— Извините, господин граф, — вежливо обратился к своему сеньору молодой рыцарь. — Хочу сообщить вам, что эти дома там, вдали — Белькастель. Здесь дорога поворачивает от берега реки.

— Благодарю тебя, Леклерк. Сколько еще нам осталось пути?

— Мили две, от силы три.

— Отлично. Значит, мы будем в Рокамадуре до темноты?

— Без особой спешки, господин.

Арлетта даже спиною чувствовала горячий взгляд Гвионна.

— Вы не устали, госпожа графиня? — вежливо спросил он, и несмотря на то что она смотрела в сторону, он видел, как ее зеленые глаза заблестели при звуках его голоса.

— Нет, я не утомлена, сэр Гвионн, но мне хочется побыстрее добраться до Рокамадура, — последовал ответ.

Расставшись с видом на речную гладь, по которой путешествовали немощные пилигримы на своих барках и лодчонках, паломники направились по дороге, ведущей через поля, и вскоре достигли другой речки, скорее ручейка, с названием Альзу. Двигаясь по ее долине, они вскоре увидели проход между холмами, откуда в монастырь вела прямая дорога. Слева от них в небо вздымался утес из белого известняка, а под самыми облаками кружила пара орлов. Наверное, их гнездо было где-то в расселинах этой скалы.

Рокамадур не было еще видно, но он должен был находиться где-то за поворотом скалы, поскольку в долине, где даже днем было пасмурно от нависающих скал, стояла деревушка, кишмя кишевшая одетыми в черное монахами и пилигримами в серых хламидах. От десятков очагов в весеннее небо поднимались дымки, но жареным мясом не пахло — в деревне варили похлебку из одних бобов и гороха, так как еще не кончился Великий пост. Вся долина Альзу была усеяна палатками паломников.

Нищие вытягивали к новоприбывшим искалеченные конечности, откидывали на затылок истрепанные до последней степени капюшоны, открывая взору бельма вместо глаз.

— Милостыню! Во имя блаженного святого Амадура, милостыню! — наперебой кричали они.

Между пилигримами вертелись разносчики и уличные торговцы, выкрикивая свои товары — хлеб, кислое вино, памятные медальоны, по-французски называвшиеся sportelles, а на языке longue d’oc — senhals.

Разрешение на торговлю этими медальончиками давалось аббатом Тулля, в чьем непосредственном подчинении находился монастырь и паломничий городок, и часть дохода шла по закону в церковную казну. Их имели право покупать только пилигримы, полностью завершившие паломничество и получившие отпущение грехов, но как обычно бывает, часть этого товара попала в руки бродячих торгашей, которые торговали ими направо и налево дешевле, чем сами монахи. Расходились они с завидной скоростью, не хуже горячих пирожков в ярмарочный день. Арлетта удивлялась людям, которые, считая себя верующими, покупали неосвященные безделушки у первого встречного-поперечного.

Эти senhals на обратном пути надевались пилигримами как свидетельство того, что они и на самом деле посетили Рокамадур и оставили там часть своих сбережений. Это был предмет особой гордости паломников того далекого века — нашивать такие эмблемки себе на плащи или шляпы. Значок Рокамадура был овальной формы, с грубо отлитым барельефом, изображающим Деву на троне с младенцем на руках.

Графиня заметила, что кое-кто из паломников гордо носит просверленные в нескольких местах раковины морского гребешка — это означало, что они возвращались из Сантьяго-де-Компостелла. Некоторые нацепили ключи святого Петра — свидетельство о том, что они оставили бремя грехов в Риме. Те, у кого была вся шляпа в значках, расхаживали между палатками с важным видом. Среди пилигримов то и дело возникали свары и склоки по самым незначительным поводам.

Арлетта с любопытством искала взглядом пилигримов с засохшей пальмовой веткой, что значило, что они были в самом святом изо всех святых мест — в городе Иерусалиме. Но таких не находилось.

Парень с целым ворохом неосвященных эмблемок словно из-под земли вырос перед самым носом у Изельды, шустро протиснувшись между Арлеттой и ее мужем. Его макушку украшала копна свалявшегося черного войлока, некогда бывшего волосами, никогда в жизни не мытыми и не чесаными. Кислая вонь, шибанувшая в нос Арлетте, подтверждала это. Его серая туника была изорвана в лохмотья, и казалось, что если ее попытаться выстирать, то она разлезется на лоскутки. На кожаном шнурке, повязанном крест-накрест на плечах и под мышками, болтался большой грубо вырезанный деревянный крест, ударяя владельца по груди при каждом его движении.

