– Появились новые формы? – удивилась я.

Я всегда делаю все безукоризненно. Лучше многих. Такая у меня привычка.

– Нет. У вас просто плохо составлен отчет.

Его что, Седельцов науськал? Самому страшно, решил натравить прохожего, который «проходи, не задерживайся», – так, что ли? Или это самодеятельность, творчество посредственного художника от недомыслия и отсутствия воображения?

– Может, покажете образец? – деликатно поинтересовалась я.

– Вы заведуете отделением. Это ко многому обязывает. Вы обязаны знать. Здесь не школа.

Мне захотелось скрутить его за галстук и треснуть его головой об его же собственный стол.

– Послушайте, – мягко сказала я. – Вы заместитель главного врача по лечебной работе. Это тоже ко многому обязывает. Сначала покажите себя как высококлассного специалиста, потом учите работать. Если получится! И то и другое!

Я довела карьериста до белого каления. Он орал, и у него тряслись руки. Я наблюдала за его конвульсиями со стороны, как экспериментатор за подопытным кроликом. Конвульсии карьериста представляют неоценимый научный интерес. Рекомендую попробовать. Повеселитесь от души.

Я вышла из его кабинета такой же целомудренной, как и пришла. С девственно-чистой уверенностью в себе. В его кабинет тут же влетела секретарша. Та самая бедная дурочка, любовница Седельцова. Из-за муниципальной бедности у них с замом одна секретарша. Интересно, она станет отрабатывать барщину на двоих? Или Седельцов ее не подарит на блюдечке? Я бы на ее месте вплотную занялась карьеристом. Он холост, и у него нет мозга. Ни грамма.

Я цинична. Ну и что? Вам не должно быть никакого дела до чужой жизни чужих людей. Не ваше дело! Чужая жизнь – табу. То, что я говорю о других, я говорю самой себе. Свои комментарии о других я никогда не обнародую. У меня просто нет друзей, с которыми можно делиться. Это большой плюс. Никогда не рассказывайте о себе другим людям, можете потерять что-то очень важное. Отсутствие друзей снижает искушение до минимума. Заведите приятелей, этого вполне довольно. Не скучно и не напрягает.

– У тебя есть друзья? – спросил меня Димитрий.

– Вряд ли их можно назвать друзьями. У меня к ним двояковыпуклое отношение. Смотря чего ты от них ждешь.

– А чего ты ждешь от своих друзей?

– Все и ничего. Когда как. Друзья – это люди, с которыми просто проводят свободное время. Легкие, ни к чему не обязывающие отношения.

– Понятно, – сказал Димитрий.

Еще бы! Ему понятно, что я сказала, но не все могут понять мое мировоззрение. Хотя оно проще пареной репы. Когда мне что-нибудь очень нужно, друзья исчезают как дым. Когда мне от них ничего не нужно, они тут как тут.

И забудьте все благоглупости о любви. Любовь – самая незатейливая штука на свете. С точки зрения медицины это приманка для воспроизводства вида. Объединение взаимовыгодных интересов на уровне подсознания: с одной стороны, мужской инстинкт продолжения вида, с другой – женский инстинкт сохранения вида. Капните в этот немудреный коктейль пять капель половых гормонов и пару капель эндорфинов, и мужчину с женщиной потянет к сексу. И все. Ни больше ни меньше. Простая биология.

Если кто-то царапнул ваше сердце, используйте заместительную терапию – чужое сердце. Кто-то имеет вас, кого-то имеете вы. Правило сообщающихся сосудов.

У меня все отлично, только мучает бессонница. Но ничего. Это скоро пройдет.

* * *

– Что нужно сделать, чтобы тебя любили? – спросил меня Димитрий.

Я для него гуру? Сэнсэй потустороннего мира? Он старше меня на пятнадцать лет! Он меня должен учить жизни, а не я его.

– Вообще ничего, – ответила я. – Абсолютно.

Он смотрел на меня так, словно ждал продолжения. Хорошо. Ты сам этого хотел. И я рассказала ему свою теорию об одном действующем полушарии мозга. О разновидностях тяжелых прикладов жизни. О травмах головы и сердца, полученных путем воздействия тяжелых тупых предметов.

– Ясно, – сказал Димитрий. – И что теперь?

Я пожала плечами. Откуда я знаю? Кто не успел, тот опоздал.

– Ясно, – снова повторил Димитрий.

Что ему ясно? Хотя какое мне дело? Ясно так ясно.

