Груз лет отяготил некогда стройную фигуру Роберта. Он раздался в талии, у него отросло брюшко. Графу было уже за пятьдесят, а в те времена в сорок лет начинался закат. Прошедшие годы оставили свой неизгладимый след на старом графе. Он еще мог сидеть прямо на своем скакуне, но уже не объезжал подвластные ему деревни: эти заботы старый граф передал сыну.

Роберт де Ронсье не часто отваживался теперь на долгую прогулку верхом; чтобы подняться в седло, он пользовался специально положенным камнем. В такие минуты конюхи Хуэльгастеля обменивались многозначительными взглядами и прикусывали свои языки. Они готовы были поклясться, что пройдет совсем немного времени, и старый граф окажется не в состоянии вообще забраться в седло без посторонней помощи. Старый граф немало времени проводил с Арлеттой — он души не чаял в своей внучке, но его любимыми развлечениями оставались лошади и охота. Конюхи не стеснялись заключать пари, придумывая сроки, когда же наконец граф Роберт окончательно состарится. Но его разум все еще был скорым, как у юноши, и он пока не менял своего образа жизни и привычек, даже если и заметно уставал после долгой охоты или выездки.

Граф достал шахматную доску, и Арлетта начала расставлять на ней вырезанные из слоновой кости фигурки.

— Ты плакала? — внезапно задал вопрос дед.

Арлетта в смятении поставила фигуру епископа на место пешки.

— Нет…

— Ты что-то скрываешь. Что произошло? — Дымное облако окутало его голову, граф откашлялся и отпил из серебряного кубка. С неудовольствием он отметил характерные белые облачка, поднимающиеся от камина к высоким стропилам. Ночь предстояла холодная и ветреная.

— Я… мне не хочется об этом рассказывать, — Арлетта, взяв туру, вертела ее в пальцах.

— Надеюсь, ты не поссорилась с отцом?

— Да нет…

Зазвенели кольца, на которых висела гардина при входе, и в зал проскользнули две служанки; длинные полотняные рукава их хитонов свешивались на запястья. Вместе с ними в зал ворвался очередной порыв холодного ветра, мигом задувший слабые огоньки в светильниках на стене вокруг очага.

— Лена! — Граф сделал жест старшей из двух, бледнолицей миловидной девушке с серыми понятливыми глазами; ее русые волосы выбивались из-под головного покрывала.

— Мой господин? — Лена поклонилась, слегка присев в знак почтения, и приблизилась к графу.

Роберт знал, что его сын изменял жене с молодой служанкой графини, и теперь разглядывал ее оценивающе. Халатик на девушке был плотный и не позволял рассмотреть то, что скрывалось под ним. Однако как-то в разговоре подвыпивший Франсуа обмолвился, что у его Лены пропорции богини…

— Ну-ка, зажги светильники, Лена! И принеси еще свеч. В этих потемках мы не отличим пешку от ферзя.

Обернувшись к внучке, граф осторожно вынул туру из детской ладони.

— Из-за чего же ты плакала, Арлетта? Из-за Габриэля? Я слышал, он сдох сегодня утром: — Граф Роберт увидел, как слезы заблестели на ее ресницах, но их было совсем немного. Щеки Арлетты остались сухими. Он и не думал, что его внучка будет плакать по этому поводу. Она умела управлять своими чувствами, и, конечно же, сумеет сдержать себя, тем более на виду у всех, в главном замковом зале.

— Его уже нет, — сказала Арлетта негромким печальным голосом.

— Мне тоже жалко его, дочка. Но у тебя будет другой…

— Другой? — Голубые глаза Арлетты вспыхнули гневом. — И ты тоже думаешь, как папа! Он уверен, что Габриэля можно заменить, словно изношенное платье. Но это не так! Я любила Габриэля. Он был рядом со мной с тех пор, как я только себя помню…

Роберт де Ронсье сжал ее маленькую нежную ручку в своей большой грубой руке. Взяв Мари в жены, Роберт надеялся, что ему удастся по-настоящему полюбить свою жену. Но из этого ничего не вышло, Мари так и не смогла вытеснить Изабель из его сердца. Может быть, поэтому он испытывал такую привязанность к внучке и не мог видеть, как она плачет.

— Ладно, милочка, успокойся. Конечно, вы с Габриэлем любили друг друга, никто не сомневается в этом. Но псы быстро стареют, да и все мы смертны… — Дед засмеялся. — Вот и я тоже все дряхлею и дряхлею, и одним прекрасным днем настанет и мой черед уходить…

— Не уходи, дедушка! Я не могу представить, что тебя не будет. Я не верю, что и ты умрешь.

