Обменявшись полными понимания взглядами, женщины вышли в коридор рука об руку.

— А если бульон или жидкую похлебку? Неужели он не может принимать пищу даже в таком виде? — содрогнулась Арлетта.

— Я и сама думала об этом. Еда попадает ему не в то горло, он задыхается. Это просто ужасно.

Она повернулась и сжала руку падчерицы.

— Я очень рада, что ты, госпожа графиня, нашла время приехать и навестить нас. Теперь все в руке Божией. Ежедневно к нему приходит отец Йоссе. Если его состояние еще ухудшится, он даст ему последнее помазание и отпустит грехи перед кончиной. Но как бы там ни было, твой отец будет рад увидеть своего внука.

— А как он узнает, что перед ним его внук? Понимает ли он, что происходит вокруг него?

— Да-да, он до последнего дня оставался в здравом уме. — Голос Элеанор дрожал от слез. — В этом-то и заключается наша трагедия. Стоит только поглядеть ему в глаза, чтобы понять, что он отлично понимает, что с ним и где он.

— Бедный отец!..

— Да, воистину. Ужасно дожить до такого. Он — мученик на земле.


Хотя предупреждение Элеанор должно было настроить ее на соответствующий лад, Арлетта все равно увидела не то, что ожидала увидеть, когда переступила порог опочивальни Франсуа де Ронсье.

Жаровня, полная чадящих углей, и пылающий камин наполняли комнату зноем и дымом. Едкий запах щипал ноздри. В огонь бросали щепотки благовоний, чтобы сделать воздух в помещении пригодным для дыхания, но чистый и сильный аромат горящих растений смешивался с другим, отвратительным запахом. Это была ужасающая вонь разлагающегося тела. Арлетта почувствовала ее и остановилась. Она однажды уже вдыхала этот запах — в этой же горнице, в раннем детстве, когда умирала ее мать. Тогда она еще не понимала, что он означает. Но теперь…

Пересекая комнату из угла в угол, она цеплялась длинным подолом своей юбки за камыши, застилавшие пол. У изголовья постели на табурете сидела старуха в траурном вдовьем облаченье, ее скрюченная рука сжимала трость с серебряным набалдашником. Она отвела взор от истощенного тела на постели и посмотрела на вошедших женщин. Плечи старой женщины согнулись под грузом прожитых лет, она так съежилась и сморщилась, что халат, пошитый несколько лет назад, висел на ней мешком. Но голова ее была поднята гордо и высоко. Со щек и подбородка, прорезанных морщинами, свешивались дряблые складки кожи, резко выделялся острый нос, похожий на клюв ястреба. В глубине темных глаз сидящей, казалось, пробегали искорки. Хотя Мари де Ронсье и сильно постарела, она не утратила ничего из своей прежней гордой повадки.

— Арлетта? — Сгорбленная старуха вся подалась к двери, опираясь на клюку, а черные глаза ее заблестели еще сильнее. — Неужели это ты?

Ее голос, до сих пор сильный и властный, скрипел, словно плохо смазанные ворота.

— Она стала плохо видеть, — шепотом объяснила Элеанор.

Оставив на время без внимания недвижное тело, укрытое покрывалом, Арлетта опустилась на колени перед бабушкой.

— Да, бабушка, я — Арлетта. Я приехала к вам погостить.

Сказав это, она поцеловала бледную, без единой кровинки, щеку старухи.

— На три дня раньше, чем обещала.

Мари произнесла это утверждение отрывистым голосом, казавшимся с первого впечатления невежливым — так она привыкла разговаривать с подчиненными за долгие-долгие годы жизни в Хуэльгастеле.

Арлетта спрятала снисходительную улыбку. Бабушка изменилась только внешне, но внутренне — нисколько.

— Да. Нам просто повезло. Ты простишь меня за раннее прибытие?

Взгляд черных глаз смягчился.

— Простить тебя? Не говори глупостей, девчонка! А это кто у тебя?

— Это Люсьен, твой правнук.

Тощая и сухая, обтянутая кожей рука протянулась к розовому младенцу и потрепала его по щеке.

Люсьен счастливо заурчал и схватился ручонкой за прабабушкин палец.

— Ты ему нравишься, Мари, — сказала молодая мать.

Бабушка что-то забормотала и потрясла своим пальцем. Люсьен улыбнулся.

— У него смолоду хорошая хватка, — решительно заявила она, и помимо ее воли, довольная улыбка растянула ее губы. — И у него волосы Франсуа.