На первом этаже больницы я увидела Резникова, больного с лимфогранулематозом. Мы обнаружили у него эту болезнь, поставили диагноз и отправили в гематологию. Лимфогранулематоз протекает благоприятно, если его своевременно обнаружить и правильно лечить. Намного хуже, если течение неблагоприятное. Из гематологии Резникова направили на операцию по удалению селезенки. Он стал жить на химиотерапии и лучевой терапии. Прошло около полугода или год. Резников сидел внизу, его лицо было синюшным, он тяжело дышал. Ему было хреново. Очень. По-другому не скажешь. Я помню его сильным, большим, улыбчивым человеком. Он улыбался даже тогда, когда ему поставили диагноз лимфогранулематоза. Он шутил с медсестрами и заигрывал со мной. Просто так. Он был балагуром в хорошем смысле слова. Резников тогда чувствовал себя сильным, здоровым, успешным.

Я увидела его и встала как вкопанная.

– Не узнала? – сипло спросил он меня.

– Узнала, конечно.

– Замуж не вышла?

Я покачала головой.

– Я на тебе женюсь. Подожди.

Я взяла его за руку. Он смотрел безысходно вдаль, в никуда. Он тоже смертельно устал.

– Я не знаю ни одного неблагоприятного исхода лимфогранулематоза. В литературе нет никаких данных на этот счет. Во всей мировой медицинской литературе, – соврала я.

– Литература и жизнь – разные вещи. С кого-то надо начать.

– Глупости! – разозлилась я. – За кого мне замуж тогда выходить? За труп? Я что, так и помру старой девой?

Он расхохотался. Он смеялся и хрипел до темной синевы носогубного треугольника. Я хохотала вместе с ним. Мы хохотали так, что на нас оборачивались.

– Вы обо мне подумали? – спросила я, вытирая слезы. – Черствый вы человек!

– Ну, смотри! – сказал Резников, блестя глазами. – Ты обещала!

– Чтоб у меня язык отсох!

Я дала клятву запросто. У Резникова есть любимая жена. Она ходила к нему каждый день, носила всякие вкусности, кормила, расчесывала и тоже держала его за руку. Он с ней тоже тогда заигрывал, а она нас смущалась. Завидно до ужаса!

Честно говоря, согласно деонтологии не стоит говорить больному о смерти непродуманно, не подготовив к этому заранее. Нужна хотя бы короткая увертюра. Но иногда и в правиле должны быть исключения. Как и сейчас. Тем более что Резникову еще жить и жить.

Я пришла в свое отделение и вдруг посмотрела на своих больных другими глазами. Больная Уткина лежит с хроническим агрессивным гепатитом, с непрерывно рецидивирующим течением. Цирроз печени и смерть, немного раньше или позже. Уткиной двадцать четыре года, мать нашла ее у подъезда собственного дома. Ее единственный, родной ребенок сидел на корточках и трясся всем телом. Ребенку была нужна доза. Ребенок дозу потом получил, а вместе с ней и ласкового убийцу – гепатит С. Уткина умрет в двадцать пять лет или немного позже. Такая история, совсем короткая и простая.

Все мои больные тяжелые, один тяжелее другого. На то я и завотделением. На то мы все врачи. Кому разгребать боговы авгиевы конюшни? Только ответственным лицам, ангелам жизни с синими или красными корками.

Я чувствую жалость к своим больным. К Резникову. Мое сердце плачет. Тихо-тихо. Это ужасно. Это непрофессионально. Это лишает врача уверенности в себе.

Как я теперь буду работать? Что мне делать? Не знаю. Лучше бы больные меня раздражали. Ей-богу! Им же самим так лучше. Вот так. Сплошная жизненная тавтология.

* * *

Я встретила в городе Виктора, любителя молоденьких барышень. Он бежал ко мне через улицу, запруженную машинами, махал рукой и кричал:

– Анна! Анна!

На него смотрели как на больного. Пешеходы, водители и я.

– У вас с Трубниковым все нормально? – спросил он с ходу.

– Все, – удивилась я. – А что?

– Он какой-то пасмурный в последнее время.

Неужели у Димитрия проблемы с бизнесом? Он мне ничего не говорил. А я-то думала, мы друзья. Хотя бы. Ему что, на меня наплевать?

– В любом случае мое предложение остается в силе, – напомнил Виктор.

– Какое предложение? – насмешливо прищурилась я.

– Будьте со мной – и получите все, что пожелаете. Обдумайте. Это серьезное предложение.

Слава богу! Спасибо тебе, любитель литературных штампов. Я уже решила, что стала старой и мужчины перестали на меня реагировать. По крайней мере карьерист на меня не реагирует. Может, он гей? Или асексуал?

– О’кей, – согласилась я. – Составьте бизнес-проект и вышлите факсом. Вас вызовут, если понадобится.

