— Она, — ответила Лидия Владимировна, держа меня за плечи, а я почему-то под строгим и внимательным взглядом врача скорой помощи потеряла дар речи. Снова вернулся этот страх, будто я сделала что-то не так… Но ведь появился пульс, а это главное…

Почти все ребята, держась на приличном расстоянии от врачей, высыпали во двор, провожая Степанова до реанимобиля. Лидия Владимировна шла ближе всех, держа меня под локоть, молча, растерянно оглядываясь и искоса посматривая на меня. А я таранила взглядом синюю форму докторов и ощущала, как покалывает кончики пальцев.

Погрузив Степанова в машину, врач, прежде чем зайти следом, повернулся к нам и, положив на мое плечо тяжелую ладонь, ободряюще сжал ее.

— Молодец, спасла его, — уверенно сказал доктор. — Молодец, — еще раз кивнул он, а потом повернулся, пропустил Лидию Владимировну и, сев в машину, закрыл дверь.

Я смотрела вслед уезжающему реанимобилю, который, включив мигалку и сирену, быстро развернулся и покинул лицейский двор. Я провожала взглядом огни до тех пор, пока они не скрылись за поворотом, а потом молча опустилась на ступеньки лицейского подъезда и положила руки на колени, тупо на них уставившись. На раскрытые, до сих пор трясущиеся ладони упала слеза. Это моя? Еще одна. Я шмыгнула носом и закрыла лицо руками, понимая, что вся моя хладнокровность рушится сейчас, в одно мгновение. И, когда я заплакала в голос, то почувствовала, как кто-то осторожно пытается заставить меня встать, приобняв за плечи.

— Пойдем, — послышался голос Жени у самого уха, и я, повиновавшись, встала со ступенек. Подняв глаза, я увидела перед собой толпу, которая теперь уже стояла вокруг меня. Женя, все еще обнимая меня за плечи, повел меня вперед.

— Марин, пока, — кто-то дотронулся до моего пиджака.

— Пока, Марин, — чье-то прикосновение к плечу. — Пока!

— Димон! Димон! — голоса, громкие и тихие, доносились до меня со всех сторон. Я уже не могла сдерживать слез. Когда Женя открыл дверцу машины и усадил меня на переднее сиденье, я подняла глаза и увидела сквозь тонированное стекло, как ребята провожают меня.

***

Я не сразу смогла успокоиться. Дома я плакала так долго, что у Жени лопнуло терпение, и он, грубо схватив меня за руку, повел в ванную, чтобы там умыть мое лицо ледяной водой. Как ни странно, этот дедовский способ сработал. Я хотя бы смогла дышать более-менее ровно и, усевшись на табуретку на кухне, приняла из рук Жени стакан. В стакане оказался крепкий черный кофе без сахара и молока. И я, выпивая напиток мелкими глотками, подумала, что это — самый вкусный кофе, который я когда-либо в жизни пила.

— Жень, можно, я спать пойду?

— Конечно, почему ты спрашиваешь? — мне казалось, что голос Жени доносился откуда-то издалека. Веки потяжелели, хотелось поскорее принять горизонтальное положение.

— Я не знаю, — честно ответила я, зевая. — Ты посидишь со мной, пока я не усну?

— Посижу, — спокойно ответил Женя, а затем помог мне подняться и дойти до своей комнаты.

Я заснула практически сразу, как голова коснулась подушки. Один раз я сквозь сон приоткрыла глаза и увидела Женю, сидящего на моей кровати и устало опустившего голову на руки. Я только успела подумать, что он, наверное, тоже натерпелся, как тут же снова заснула. Потом я слышала чьи-то голоса. Кажется, голоса родителей, Жени и, похоже, даже брата… Но я все равно крепко спала, где-то на подсознательном уровне игнорируя любые помехи моему восстанавливающему отдыху.

И только когда яркие лучи утреннего солнца стали настойчиво светить в мое лицо, сон ушел окончательно. Нос уловил легкий аромат папиного парфюма, а когда я приоткрыла глаза, папина рука коснулась моей головы и нежно провела по волосам.

— Пап… — хрипло проговорила я, поворачиваясь на спину. Папа улыбнулся мне удивительно ласковой, искренней улыбкой, какую я не видела на его лице уже очень давно. В свете яркого солнца это выглядело вообще как-то уж очень умилительно. Я посмотрела в окошко.

— Я проспала, да?

— Все в порядке. Тебя освободили от занятий на пару дней, — спокойно ответил папа, еще раз погладив меня по голове. — Ты что-нибудь хочешь?

— Да, — кивнула я, поразмыслив несколько секунд и прислушавшись к себе. — Я есть хочу. А тебя что, тоже освободили?