Роберт посмотрел ей глаза в глаза.

— Но это будет, так что лучше готовься заранее…

Милое личико Арлетты омрачилось от тягостной мысли.

— Дедушка, похоже, сегодня ночью ты снова плохо спал, и не говоришь мне. Ты плохо себя чувствуешь?

Хотя графу Роберту действительно с утра нездоровилось, а после плотного обеда стало еще хуже, ему не хотелось вспоминать об этом. Он выпустил руку внучки из своей ладони и занялся расстановкой пешек.

— Я еще шустр, как блоха, — пошутил он. — Давно не чувствовал себя так бодро. Не обращай на меня внимания, малышка, и скажи прямо, что вышло у вас с отцом. Вы вечно недовольны друг другом. Вам обоим надо научиться жить в мире.

— Папа заставил меня зарезать Габриэля. — В мягком голосе Арлетты звучали нотки ненависти, а ее взгляд застыл на тростниковой подстилке перед очагом, на которой столько лет отдыхал ее любимец.

— Неужели он заставил тебя взять нож?

— Да.

Роберт почесал переносицу. То, что он услышал от Арлетты, нисколько не удивило его. Его сын строил головокружительные планы, связанные со своим первым и единственным ребенком. С семилетнего возраста Арлетту воспитывали так строго для того, чтобы она не уронила честь семьи де Ронсье в планируемой Франсуа крупной сделке, каковой будет ее замужество. Роберт полагал, что Франсуа был жесток с дочерью не потому, что это доставляло ему удовольствие. Нет, он делал все для того, чтобы Арлетта оказалась достойной той цели, которую он поставил. Он ковал ее, как мягкое железо, искореняя в ней любую слабость. Пока в замке не появилась Клеменсия, Арлетта мало чем отличалась от мальчишки, однако душа в ней всегда была девичья. Ее сердце нужно было закалить подобно булату, подобно дамасской стали.

Граф нередко задумывался о том, не восстанавливает ли Франсуа против себя свою дочь, обращаясь с ней так жестоко. Он не был вполне уверен, что педагогические приемы Франсуа приносят пользу. Взять хотя бы этот случай с собакой. Так ли уж было необходимо заставлять девочку саму умертвить бедное животное? Думается, это было уж слишком.

Арлетту словно прорвало.

— Дедушка, я боюсь того дня, когда папа станет графом. И не только потому, что это случится после твоей…

— Спасибо, дитя, — сухо отозвался Роберт.

— Папа — недобрый человек, — продолжала девочка, — а ведь он даже еще не граф. Что же будет со всеми нами, когда он станет графом?

— Он будет делать то, что предназначено судьбой. А ты выполнишь свое предназначение.

— Но, дедушка, что же должна сделать я? Я спрашиваю, но никто не может мне ответить. Я умею читать и писать. Я могу скакать на лошади, словно эсквайр[3]. Я могу охотиться со сворой и с соколом. Я умею шить к вышивать, могу считать деньги…

— Тебе нет нужды перечислять передо мной свои достоинства, дочка, — прервал ее граф, улыбаясь. — Я хорошо обо всем этом знаю. Но мне известны и твои недостатки.

— Недостатки? Но я потратила столько сил, чтобы научиться всему, чему только мог меня научить патер Йоссе! Я же…

Арлетта запнулась.

— Да, он научил тебя многому, но не всему, что тебе понадобится. Разве отец Йоссе учил тебя смирению? Или терпению? Или скромности? Или повиновению? Или еще?..

— Дедушка! Хоть ты скажи мне, к какому будущему меня готовит отец? В конце концов я должна когда-то это узнать.

Граф Роберт с силой втянул в себя воздух и покачал седой головой; в его голубых глазах промелькнуло сострадание.

— О, милая внучка… Ты можешь быть ученой, как монах, и мудрой, как король Соломон, но все же ты не усвоила пока самого главного жизненного урока.

— Я тебя не понимаю.

Роберт усмехнулся.

— Однажды поймешь. Но это не мое дело — давать тебе такие уроки. Я слишком стар и слаб для этого. Я только молю судьбу, чтобы они не обошлись тебе слишком дорого.

Арлетта крутила в руках резную пешку.

— Дедушка, я терпеть не могу, когда со мной говорят загадками. Все, о чем я тебя спрашиваю, это каковы планы отца относительно моего будущего. Меня отдадут замуж?

— Естественно. А как же иначе?

— За кого? Он кого-то уже выбрал?