— Да, бабушка, — сказала Арлетта, благодаря Бога за то, что он создал ее сына таким улыбчивым и приветливым. Присутствие стольких незнакомых людей сразу, казалось, только забавляло его; он начал гукать и ворковать, словно лесная горлинка.

Бабушка заулыбалась сильнее.

— Твой Люсьен очарователен, дитя мое, и я очень рада, что смогла его увидеть, прежде чем очи мои закроются навсегда.

— О, бабушка…

— Не жалей меня, детка. Не надо жалеть. Жалость никому не приносит пользы в нашем жестоком мире. Вот, я научилась передвигаться с клюшкой, — сохраняя все тот же повелевающе-насмешливый тон, Мари перевела разговор на другое. Она отвернулась от правнука. — В конце концов, сейчас твоя жалость гораздо больше нужна твоему отцу, чем мне. Посмотри на него, внучка.

Арлетта набрала побольше воздуха в легкие и заставила себя взглянуть на постель.

Граф Франсуа де Ронсье, человек, который когда-то был так свиреп и могуч, что мог голыми руками в рукопашной схватке опрокинуть на спину любого рыцаря в своих владениях, который однажды сумел укротить самую необъезженную лошадь во всем герцогстве, теперь был едва заметен под ровной гладью покрывала. У него почти не осталось волос, а те, что еще не выпали, прилипли к его потному голому черепу грязными рыжими прядями. Щеки ввалились, глаза запали в глазницы, а кожа лица, если не считать веснушек, оставшихся словно напоминание о прошлом, была цвета грязной кости. Ладонь, высовывавшаяся из-под покрывала, напоминала плоскую корявую щепку. Граф Франсуа походил на труп — тело его было телом девяностолетнего старика. А ведь ему было только сорок четыре.

Вспомнив, что, по словам Элеанор, отец сохранил свой разум, Арлетта постаралась, чтобы ужас, охвативший ее, нельзя было прочитать по ее лицу. Она смотрела в широко открытые карие глаза живого трупа и, не вставая с колен, облокотилась об изголовье.

— Здравствуй, папа.

Человек, лежащий на постели, мигнул, но на его лице не дрогнул ни один мускул.

Арлетта проглотила горький комок.

— Я — твоя дочь, папа. Я приехала показать тебе внука.

Франсуа мигнул еще раз.

Очень странное занятие — пытаться говорить с тем, кто не имеет возможности отвечать.

— Элеанор, он мне мигнул. Значит ли это, что он услышал и осознал мои слова?

Элеанор подошла к своей падчерице.

— Да. Это единственное движение, которое он еще может производить. Одно мигание у него обозначает «да», или его согласие на то, о чем ему говорят. Два мигания обозначают «нет».

Арлетта поднесла Люсьена поближе к лицу своего отца.

— Папа, это твой внук. Это Люсьен Роберт Фавелл.

Франсуа снова мигнул. Его глаза увлажнились.

— Элеанор, папа сейчас заплачет, — произнесла Арлетта, чрезвычайно растроганная. — Кажется, я принесла ему только ненужные страдания.

Она прижала ребенка к себе.

Набожная хозяйка замка, которая тоже смотрела в истощавшее лицо своего мужа, заметила, что он мигнул дважды.

— Нет, Арлетта. Это слезы счастья. Ты сделала его счастливым. Покажи ему Люсьена еще раз.

Арлетта нехотя повиновалась.

— Это Люсьен, папа. Твой внук.

Франсуа снова мигнул. По его впалым щекам скатилась слеза. Элеанор тут же утерла ее платочком.

— Арлетта, на сегодня хватит, — сказала она. — Его, когда он в таком состоянии, очень легко утомить. Давай я проведу тебя в подготовленную для вас комнату.

Арлетта снова заставила себя улыбнуться.

— Матушка, в этом нет нужды. Я здесь выросла, я отлично помню дорогу.


Гвионн думал об Анне, своей жене перед Богом. Он еще не простил ей, что она покинула его, даже не потрудившись сообщить, куда направилась. Он предполагал, что она с сыном вернулась в Кермарию. Теперь, когда он тоже в Бретани, и до старой усадьбы его отца рукой подать, ему хватило бы одного дня, чтобы добраться туда и проверить правильность своих предположений. Но что-то удерживало его.

Арлетта.