— Я сам себя освободил, — усмехнулся папа, растрепав темные с проседью волосы, а я усмехнулась в ответ. Но, приподнявшись, я с досадой обнаружила, что он сидит передо мной в одном из своих деловых рабочих костюмов. Отец уловил мой взгляд и перемену в настроении.

— На пару дней, к сожалению, не получилось себя освободить… Марин, ты…

Он замолчал, разглядывая мое заспанное лицо, но, улыбнувшись, продолжил:

— Ты поступила очень храбро, — твердо сказал отец. — Мне все рассказали. Я очень горд, что моя дочь не растерялась и сумела оказать первую помощь… — папа снова осекся, и на секунду мне показалось, что он сейчас даже пустит слезу. Только не это, я же тогда тоже расплачусь!

— От министерства здравоохранения совместно с дирекцией лицея тебя хотят наградить. Вроде как даже телевидение приедет, — папа снова взъерошил свои волосы.

— Наградить? Зачем? — спросила я, не очень понимая, что героического в откачивании человека. Так бы поступил любой врач… Да, только вот я-то пока не врач…

— Потому что ты спасла жизнь своему однокласснику, — просто ответил отец, разведя руки в стороны. — Мне надо сказать им приблизительно, на какое число назначать мероприятие.

Я поморщилась, услышав ненавидимое мною слово «мероприятие», но, вздохнув и зачесав пальцами спадающие на лицо пряди назад, задумалась, а потом ответила:

— Можно, я сначала отдохну?

— Конечно, — кивнул папа, поднимаясь с кровати. — Да, тебе твои подружки звонили, говорили, что я обязан их к тебе пустить сегодня.

Я усмехнулась, представив, как Фаня ставит моего отца перед фактом, желая навестить меня, а папа наверняка теряется, не понимая, как вообще к нему кто-то может обращаться в приказном тоне. Ведь, я уверена, Фаня обращалась к нему именно так и никак иначе.

— Если вы с мамой не будете против, — попросила я, и папа одобрительно кивнул.

— Пап?

— Да, Марин? — отец замер в дверях, чуть обернувшись ко мне.

Я вспомнила слова Ани о том, что мне надо рассказать все отцу, о том, что он меня поддержит. И мысли о Дмитрии Николаевиче лавиной хлынули на меня. Я вдруг поняла, что ведь на месте того усатого врача вполне мог оказаться и Лебедев. И ведь он наверняка узнает обо всем, если уже не узнал. И если так, то что тогда будет? Я вдруг ясно и твердо поняла, как же мне чудовищно его не хватает.

Но в последний момент, когда я уже открыла рот, чтобы рассказать обо всем отцу, вдруг испугалась. Я испугалась, что могу потерять то, что имею. Что могу сделать хуже. Я ведь и правда не знаю, как папа на все это может отреагировать.

— Ты чего? — переспросил папа, будто заметив, как меняются на моем лице эмоции.

— Пап, ты ведь всегда меня поддержишь, правда? — неуверенно начала я.

— Что-то случилось?

— Пап, ты просто ответь мне, поддержишь? Ты меня любишь, пап?

— Что за вопрос?! Конечно, люблю! — было видно, что папа сейчас действительно растерялся. — И если это тебе не навредит, то я постараюсь тебя поддерживать во всех твоих начинаниях! Что случилось?

— Да нет, пап… — протянула я, грустно улыбаясь. — Ничего, все в порядке. Просто я соскучилась по тебе.

========== Глава 29. О картонных коробках и картофеле. ==========

Мне казалось, что все мои эмоции выгорели. Пустота теперь не просто зияла внутри меня, она свербела под кожей, она, как кислоты, жгла, жгла, оставляя после себя такое навязчивое чувство тревоги. После того, как папа оставил меня дома одну, я около часа созерцала потолок, лежа на кровати и, казалось, не шевелилась вообще. Только звонок домашнего телефона смог вывести меня из коматозного состояния. Я спустилась вниз и, взяв трубку, услышала на другом конце взволнованный голос Ани. Подруга, разволновавшись, похоже, еще больше из-за моих односложных ответов, заверила, что сразу после школы придет ко мне. И пришла она не одна, а вместе с Хвостовой.

— Димон, ты чего? Не кисни, Толян в больнице, живой, ты его спасла, — утверждала Аня, но почему-то от этого не становилось легче.

— Угу, — отвечала я, пережевывая сырую морковку.

— А ты чего, на дополнительные больше не ходишь? — как бы невзначай спросила Фаня.

Я метнула на нее злобный взгляд, прекрасно понимая, к чему она спрашивает это и какие именно дополнительные уроки могут ее интересовать, но Хвостова, увидев мой не самый дружелюбный настрой, поспешила спрятаться за широкой дверцей холодильника.

