Сесили Зигесар - Хочу все и сразу

Хотя Дэн был абсолютно уверен, что отцу Нейт не понравится. Нейт носил джемперы и стригся у дорогого парикмахера. Нейт покупал только натуральные кожаные ботинки и натуральные кожаные ремни и был всегда под кайфом и, когда разговаривал, мог ни с того ни с сего идиотски рассмеяться. Но не стоит объяснять это отцу. И потом, ему, Дэну, было не до того: в любую минуту могла прийти Ванесса, и он уже решил про себя, что сегодня заведет разговор о сексе.

— Что ж, будем надеяться, что Нейт любит лазанью, — язвительно заметил Руфус и налил себе кофе в огромную чашку.

В дверь позвонили, и Руфус рванулся в коридор. Пришел его друг Лайл Гросс. Они познакомились в парке двадцать лет назад. Лайл был из тех людей, про которых никогда не скажешь, сколько им лет: таких полно сидит по скамеечкам в парках. Они держат в руках маленькие транзисторы, слушают футбол и читают старые газеты «Дейли ньюз», выуженные из ближайших урн. Лайл говорил, что он писатель, хотя Дэн никогда не видел ни одной его публикации.

— Я купил виноград, — объявил Лайл и пригладил волосы вокруг своей лысины. Он был облачен в свитер горчичного цвета, малиновые шерстяные брюки, на ногах — белые тенниски. На шее виднелись свежие порезы — значит, человек побрился. Без слез смотреть невозможно.

— Привет, Даниэлсон, — сказал Лайл.

— Привет, — ответил Дэн.

Лайл обожал коверкать имена. Наверное, он считал, что это остроумно, но Дэн был другого мнения.

Руфус принял пакет с виноградом и передал его Дэну:

— Положи на тарелку.

Дэн машинально отщипнул несколько виноградинок и кинул их на тарелку. Если бы он сейчас присовокупил туда пару какашек Маркса, никто бы даже не заметил. Маркс был кот, большой и толстый, он возлежал сейчас на кухонном столе между французским багетом и огромным куском пармезанского сыра.

Руфус и Лайл отправились в гостиную, чтобы поставить какую-нибудь виниловую пластинку из старой коллекции. Дэн между тем дрожащей рукой размешивал соус, гадая, каким образом заговорит с Ванессой о сексе. Ведь совсем недавно он сказал ей, что хочет повременить с этим. И что же теперь? Разве ее обманешь? Но как бы хотелось быстро и оперативно разрешить этот вопрос, а потом сразу засесть за стихи, потому что он совсем измучился смотреть пустым взглядом в свой пустой блокнот.

Дэн мешал соус все быстрее и быстрее: красная жижа немного расплескалась и испачкала края тарелки. Да, он просто должен сказать все напрямик. Может, все-таки Ванесса не посмеется над ним…

Ванесса опаздывала в гости к Дэну. Она была обвешана аппаратурой, да еще пришлось тащиться на двух электричках, пока наконец она не доехала до Центрального парка. Стоял такой прекрасный вечер, что Ванессе захотелось еще немного поснимать. Вчера выпал снег, все дорожки подморозило. Спотыкаясь, Ванесса медленно спускалась по тропинке, ведущей в сторону замерзшего озера. Она жалела теперь, что нацепила на себя белье «Секрет Виктории»: кружева холодили кожу и терли в самых неподходящих местах.

Возле озера стоял огромный дуб, с веток, словно стекая, свисали сосульки. Ванесса расчехлила камеру. Она решила снять эти сосульки для начальных кадров своего киноочерка, посвященного Нью-Йорку. А что, классная идея. Ведь сначала люди подумают, что это фильм о каком-нибудь тихом загороде. Потом она сделает перебивки с чисто городскими сюжетами, например, покажет, как работники хладомясокомбината разгружают красные окровавленные туши.

Ванесса настроила объектив, сделав сначала близкий наезд на сосульки, а потом отъезд. Если бы она сделала это в другой последовательности, то был бы плагиат: так уже снимали на канале «Нэшнл джеографик». Дэн вечно упрекал Ванессу, что в ее картинах не хватает действия, но та упиралась и говорила, что кино как поэзия. Необязательно что-то должно происходить, главное — передать настроение.

Сегодня в полдень Нейт сводил Дженни в Линкольн-центр на «Щелкунчика». Все было, как и в прошлый раз: та же рождественская елка-мутант и мыши ростом с людей. Дженни понравилось. И музыка, и декорации, и танцоры, и костюмы, но больше всего фея, похожая на оживший леденец. Сердце Дженни просто ликовало, когда под конец Клара и Щелкунчик, превратившийся в принца, уплыли в небо на санях, запряженных парой лошадей.