— Sportelle, мадам? — заискивающе предложил он, и кривые пальцы с желтыми грязными ногтями сунули серебряную эмблемку прямо графине под нос. Он облизнул губы и оскалился в улыбке. Оказалось, у торговца не хватает передних зубов, как и у ее мужа.

— Нет, не нужно, — отвернулась Арлетта, задерживая дыхание, чтобы не чувствовать запаха протухшей кислятины. Женщина учтивая, она старалась не показывать открыто свое презрение.

— У меня есть и золотые, если серебряные для вас слишком дешевы, высокородная дама!

Торговец, не встретив сочувствия, переключился на графа Этьена, который исподлобья посматривал на его уродливую физиономию.

— Может вам, господин хороший? Прекрасный senhal из Рокамадура.

— Отстань. Мы купим в монастыре, у людей поприличней тебя, — сказал граф и пришпорил коня, чтобы поскорее проскочить неприятное место.

Арлетта последовала примеру мужа.

Но в толпе быстро ехать было невозможно, а юркий торговец не отставал от них, следуя буквально по пятам.

— Вы потратите лишние деньги! — кричал он. Он запыхался, и дикая вонь гнилых зубов добавилась к ароматам давно немытого тела. — Мои будут дешевле!

Граф Этьен дал знак Гвионну.

— Леклерк, прогони этого приставалу.

Его шпоры вонзились в бока лошади, и та вынесла графа Фавелла вперед. Арлетта последовала за ним.

От удара плеткой разносчик повалился на спину и, обернувшись назад, Арлетта увидела, что Гвионн тащит его за шиворот к палаткам.

— Зачем нам его подделки? — сказал граф минуту спустя. — Их потом не ототрешь. — Он удостоил жену одной из своих особенных улыбок, ни злых, ни добрых, и в глазах старого графа заблестел тот же огонек, что Арлетта так любила в очах своего милого. — Мы купим в городе. Конечно, можно было сэкономить пару денье, но тогда наши молитвы не будут услышаны. А нам необходимо, чтобы небо их услышало, не так ли, милочка?

— Вы правы, господин, — с готовностью согласилась леди Арлетта, чувствуя себя Иудой Предателем.

Они завернули за поворот, и там, словно жемчужина между створками раковины, их взору предстал монастырь Рокамадур.

Его здания, казалось, вырастали прямо из голой скальной породы, и располагались в несколько ярусов. Хотя вечерние тени уже скрыли часть открывшейся перед ними панорамы города, все равно от прекрасной картины у путников захватило дух.

Арлетте было известно, что горожане — кузнецы, торговцы, купцы, содержатели постоялых дворов, — никак не связаны с церковью. Они жили в своих халупах на нижних ярусах, в то время как прелаты и монахи Святого Города обитали в более удобных зданиях повыше.

Когда Арлетта готовилась отправиться в паломничество, отец Теобальд подробно описал ей часовни и молельни Святого Города. У Арлетты были острые глаза и хорошая память, так что она могла без особого труда рассказать своим спутникам о каждом из зданий, которые представали перед ними. Маленькое неприметное каменное строение, притулившееся под нависающей скалой, и казавшееся высеченной из нее же, должно быть, судя по описаниям, часовней святого Михаила. Здание побольше рядом с ней было посвящено Святой Деве. Базилика спасителя была чуть поодаль. Пилигримам победнее позволялось ночевать внутри нее. Арлетта разглядела и церковь святого Амадура.

Все часовни и молельни в городе были сооружены из камня. Ниже Святого Города, по скальным уступам, располагался окружающий его посад, где жил простой люд — неразбериха домов, домиков и домишек, по большей части деревянных, вкривь и вкось понастроенных у подножия скалы.

Городская стена еще только сооружалась — кое-где были недостроенные участки, на которых копошились строители.

Арлетта перевела взор вверх, на цель поездки и с любопытством принялась разглядывать часовню Святой Девы. Там стояла ее ореховая статуя — та самая, которой молва приписывала возможность творить чудеса. Если кому-нибудь было надобно чудо, шли прямо к ней.

