— Мамочка!

Леди Джоан открыла глаза и слегка улыбнулась дочке. Ее рука ощупала одеяло. По привычке Арлетта потянулась к этой руке, но отец придержал ее.

Арлетта засунула большой палец в рот и, сося его, взглянула вверх на отца. Он смотрел на жену со смешанным чувством, глубокая морщина обозначилась между рыжих бровей.

— Дениза… — Франсуа облек в слова ощущения дочери, — на ней же лица нет…

Юбки Денизы зашуршали по подстилке.

— Господин мой, это было непростое дело. Потеряно много крови. Ей нужен покой…

— Я не помню, чтобы она так выглядела, когда появилась на свет Арлетта. Разве по второму разу вам не легче?

Дениза кивнула.

— Да, обычно так и есть, господин. Но кто даст гарантию? Уверена, если ей дать немного оправиться… — голос Денизы пресекся.

Франсуа оглядел ее с головы до ног.

— Мы здесь лишние?

— Да, господин. Покажи Арлетте дитя, но потом вы должны уйти.

Держа дочь за ручку, Франсуа скривил губы в усмешке.

— Видишь, как мною распоряжаются эти бабы, моя Арлетта?

— А где дитя? — спросила девочка.

— Здесь. — Франсуа повел дочку вокруг кровати к тому месту, где сидела чужая женщина. У ее ног стояла деревянная колыбель. Эту колыбель смастерили для сына госпожи Джоан, но поскольку у маленького Франсуа начались трудности с кормлением, да и сама мать пожелала, чтобы ребенок был все время с ней, сиделка временно положила в колыбель своего собственного новорожденного сынишку. Он тихо и спокойно спал.

— Хочешь посмотреть на братика, милочка? — спросила няня. У нее отсутствовал один из передних зубов.

Арлетта нагнула головку. Женщина осторожно развернула шелковую шаль, и перед взором Арлетты предстал комочек темных волосиков, маленькое сморщенное мокрое личико и розовый ротик. Глаза ребенка были широко открыты, он раздраженно хныкал. Это ее братик, поняла Арлетта, и это от него исходил тот непонятный запах, который наполнял комнату.

— Франсуа… — Арлетта нежно погладила щечку братика. Она смутно чувствовала, что с ним что-то неладно. Казалось, что дыхание доставляло ему затруднения, его губки были подернуты синевой, но, хотя Арлетта и была достаточно чувствительной, чтобы понять, что не все в порядке, она все же была чересчур мала и не могла выразить свои ощущения в словах.

Боясь, что ее прикосновение может повредить братику, девочка отняла руку. Она отступила на шажок назад, случайно зацепив носком за деревянную ножку колыбели. Тотчас же оттуда донесся громкий пронзительный вопль. Ребенок сиделки был в полном здравии.

— Франсуа болен, — пробормотала Арлетта, зачарованно наблюдая за бело-розовым созданием в колыбельке. Так же должен был выглядеть и пахнуть и ее маленький братик. — Франсуа болен.

— Чепуха, дочка! Он просто хочет спать, — ответил отец со снисходительным смешком. — Теперь пошли. Разве нам не указали на дверь?


Оценка Арлеттой состояния здоровья ее братика оказалась на удивление точной.

Он был болен, и чем дальше, тем хуже. Так что Арлетте удалось посмотреть на него только один разок, совсем чуточку, тем более, что проблемы были не только с младенцем. Здоровье госпожи вызывало не меньшие опасения, и Арлетту не пускали в ту горницу.

Маленький Франсуа еще трое суток цеплялся за жизнь.

После его ухода из жизни нянька завязала в узел свои пожитки, подхватила своего собственного, раздражающе здорового отпрыска, и явилась в детскую попрощаться с Агатой, своей отдаленной родственницей.

— Слабачок, — гласил ее приговор. — Я сразу это увидела, и клянусь, что она, — палец няньки указал на Арлетту, сидевшую на полу и занимавшуюся обрыванием головок от рогозовых стеблей подстилки, — знала это не хуже. О, этот ребенок в два раза наблюдательнее отца. Уверена, господин заявился в тот раз неплохо накачанным. Он часто бывает такой?

Агата дернула уголком рта и искоса глянула на Арлетту, затем сделала ныряющее движение головой, должно быть, означающее кивок согласия.

— Да, часто детям все ясно прежде, чем нам, — сказала она.

— Так и есть. — Сиделка вздохнула и перешла на полушепот. — Штука в том, что поначалу-то он выглядел крепеньким. А госпожа — что будет с ней? Она больна. Смертельно больна…

— И не говори! — коричневые глаза Агаты округлились, как монетки.

