобряю ваш поступок, но… Честное слово, неужели нельзя быть аккуратнее?!

Она всплеснула руками и, встав из-за парты, подошла к своему столу. Честно, говоря, я испытывала настоящее облегчение. Я-то думала, что сейчас будет море криков, слезы, угрозы, сопли, кровь, кишки…

— Дмитриева!

— А? — похоже, я задумалась.

— Ты свободна, вернись лучше на урок, а то тебя одноклассники проклянут, — сказала Марина Викторовна, взяв с подоконника электрический чайник. — И не вздумай сейчас подниматься в кабинет химии!

— Нет, конечно, нет, — улыбнулась я и поспешила покинуть класс, пока учительница не передумала.

Выйдя из помещения, я шумно выдохнула. Ну, кажется, все прошло не так-то плохо? Теперь одним переживанием меньше. Зайдя в туалет, я решила умыть лицо холодной водой и, уперев ладони в края раковины, несколько минут рассматривала себя в зеркале. Темноволосая девочка в отражении была очень взволнованна, но темно-карие глаза блестели от радости. Я еще раз провела мокрыми ладонями по щекам и, выключив воду, пошла к лестнице, по пути доставая телефон.

«Живее всех живых» — написала я быстро и отправила сообщение химику.

Ответ застал меня у самого кабинета физики, когда я схватилась за ручку двери.

«Тогда заходи после уроков сегодня, я тебе электрошокер подарю».

Я замерла, глупо моргнув. Электрошокер? Это значит, что…

Во след первому, пришло второе сообщение, и я чуть не закричала от радости.

«Завтра ночная смена».

========== Глава 18. О “королевских” чувствах и директорских ковриках. ==========

— Нет!

Это был, наверное, уже миллионный отказ. Любой бы на моем месте давным-давно смирился, но я, почему-то цеплялась за каждую свою попытку, думая, ну, вот сейчас точно разрешит! Нет? Ну сейчас еще попрошу и точно! Опять нет! Ну, пожалуйста!

— Я сказал, нет! Хочешь, чтобы я тебя дома запер?

— Как ты это сделаешь? Дверь изнутри открывается без ключа, — не без любопытства поинтересовалась я.

— Я достаточно изобретателен, — отмахнулся брат.

— Я — тоже! — не сдавалась я. — Ты же не хочешь это проверять?

— Мой ответ — нет! — медленно, будто разговаривая с умственно отсталой, коей он меня, несомненно, и считает, проговорил Леша.

— Хорошо, — кивнула я. — Леш, давай будем взрослыми рассудительными людьми и отбросим на время все факторы, которые делают наше мышление субъективным?

— Капец, ты иногда меня пугаешь! — почти с суеверным ужасом проговорил он после моего предложения.

— Если и после этого ты останешься при своем мнении, я больше не предприму ни одной попытки тебя уговорить. Буду вести себя как шелковая. Хочешь, могу даже снова начать корчить из себя идеальную, как любят мама с папой. Мне это несложно, правда, — грустно проговорила я.

— Даже не пытайся меня на жалость пробить.

— Да Боже упаси! Нюни распустишь и зальешь тут все соплями! Ладно, все, — примирительно кивнула я, выставив руки вперед, когда увидела реакцию Леши на свое едкое замечание. Похоже, общение с химиком и правда немного негативно на мне сказывается. — Давай рассуждать трезво. Та профессия, которую ты выбрал, связана хоть каким-нибудь образом с риском?

— Ни капельки, — надменно ответил братец.

— Леш, трезво, — упрекнула его я. Его по-детски наивная вера в собственную неуязвимость, присущая в какой-то степени всем парням, немного не соответствовала правде.

— Ладно, связана. Риски есть. Серьезные, — братишку словно «переключило». Сейчас я отчетливо вижу, что передо мной не любящий и заботливый брат, который немного «придушил» своей любовью, как это свойственно обычно родителям, а спокойный, рассудительный человек, выключивший свои чувства и включивший, наконец, логику. Значит, и мне так надо. Мы должны стать на время друг другу чужими, чтобы рассмотреть ситуацию со всех сторон.