Она виновато взглянула на мужа. Он смотрел туда же. Но чудеса, о которых они собирались молиться, уж очень отличались друг от друга. Будь ты хоть четырежды Богородица, а выполнить обе их просьбы одновременно было никак невозможно.

Она смотрела, как ее муж истово крестится, и ждала того момента, пока он кончит бормотать покаянный псалом.

— Пойдем сегодня на всенощную? — предложила она.

— Давай не сегодня. В нижней части деревни есть постоялый двор. Там мы проведем ночь. Я уже не тот юноша, каким был в твоем возрасте; мне нужно отдохнуть и набраться сил перед тем, как мы поползем по Via Sancta[12].

Via Sancta состояла из двухсот тридцати трех ступенек, ведущих с нижней террасы на самый верх, и наиболее ревностные паломники завели обычай восходить по ней на коленях.

Озадаченная Арлетта нахмурилась.

— Петронилла, помнится, говорила, что паломники побогаче могут остановиться в аббатском дворце.

Граф только фыркнул.

— Должно быть, эта расфуфыренная дура тоже надеялась расположиться там. Но дворец слишком высоко, — он показал пальцем в небо. Мать Господа нашего спала в хлеву, и там же родила свое чадо. Жена моего племянника не развалится, если проведет одну ночку на постоялом дворе.

Граф Этьен Фавелл и его жена, проехав через Porte Basse[13], оказались на запруженной повозками улице Ля Ру де ля Короннери, где их тотчас же окружили люди, наперебой предлагающие свои услуги. Граф обычно высылал вперед сэра Гвионна или сэра Жилля, чтобы те распорядились относительно помещения для ночлега, но в этот раз они отстали из-за скандала с торговцем неосвященными эмблемками, и граф Этьен решил сам договориться насчет ночлега.

— Вы направляетесь в Святой Город, господин? — спросил какой-то парень, по виду, похоже, конюх, с редкими волосами цвета имбиря, острыми голубыми глазами и большими оттопыренными ушами. Как и торговцы медальонами в палаточном городке, здешние обитатели, не разбирая титулов и званий, обращались к каждому проезжающему «мой господин».

— Завтра, — резко ответил граф.

В глазах парня вспыхнула заинтересованность.

— Вам надо где-то поставить на ночь вашего скакуна, господин?

Вмешался второй, горбун с кудрявой черной шевелюрой и красивым, с тонкими чертами, лицом:

— Возможно, вы ищете, где переночевать, отдохнуть, поужинать?

— Сегодня я пощусь, — услышали они в ответ. — Но жена поужинает.

Смущенная такой заботой, Арлетта искоса поглядела на своего супруга. Он одарил ее еще одной милой улыбкой. Она была готова сквозь скалу провалиться от снедающего ее чувства стыда.

Горбун отвесил поклон — дело нелегкое для человека, носящего на спине такое украшение.

— Конечно, конечно, господин мой. Вы хотите выспаться, или собираетесь бодрствовать?

— Мы должны как следует отдохнуть. — Граф Этьен смерил горбуна взглядом.

— Не угодно будет вам завернуть в один из наших постоялых дворов? — Горбун указал жестом на вывеску неподалеку.

— Да-да, господин, здесь все останавливаются. Он называется L’Ange d’Or[14], — подхватил лопоухий парень.

Граф скользнул взглядом по желтому ангелу на вывеске, установленной перпендикулярно фасаду дома.

«Золотой Ангел» располагался в одной из немногих каменных построек на нижних ярусах. В приземистом домике было два этажа. Черепица на крыше в основном была новая, темно-красного цвета. Старых, выцветших от времени и непогоды плиток, затянутых подушками темноватого мха и светло-зеленого лишайника, было совсем немного. Видимо, хозяин постоянно заботился о поддержании своего владения в относительном порядке.

Водосточный желоб отводил дождевую воду с крыши в канаву, которая была перекрыта деревянным настилом — большая редкость в те времена. Дверь трактира была покрашена в тот же ярко-желтый цвет, что и ангел на вывеске; по одну сторону входа стоял небольшой горшочек с розмарином, по другую — с лавровишней. Как всегда, перед входом прямо на проезжей части громоздилась гора костей и всяческих отбросов. В ней рылись, распугивая полчища мух, черного цвета дворняжка и двое подросших котят.

Окончив придирчивый осмотр «Ангела», граф Этьен повернулся к зазывалам. Их одежда выглядела довольно-таки чистой и не очень ветхой.