— Да-да. Я часто такое видала. Ей отравили кровь. Нет, не удивительно, если она последует за своим сынишкой, и вскорости.

— Силы небесные! — Агата осенила себя крестом.

Тут подковыляла Арлетта и ухватилась за нянькины юбки. Агата скривила гримасу в сторону кормилицы.

— Чшшш, Элла! Это дитя…


Арлетте больше не пришлось посмотреть на свою мать, так как леди Джоан пережила младенца только на одни сутки, скончавшись в самый канун дня Святого Николая.

Предстояла церемония погребения леди Джоан де Ронсье и ее сына в семейном склепе, и графиня Мари приказала Агате не выпускать Арлетту из ее горницы на время похорон. Девочка не должна была догадаться, что ее мать умерла.

— Я не хочу, чтобы внучке сообщили об этом до тех пор, пока мы все не закончим, Агата, — напрямик заявила графиня. — Мне не нужны лишние истерики. Присмотри, чтобы она от тебя не ускользнула. Мой сын того же мнения. В общем, девочке лучше не присутствовать на церемонии погребения. Я не переношу орущих и плачущих детей.

Агата в упор глянула на каменные черты лица Мари де Ронсье и попыталась вызвать в себе чувство сострадания к женщине, которая — если верить слухам — подарила всю свою нежность мужчине, совсем не любившему ее, даже в молодости. Говорили, что Роберт де Ронсье был влюблен в старшую сестру Мари, красавицу Изабель Хереви. Став избранницей графа Роберта, Мари так и не сумела завоевать его сердце. Он женился на ней из чувства долга. Годы спустя граф Роберт научился понимать свою жену — она ему даже нравилась, — но все в округе знали, что он не был в силах одарить ее тем обожанием, которое он испытывал к ее сестре.

Горькое разочарование сделало Мари холодной, как лед.

С графиней было нелегко иметь дело; ее темные глаза и ястребиный нос, похожий на клюв, могли отпугнуть любого. Агата не осмелилась бы пререкаться с такой женщиной, даже если бы они были на равных. Про себя Агата считала, что для дочери и отца лучше всего было бы научиться утешать друг друга в своих душевных скорбях. Но разве может простая служанка перечить графине… Агате нравилось нянчиться с Арлеттой. Она крепко привязалась к своей подопечной и решила держать язык за зубами, опасаясь, что графиня, разгневавшись, может разлучить их.

— Хорошо, госпожа, — покорно согласилась Агата.


В то утро, когда должны были состояться похороны леди Джоан и ее сына, Агата, как и обещала графине, пыталась запереть Арлетту в детской. Однако у той были другие планы. Несмотря на свой возраст, Арлетта имела железную волю и жизненная сила хлестала из нее через край.

— Погуляем, Агата? — девочка ухватилась за теплую руку няни.

— Нет, mignonne[1]. Твоя бабушка велела нам сегодня утром посидеть тут.

Арлетта удивленно сдвинула золотисто-рыжие брови, и Агата приготовилась к воплям. К счастью, такое случалось редко, но за Арлеттой водилось, что она прибегала и к таким способам, если решала, что это поможет ей добиться желаемого. О, если что-то было не по ней, она могла превращаться в маленького тирана.

— Арлетта хочет гулять! — настаивал ребенок, подбираясь к двери и пробуя свои силенки на тяжелой щеколде. Но ей не хватало двух дюймов роста, и не хватало силы — скоро Арлетта поняла, что с засовом ей не справиться.

Агата достала свою сумочку с рукоделием, которая валялась под кроватью Арлетты. Она смастерила тряпичный мячик из ярких лоскутков материи, но в руки девочки его не давала. Он должен был отвлечь внимание ребенка.

В это время Арлетта уже направлялась к ней. Она запрятала обиду поглубже, и на ее лице сияла одна из ее самых солнечных, самых обольстительных улыбок.

— Агата откроет дверь. Пожалуйста…

— Нет, mignonne. Сегодня утром нам придется остаться здесь. Мне и тебе. Смотри-ка… — Открыв сумочку, Агата вытащила мячик. — Посмотри, что у меня есть. Хочешь?

— Да, — согласилась Арлетта, выхватив мячик из рук няньки. Губки Арлетты были сложены так, словно она произносила «о-о», и это было очень довольное «о-о».

— Ну, и что ты на это скажешь?

Ярко-голубые глазенки уставились на Агату.