— Да, — кивнула я. — У отца на работе есть риски? Я имею в виду только те, что угрожают непосредственно его жизни и здоровью. Мы ведь об этом беспокоимся?

— Есть, но меньше, — нехотя признал мою правоту Леша. — Он все меньше практикует. А теперь и вообще не будет… К чему ты ведешь? Причем здесь папа?

— Подожди, — попросила его я. — То есть, по идее, ты подвергаешь себя большей опасности на работе, чем папа?

— Макак, твои доводы притянуты за уши.

— А если я решу забить на все свои мечты и желания, стану маминой и папиной возможностью реализовать все их амбиции, буду беспрекословно выполнять каждое их желание? Поступлю туда, куда папа скажет, пойду по тому профилю, по которому направят его толстопузые приспешники, буду учиться, как всегда, на одни пятерки, блестяще закончу академию и потом сменю его на посту, чтобы круглосуточно сидеть среди бумажек, постепенно все меньше и меньше занимаясь «мирскими» случаями? И буду каждый божий день приходить домой с работы, ложиться в кровать и, закрыв глаза, буду, стиснув зубы, запрещать себе даже думать о том, что все могло бы быть иначе? Потому что буду понимать, что достаточно хотя бы на долю секунды представить себе, что я могла бы пойти по тому пути, который выбрала бы сама, и мне ничего больше не захочется, кроме как выйти в окно.

Слова сами срывались с губ. Кажется, они жили глубоко внутри меня, будто заготовленные несколькими годами ранее. Будто бы ждали своего часа: наконец быть услышанными. И вот, сейчас я дала себе разрешение высказаться, пусть не перед теми, кому они действительно предназначались, но тому, кому действительно нужно было их услышать. Я сказала и сама пришла в ужас от того, что это все может стать правдой. И, что самое страшное, что это, скорее всего, меня и ждет.

Леша молча смотрел на меня, широко открыв глаза и тяжело дыша. А я только сейчас поняла, что крепко сжимаю кулаки, до боли вонзая отросшие ногти в ладони.

— Скажи, в такой жизни есть риски? — тихо спросила я. — Просто скажи, что нет, и я смирюсь со всем этим. Не знаю, получится ли у меня, но я буду честно пытаться.

Тишина казалась бесконечной и настолько тяжелой, словно небесный свод сейчас рухнет на мои слабые плечи под напором всей этой правды. Взгляд Леши смягчился. Он слегка наклонил голову, как бы высматривая что-то во мне, а потом расслабленно опустил плечи и, по своему обыкновению, облокотился о стенку коридора, скрестив руки на груди.

— Пообещай мне только, что не будешь тупить, если надо будет воспользоваться шокером? — достаточно мрачно проговорил он, а внутри меня сердце громко ударило о ребра от радости.

— Леша, Леша, спасибо! — я потянулась, чтобы обнять брата, и он снисходительно наклонился ко мне, подставляя под поцелуй щеку.

— Да, и этот твой Лебедев, — брезгливо поморщился братец. — Я ему все еще не доверяю. То, что я тебя отпускаю, вовсе не значит, что он вошел в мой круг доверия! Ты сама за себя отвечаешь. Постарайся это понять!

— Спасибо! — еще раз бросила я и, сняв с крючка у двери связку ключей, выскочила на лестничную клетку, на ходу застегивая пальто.

Предстоящая ночная смена заполнила все мои мысли. Я уговаривала брата, чтобы он меня отпустил на нее, начиная со вчерашнего вечера. До глубокой ночи, пока мною не было принято решение, что утро вечера мудреней. Как в результате и получилось, хоть и не без труда. К слову, Леша, увидев шокер в моих руках и немую просьбу в глазах, обо всем сразу догадался и настолько разозлился, что около часа провел в одиночестве на кухне, периодически злобно пиная мебель. Думаю, что в тот момент Лебедев обыкался, потому что братец мой вспоминал его, скорее всего, феноменально много и далеко не самыми лестными словами. И только спустя час он был способен вести диалог.