После спектакля Дженни с Нейтом должны были отправиться на день рождения к ее отцу Руфусу, но невелико удовольствие смотреть на измазанного, как поросенок, отца, колдующего над своим соусом. А Нейт был таким милым весь этот сегодняшний день: он держал ее за руку во время спектакля и шептал, какие отрывки балета ему особенно нравятся. А какой он красивый в своем сером кашемировом костюме и голубой рубашке. Дженни предложила пройтись до дома пешком, через Центральный парк.

Они спускались вниз по тропинке к озеру. Подошвы черных замшевых ботиночек Дженни скользили, и она крепко держалась за руку Нейта. Теперь, когда впечатление от балета немного улеглось, ее преследовало чувство дискомфорта и седалищной области. Дженни молча успокоила себя тем, что это, слава богу, не чирей, а ее новые стринги.

Свободная рука Нейта была засунута в карман пальто: он пытался согреть мешочек с травкой. Нет ничего хуже промороженной дури. Она рассыпается и дымит как чума. Нейт собирался закурить сигаретку, но он завороженно смотрел на сюрреалистическое солнце, которое садилось в белый снег, а в руке его была теплая ладошка Дженни, и даже не хотелось курить. Хотелось говорить.

— Жаль, завтра уезжать, но нужно подавать документы, — начал он. — На собеседовании я узнал, что у них открывается новый факультет науки и технологии. Может, поступлю туда и буду строить яхты. Что скажешь?

Дженни молча кивнула, все время думая лишь о том, как бы не поскользнуться. Ей так не хотелось, чтобы Нейт уезжал завтра. Она вообще не хотела, чтобы он уезжал.

Вот и озеро виднеется внизу. Весной Нейт любил курить в беседке над озером и смотреть, как утки со своими утятами плавают по водной глади. Сейчас озеро замерзло. И по нему даже можно ходить.

— Как странно, — продолжал рассуждать вслух Нейт, — прошлой зимой я знал, какой будет моя жизнь в следующем году: что я буду ходить в школу, тусоваться с друзьями — все как всегда. Но сейчас и представления не имею, как сложится моя жизнь в будущем.

Дженни повернулась и посмотрела на Нейта. Она пыталась представить, как прореагирует Нейт, услышав объяснение в любви. Щеки его покраснели на морозе и мочки ушей тоже. Это было так трогательно, что Дженни хотелось кричать от восторга.

— А я в стрингах, — вдруг выдохнула она, даже не успев сообразить, что говорит. Сказала и ускорила шаг. Господи, что она такое ляпнула!

— Погоди. Что? — Нейт тоже ускорил шаг, пытаясь догнать Дженни. Он не расслышал.

Дженни отпустила руку Нейта и крикнула еще громче:

— На мне стринги! — и, захихикав, пустилась бежать, спотыкаясь, падая и съезжая по склону.

На этот раз Нейт услышал. Вытащив руку из кармана, он рванул за Дженни.

— А ну вернись! А ну покажи мне свои стринги! — закричал он страшным голосом голодного вампира.

Дженни взвизгнула и ускорила бег. На морозе слезились глаза и перехватывало дыхание.

Нейт бежал за ней до самого озера, потом Дженни поскользнулась на льду и свалилась под огромным дубом, увешанным длиннющими сосульками. Нейт упал сверху на Дженни, и они хохотом покатились по льду, на волосы налипал снег, он попадал им в рот, а они все смеялись.

Нейт перевернул Дженни на живот и стал задирать ей пальто.

— О, покажи мне, покажи! — грозным голосом рычал он и уже ухватился за ее черные вельветовые джинсы и начал стаскивать их, чтобы посмотреть на голую попку Дженни.

— Погоди! — запищала она и снова засмеялась. Крепко зажмурилась от нахлынувшего на нее чувства и произнесла: — Погоди, Нейт. Я люблю тебя!

Нейт на мгновение замер, переваривая услышанное. А потом, вместо того чтобы перевернуть ее на спину и, поцеловав, сказать «люблю», приложился губами к ее попке, как это делают с маленькими детьми, и выдохнул воздух, отчего получился глупый пукающий звук. Потом Нейт откинулся на спину, чтобы отдышаться.

Еще несколько секунд Дженни продолжала лежать на животе. Потом она встала и поправила одежду. Она все равно не жалела, что наконец произнесла это. Но было бы неплохо услышать что-то в ответ, например: «Я тоже тебя люблю». А потом бы он взял ее на руки и отнес к саням, запряженным двумя лошадками. И пусть они унесут их в прекрасную страну.