— Ведутся переговоры.

— С кем же? Скажи мне!

— Пока еще рано говорить об этом, внучка. К тому же я устал.

— Ну, пожалуйста, скажи!

Граф оторвал взгляд от доски и с улыбкой посмотрел в лицо девочки.

— Нет, слишком рано, Арлетта. Если ты не против, начнем нашу игру. Первый ход — твой.

— Дедушка, милый…

— Арлетта, твой ход, — строго сказал Роберт. Да, он любил эту рыжеволосую девчонку, но не мог позволить ей проявлять своеволие. И чем скорее она это поймет, тем проще ей будет жить дальше.

— Да, дедушка. — Арлетта покорно взялась за пешку и передвинула ее на клетку вперед.


Арлетта проиграла. Она передвигала фигуры, но мысли ее были далеко, и, оказав противнику весьма слабое сопротивление, Арлетта доставила любимому деду удовольствие выиграть. Он частенько проигрывал ей и тогда становился угрюмым и мрачным.

Потом она бродила по замковым дворикам и переходам. По правде говоря, ей уже давно положено было лежать в постели, но спать не хотелось. Она наблюдала, как некоторые горе-охранники, вместо того, чтобы нести службу, повытаскивали из укромного угла свои тюфяки и уютно расположились на ночь в зале — там, где они обычно ночевали, если не были назначены в караул.

Январское небо было усыпано серебряными звездами. Из-за зубцов стен и башен факелы отбрасывали во тьму желтые пучки лучей. Угольные жаровни пылали, словно гигантские фонари. Когда стражники останавливались около них, чтобы погреть задубевшие от холода руки, на стенах начинали танцевать черные тени.

Было холодно. Дул восточный ветер, мерзли пальцы рук и ног. Арлетта плотнее закуталась в плащ. Ее капюшон был оторочен мехом белки, и мягкая шкурка, теплая, как материнская рука, ласкала щеки. Она вспомнила о бедном Габриэле, но не потому, что его шкура была такой же мягкой, как беличья: совсем наоборот, она была грубой и шершавой, и воняла псиной, особенно когда пес возвращался под крышу с дождя. Бедный Габриэль… Какая-то его частица осталась с нею, он ушел не весь. Какая-то неуловимая искорка по имени Габриэль. Может быть, это одна из небесных звезд? Арлетта знала, что отец Йоссе заклеймил бы ее мысль, как безбожную и богохульную. По мнению отца-исповедника, у животных не было души. Но, думая об Габриэле, Арлетта почему-то не могла согласиться с ним. Застигнутая врасплох той странной волной сострадания, что накатывала на нее изнутри, она машинально направилась к конюшням. Нет, ей не уснуть. Может быть, если Джехан стоит на страже у ворот, она остановится поболтать с ним.

Проходя мимо кузни, она увидела за приоткрытой дверью отблеск рыжего пламени, сияющего словно злой красный глаз дремлющего дракона.

— Да пошлет тебе Бог доброй ночи, Граллон, — поприветствовала она кузнеца.

— И вам тоже, госпожа, — послышалось в ответ. — Драконий глаз словно закрылся веком — это кузнец захлопнул дверь. Со щелчком опустилась щеколда.

Ее шаги по каменным плитам гулко раздавались во дворе.

Джехана не было в сторожке. И в караулке тоже. Арлетта повернула назад и очутилась в конюшне, у того места, где Габриэль испустил свой последний вздох. Ее горло сжалось от невыплаканных слез.

На ее плечо опустилась чья-то рука.

— Госпожа? Что ты делаешь тут в такое позднее время?

Это был Джехан. Сердце Арлетты дрогнуло. С тех пор, как Агату отослали прочь, ему и Обри строго-настрого было приказано в общении с ней соблюдать этикет и обращаться к ней, как к их госпоже. Однако их дружба оставалась такой же крепкой. Крепче титулов и званий.

— Джехан! Я… я искала тебя. Думала, что ты в караулке.

Парню было уже шестнадцать, он вытянулся на несколько дюймов и теперь смотрел на подружку детских игр сверху вниз. Взъерошив копну черных волос, он понимающе взглянул на девочку.

— Я уже слыхал о Габриэле. Мне очень жаль.

Арлетта кивнула. У нее перехватило горло, ей было трудно говорить.

Дружеская рука обняла ее за плечи, и она прижалась личиком к груди Джехана. Благодарение небу, что у нее есть он.

— Ты хочешь рассказать мне об этом?

— Нет. Я хотела бы скорее забыть об этом, но не могу. Ведь это был Габриэль…