– Вы – оружие массового поражения, – неумело флиртовал любитель штампов. – Сами того не замечая, вы мимоходом разбиваете сердца.

– Сердце – это мышечный орган, наполненный кровью. Работает как насос. Его невозможно разбить.

– Вы все шутите.

– Это серьезная шутка. Обдумайте.

– О’кей! – обрадовался тупица.

Между прочим, он старше Димитрия. Ходячая иллюстрация на тему сатиризма. В жизни полно ходячих иллюстраций парасексуального толка. Если бы я была сексопатологом, уже накропала бы статейку в научный журнал.

Я вернулась домой и позвонила жене друга Димитрия. Они ведут общий бизнес. Завела разговор ни о чем, чтобы незаметно выудить нужную информацию. Из беседы с ней я выяснила, что в бизнесе все безоблачно. Или она ничего не знает.

Явился Димитрий, я приступила к допросу.

– У тебя все в порядке?

– В смысле?

– С бизнесом все в порядке? Скажи честно.

– Лучше не бывает.

– Тогда почему ты такой пасмурный?

– С чего ты взяла? – помрачнел он.

– Поклянись. Дай зуб на холодец.

– На.

Он вынул зуб и положил мне в ладонь. Я полюбовалась его зубом в своей ладони. Что-то не так. Почему он мрачнеет?

Если у твоего мужчины меркнет фаллический символ, восстанови его. Я сделала это древним, доступным способом. В постели. Попробовала Димитрия на вкус и выжила.

Ну и что? Я уже старая. Моей любви дозволены и мерзость, и разврат. Даже не так. Я уже устарела для такого разврата, другие раньше начинают. И никакой это не разврат. Ничего особенного. Так многие делают. И самые благонравные, и самые благопристойные граждане. Кто-то рассказывает об этом, кто-то нет. Кому как нравится.

– Ну и как? – спросила я.

– Детский сад, младшая группа, – ответила мерзкая сволочь.

Я что, становлюсь другой? Не такой, как раньше? Мужикам на меня наплевать, даже Димитрию! Что он тогда сейчас так стенал? Стонал, как развратная дева в первую брачную ночь?

– Хорошо. Обойдемся миссионерской позицией, – холодно сказала я.

– Я просто хотел сказать, что опыт – сын ошибок трудных. Тебе нужны ежедневные тренировки. Под моим чутким руководством.

И расхохотался.

– Сволочь! – беззлобно сказала я. Он шлепнул меня по голой заднице.

Вот так мы и переговариваемся штампами. Жизнь обычных людей – огромный штамп. Его даже необязательно ставить в документы. Этот штамп сияет на лбу. «Обычный человек».

Жизнь – самая скучная вещь на свете. Нудная до колик в животе.

Димитрий теперь спит, обхватив меня рукой. Мне жарко, неудобно и нечем дышать. Что я ему сделала?

Я не сплю до утра все ночи подряд. В мою голову настойчиво лезет чей-то зов, бесконечный, протяжный, вязкий. Знакомый-знакомый.

– Кысь! Кысь!

От назойливого зова не отбиться ничем. Даже снотворными. Мне кажется, я сойду с ума. Рано или поздно.

Глава 14

Я ношу медицинские халаты фирмы «Гедеон Рихтер». У них качественная плотная ткань. Это не реклама. Вы сейчас поймете, почему. Халаты фирмы «Гедеон Рихтер» – это халаты унисекс. Они бесформенны, у них застежка почти до самого края подола. Халаты фирмы «Гедеон Рихтер» – балахоны пращуров современных медиков. Врачей времен средневековой пандемии чумы. Надевай маску в виде клюва и маршируй пугать больных. В таком халате женщину можно определить по наличию пояса и талии. Если есть пояс, значит, есть талия, из чего следует, что перед вами женщина. Нет пояса – перед вами мужчина. Или женщина, страдающая склерозом или ожирением. Ну, или беременная. Халаты фирмы «Гедеон Рихтер» очень комфортны для муниципальной больницы, в которой нет денег на кондиционеры для отделений. Кондиционеры в муниципальной больнице – это прерогатива административной верхушки. Хорошо, что в моем кабинете есть кондиционер, но плохо, что их нет в моем отделении. Летом жарко, знаете ли. Потому я снимаю одежду и надеваю халат на нижнее белье. За поясом целомудрия в образе халата фирмы «Гедеон Рихтер» этого никто не видит, если передо мной не ходячий рентген. Думаете, я одна такая? Таких, как я, в больнице полным-полно. Жарко, знаете ли.

Другими словами, я только сняла одежду и взяла в руки свой накрахмаленный халат, как дверь моего кабинета открылась без стука и в кабинет ввалился карьерист.