А что вместо этого? Пук?

— А ты не в боксерках с корабликами? — спросила Дженни, пытаясь превратить все в шутку.

Нейт еще лежал на снегу.

— Не помню, — сказал он и расстегнул ремень. Приспустил брюки. — Не, я в синих. Извини.

— Ничего страшного, — быстро проговорила Дженни и закуталась глубже в пальто. — А знаешь, — сказала она, пытаясь сменить тему, — давай пройдем мимо статуи Ромео и Джульетты, моей любимой статуи. Пошли, это по дороге.

Нейт часто бывал в Центральном парке, но он и представить не мог, о чем говорит Дженни.

Дженни стала растирать руки.

— Ты замерзла? — спросил Нейт, привстал, опираясь на локти, и протянул к ней руку.

Дженни, помедлив, подошла ближе. Нейт притянул ее к себе, обернул полы своего пальто вокруг нее, потом поцеловал в лоб и поочередно в каждую щечку.

Дженни потерлась губами о его подбородок и снова тихонько сказала, что любит его. На всякий случай: вдруг в первый раз он не услышал.

Теперь он не мог не ответить. Извините, он обнимал ее, а она смотрела ему в глаза, и в них светилось ожидание.

К тому же они только что посмотрели «Щелкунчика», а это история любви, между прочим.

— Я тоже люблю тебя, — проговорил Нейт. А потом они слились в долгом поцелуе. Ее красная мохеровая шапочка съехала, и длинные коричневые кудри накрыли влюбленных, как пологом.

Накрыли, да не очень.

Ха! Дэн упрекал Ванессу, что в ее фильмах слишком мало действия? Да на ее глазах сейчас такое происходит! Конечно, кадры с сосульками на дубе прекрасны. Но вы когда-нибудь видели, чтобы одетый с иголочки парень стаскивал с себя штаны средь бела дня да еще зимой? А чтобы парень с девушкой катались по снегу, обернутые в его пальто, и не где-нибудь, а посреди замерзшего озера и в самом многолюдном городе мира?! Эх, если бы у Ванессы был вертолет, она взлетела бы сейчас в небо и сняла бы длинный план с долгим отъездом, пока обе фигуры не превратятся в одну маленькую черную точку. Но у Ванессы нет вертолета, так что придется подойти к монтажу творчески. А все-таки правильно, что она не дала полный наезд на лица; эта парочка могла оказаться кем угодно, это могла быть и ты со своим бойфрендом или даже твоя бабушка. Разве это не поэзия, живая поэзия! Ванессе не терпелось показать пленку Дэну.

Стоп. Она покажет пленку до или после того, как продемонстрирует Дэну то же, что и эта девчонка?..

Курорт Isle de la Paix — «Остров спокойствия» — на Сент-Бартсе — укромное местечко, куда по-тихому съезжались знаменитости и увядающие богатые американки, притомленные очередной пластической операцией. И если ты не знаменитость и никого тут не знаешь, ты изгой. Сайрус Роуз, отчим Блэр, был владельцем компании, строившей этот курорт, поэтому для их семьи были забронированы самые лучшие домики.

Вилла, где поселились Блэр и Серена, опоясана террасой. С одной стороны терраса выходила к бассейну: сорокалетние дамочки в слитных купальниках, с фигурами, явно прошедшими липосакцию, возлежали в шезлонгах и смотрели на мир сквозь огромные солнечные очки. Некоторые делали вид, что читают какой-нибудь французский журнал мод, хотя на самом деле они были уже сильно под мухой по причине выпитого пунша местного изготовления. Одну дамочку «сопровождал» крошечный пудель, и он тоже был в солнечных очках. Если пройти на противоположную сторону террасы, можно увидеть полоску белого песчаного пляжа, где загорали топлесс женщины помоложе, а по морю мимо них проплывали мужчины на досках для виндсерфинга и делали вид, что им это неинтересно. Море было такое изумрудно-спокойное, казалось даже, что оно ненастоящее.

В ожидании, пока Блэр оденется, Серена сидела на ступеньках, покуривая сигаретку и листая журнал «Эль». Девушкам предстояло отправиться на семейный обед.

Серена только что помыла голову: мокрые волосы налипли на плечи, и капли стекали на желтый топик. От нанесенного крема-автозагара ее кожа уже приобрела красивый золотистый оттенок. На Серене была коротенькая белая джинсовая юбка, на ногах — белые босоножки на тонких ремешках, усыпанных стразами.