— Я не хочу об этом говорить, — отрезала я и снова откусила морковь, захрустев на всю кухню. Непонятно, почему, но у меня буквально тряслись руки. Хотелось говорить, шуметь, стучать, хрустеть морковью на весь дом… Потому что только так, как мне казалось, я могла заглушить это отвратительное чувство тревоги.

— Я, между прочим, и не собиралась ни о чем таком говорить. — Чуть выглянула из-за двери Фаня, а я, почувствовав еще большее раздражение, запульнула в нее кусочком этой несчастной морковки. Хвостова от нее увернулась на удивление ловко.

— Марин, — робко начала говорить Аня, недоверчиво поглядывая в сторону Фани. А та, в свою очередь, с подозрением взглянула на Аню.

— ФТО?! — не выдержав этого напряжения, воскликнула я с набитым ртом.

— Ладно, черт с вами! Что, говорите уже!

— Химик про тебя спрашивал! — на одном дыхании выдала Исаева так, будто эта мысль не давала ей покоя с тех самых пор, как она вошла ко мне домой.

— В смысле спрашивал? — осеклась я.

— Ну, после урока позвал меня в лаборантскую, спрашивал, типа, что там с Дмитриевой, все ли у нее в порядке, — начала говорить Аня, а потом вдруг резко замолчала. Ее лицо всегда с точностью передавало весь спектр эмоций, которые бушевали внутри нее, и сейчас нетерпение сменилось каким-то странным смущением. Исаева залилась краской, чуть улыбнулась и взглянула на меня исподлобья.

— Ну?!

— Ну, я сказала, что да, с тобой вроде все в порядке, что ты дома… — нехотя ответила Аня, а потом снова резко замолчала, будто боясь взболтнуть лишнего.

— Ну? Колись, Штирлиц! — я уже начала терять терпение.

— А потом я ему сказала, что все про вас знаю, — выдохнула Исаева.

— Что?!

— Да! — Аня кивнула, чтобы подтвердить свои слова и, видимо, чтобы себя же убедить, что не зря так поступила. — И сказала, что ты пожалела о своих словах. Всю правду ему сказала, что ты рыдала и… Ох, Марин, я попыталась ему втолковать, что вы, как два дурака, сдались и теперь избегаете друг друга, а ведь осталось-то всего ничего! И что…

— Исаева, о чем ты думала?!

— Я о чем думала?! О тебе думала, балда!

Последние слова она выкрикнула с такой яростью, что потом плюхнулась на стул и обхватила руками голову, уставилась на пустую тарелку, лежащую на столе перед ней. Не знаю, сколько длилось молчание, но первой его нарушила Фаня, о существовании которой мы вообще забыли. Она так и стояла около холодильника, округлив глаза и смотря на Аню.

— Офигеть! А он что?

И я, и Аня, словно вспомнив, что разговор проходит вовсе не тет-а-тет, повернулись к Хвостовой.

— А он молча меня выслушал, а потом злобно так, ну, как он всегда разговаривает… Идите домой, Исаева, — Аня скривилась в лице, видимо, чтобы передать, насколько химик был недоволен.

— И ты ушла?

— Ну да, ушла, — проговорила Аня. — Только перед этим настоятельно рекомендовала ему позвонить тебе, Марин!

Я закатила глаза, но, даже мысленно сосчитав до десяти, не смогла успокоиться. Это свербящее чувство только усилилось. Что-то должно случиться. Что-то… В чем же дело, черт подери?! Зря Аня это все сделала, зря.

— Не, ну, Марин, ты вообще руки опустила, а тут представился такой момент подходящий! — попыталась оправдаться Исаева. — Тебе же родаки вернули телефон, да?

Меня словно холодной водой окатили.

Телефон.

Я помотала головой из стороны в сторону в знак отрицания, ведь подругам о своем новом допотопном телефоне я не говорила, а потом бросилась в свою комнату. Я стала переворачивать все вверх дном, пытаясь отыскать телефон. Конечно, чисто теоретически, бояться нечего особо, все сообщения я усердно удаляла, и в самом аппарате не было контактов вообще. Кроме трех номеров: Жени, Леши и Дмитрия Николаевича. И, если телефон действительно, не дай Бог, попал в руки к моим родителям, думаю, что новой порцией проблем я себя обеспечила.

— Димон, ты чего? — испуганные подруги застыли на пороге моей комнаты, а я, не обращая на них внимания, все так же рыскала вокруг. Это отвратительное свербящее чувство усилилось настолько, что, мне казалось, течет по жилам вместо крови, переплетаясь с отчаянным страхом. Позвонить она рекомендовала! Куда позвонить?! Домой, что ли? Блин!