— Спасибо, нянечка.

У Агаты все внутри перевернулось. Бедная овечка, бедная сиротинушка.

— Молодец, — сказала она. — А теперь становись вон туда, и бросай мячик в меня. Так, правильно.

Склеп семейства де Ронсье располагался на освященном участке земли за пределами Хуэльгастеля, в тени замковых стен.

Покуда Агата и Арлетта играли в мяч в тесноватой круглой башенной светелке, через окна доносились звуки погребальной процессии, собиравшейся во дворе. Стараясь занять ребенка игрой, Агата одновременно пыталась сообразить, что означают разнообразные шумы снаружи. Вот ритмичная поступь множества ног — это проходит маршем замковая стража, отдающая леди Джоан и ее сыну последние почести. А вот глухое перекатывание колес повозки, на которой повезут гроб. Цокали копыта лошадей последнего эскорта госпожи. Бедняжка, как ей не повезло…

Агата терпеливо перебрасывалась мягким разноцветным мячиком со вверенной ее попечению дочкой покойной госпожи. Арлетте частенько не удавалось изловить его на лету, и она в азарте бросалась на четвереньках в погоню за катящейся по полу игрушкой. Брошенный ею мячик в большинстве случаев тоже летел куда попало, то ударяясь о стену, то падая на постель.

И вдруг внезапно, без всякой видимой причины, ребенок потерял всякий интерес к игре.

— Хочу к маме, — очень строго произнесла Арлетта. Она потянулась к своей няне, такая маленькая и беззащитная, ничего кроме больших голубых глаз и растрепанных рыжих волосиков на голове. — Хочу к маме.

Агата на минуту потеряла дар речи, но быстро нашлась. Она не забыла строгих наставлений графини Мари, чтобы ее внучка не узнала о кончине матери до окончания похорон. Пусть так, но кто, по мнению графини, должен был сообщить об этом девочке? Отец? Агата в этом сомневалась. После смерти леди Джоан Франсуа де Ронсье топил свои горести в вине, в море вина. Он пил не переставая. Если так пойдет дальше, он едва ли придет в чувство раньше чем через неделю.

Тогда, возможно, сама графиня? Может быть, она решила самолично донести эту весть Арлетте? В глубине души доброе сердце Агаты противилось такой мысли. Конечно, Мари де Ронсье была сильной натурой и идеальной, хоть и нелюбимой, супругой для графа Роберта. Однако, подавив в себе любые проявления чувств, она не признавала эмоций и у других. Графиня была нетерпима к взрослым и неласкова к детям. Агате не нравилась сама мысль о том, что именно она расскажет о случившемся юной Арлетте.

Усевшись на пол, чтобы быть с Арлеттой вровень, Агата ласково отвела назад непокорные локоны и глубоко вздохнула. Придется сделать это ей самой. И немедленно. Правда, похороны еще не завершились, но ведь графиня не узнает, что Агата нарушила ее запрет.

Там внизу, во дворе, обитые железом колеса остановились. Должно быть, носильщики ставили на повозку гроб госпожи Джоан…

— Ты не сможешь увидеть маму, — сказала Агата.

— Почему?

— Она… она мертва, mignonne. Только поэтому.

— Что такое мертва?

Арлетта никогда не встречалась со смертью, и еще не понимала, что это означает. Агата судорожно искала слова, чтобы ребенок ее понял.

— Твоя мама уснула. Она отдыхает. Мы не можем увидеть ее.

Золотисто-рыжие брови сдвинулись:

— Она проснется. Скоро.

— Нет, mignonne. — Агата взяла ребенка за руки, и заглянула в растерянные голубые глазенки. — Не проснется.

— Никогда?

— Никогда.

— Нет! Мне она нужна. Хочу к маме!..

В голосе девочки было столько отчаяния, что доброе сердце Агаты дрогнуло от жалости. Должно быть, Арлетте легче было бы примириться с фактом смерти леди Джоан, если бы ей разрешили увидеть тело ее матери, если бы она своими глазами увидела, что ее мать не может проснуться.

— Арлетта хочет видеть маму! — настаивал ребенок.

— Нет, mignonne. Это невозможно. Она мертва.

— Хочет видеть! Хочет, хочет!

В голубых глазах Арлетты плескалось недетское, неутолимое страдание. А там снаружи, во дворе замка, грохотали по плитам колеса телеги, направлявшейся со скорбным грузом к подъемному мосту и освященной земле. Агата вздохнула и поднялась на ноги. Она решилась ослушаться графиню.