Его удерживала Арлетта Фавелл, урожденная де Ронсье, мать его второго сына. Она до сих пор любила его, в этом он был уверен, а еще больше любила свое, то есть их общее, дитя. Она сама позаботится о том, чтобы по всем юридическим канонам Люсьен унаследовал как владения де Ронсье, так и Фавеллов. Леклерк же был ей больше не нужен. Он послужил ее целям — даже, пожалуй, слишком добросовестно.

Это было обидно.

Теперь, когда он выполнил свою миссию, Арлетта больше не ощущала в нем нужды. Конечно, он мог угрожать, что обнародует правду, но если он так поступит, то поставит под угрозу права наследования своего сына, а добиться передачи земель де Ронсье внуку убитого графом рыцаря представлялось ему самой действенной местью. Так что ему лучше пока держать язык за зубами.

Зачем же он продолжает оставаться в львином логове? Теперь лев стар, увечен, и совершенно беспомощен. Лев больше не мог считаться достойным противником. Игра окончена. Он победил.

Почему он не мог выкинуть ее из своих снов?

Почему он не хотел вернуться к Анне и заявить свои права на нее?

Дочь графа, и сама графиня — с большими голубыми глазами, с робкой улыбкой — это она завладела всеми его думами и помыслами. Перед его мысленным взором возникали то ее распущенные рыжие волосы, то стройное белое тело. Воспоминание о запретной сладости ее объятий, о том, как ее гибкие руки переплетались в постели с его руками, наполняло собой каждую минуту его существования.

Несмотря ни на что, он хотел ее.

С момента рождения сына Арлетта не подпускала его к себе настолько близко, чтобы у них появилась возможность уединиться; она держала его на расстоянии. Конечно же, все делалось очень вежливо — она вовсе не хотела ссориться с ним, в ее намерения не входило избегать его. Совсем наоборот, во время поездки в Хуэльгастель графиня часто требовала, чтобы Гвионн ехал рядом с нею, и непрестанно расспрашивала его о таких предметах, как охота, счетоводство, выездка лошадей, даже искусство боя на мечах — некоторые из этих тем ни одна женщина до сих пор никогда с ним не обсуждала. Арлетта даже призналась ему, что, будучи помоложе, очень любила стрельбу из лука. Она расспрашивала его о том, как делают кольчуги, и внимательно выслушивала его долгие объяснения. Все это было очень мило, но при этом она продолжала держаться от него на расстоянии вытянутой руки. Она, которая родила ему сына.

Он знал, что Арлетта продолжает любить его. Но и он страстно желал ее.

Он сойдется с нею еще раз, и не потому, что любит ее. Ему нужно от нее освободиться.

А потом он отправится в Кермарию.


Арлетта встретилась с Клеменсией в верхней горнице.

— Ну, как ты нашла своего отца? — спросила она.

Арлетта покачала головой.

— Он выглядит как покойник.

Она вздохнула и только теперь поняла, как сильно устала. Эти длинные переезды, вечная забота, как бы в дороге не захворал Люсьен; да мало ли что еще. За время, прошедшее после родов, она никогда так не нуждалась в отдыхе, как сейчас. Одного только путешествия вполне хватило бы, чтобы изнурить и более сильную женщину. Кроме того, у нее стало очень тяжело на душе, когда она увидела, насколько безнадежно положение ее отца. Письма Элеанор, казалось, должны были подготовить ее к самому худшему, но выяснилось, что Арлетта все-таки не представляла, насколько тяжело состояние ее отца. На самом-то деле он помнился ей таким, каким был в годы ее детства: сильным и жизнерадостным мужчиной. О его болезни она знала только с чужих слов да из пергаментов, присылаемых мачехой. Так трудно привыкнуть к мысли о том, что отец, которого она так живо помнила, теперь лишь безжизненное подобие человека, лежащее на старой родительской постели.

Клеменсия искоса взглянула на нее.

— Судя по твоему виду, тебе сегодня не намного лучше, чем ему, — сказала она с откровенностью, позволительной только старым, испытанным друзьям.

— Я и в самом деле очень устала.

Клеменсия снова заговорила.

— Тогда отправляйся отдыхать. Это пойдет тебе только на пользу.

— Не могу я. В любую минуту ему может стать хуже. Кроме того, — Арлетта обвела широким жестом все помещение, — теперь бабушкины глаза не видят того, что видим мы с тобой; она не может в таком возрасте и настроении уследить за всем, что творится в замке. Да и Элеанор, как мне кажется, в последнее время в основном сидела у постели больного, а не следила за порядком. Много, очень много всего предстоит сделать в ближайшие дни. Я не имею права отдыхать.